особое! Я тут узнала… вот! – из пышных складок появилось зеркало, причем немаленькое. Похоже было у бабки, только квадратное, но тоже в раме и на ручке резной. – Посмотри!
Брунгильда сделала шаг назад.
От зеркала тянуло… нехорошим. Да и не только от него. Что-то было не то… не так с ладхемкой.
– Да не бойся! – раздраженно воскликнула Ариция. – Такая большая, а…
Она не договорила.
Рассмеялась.
И смех был колючим. Чужим. Как и взгляд. И…
Секира сама взметнулась. Она тоже помнила. Все помнила. И руны на черной глади полыхнули белым пламенем. А зеркало, приняв удар, лишь зазвенело. Этот звон отозвался болью в голове…
– Вот, значит, как? – зашипела Ариция Ладхемская. – Как же вы меня утомили…
Она отряхнулась, сбрасывая украденное обличье.
Оскалилась.
Шагнула навстречу, вытянув неестественно длинные уродливые руки.
– Но ничего… – проскрипела нелюдь. – Мы справимся… мы так долго ждали… мы обязательно справимся.
Секира беззвучно описала полукруг, и острие её впилось в сухую, словно старая ветвь, шею… та хрустнула. И покачнувшись, отломилась голова. Полетела под ноги, рассыпаясь сизой жирной пылью.
– Твою ж…
Осело грудой тряпья тело.
А потом вдруг взяло и втянулось в черную гладь зеркало. И само оно задрожало, расползаясь пятном по полу. Черным. Будто кто-то чернила разлил. И пятно это поглотило и платье, и нежить, и даже голову её. А потом потянулось к Брунгильде.
– Ну уж нет, – пробормотала она, занося секиру, с которой почти сроднилась. – Хрен тебе…
Завыл воздух, рассекаемый клинком. И тот сам, ухнув, вдруг увяз в черной глади.
А потом та раскрылась, и клинок провалился. Брунгильда попыталась удержаться на ногах. Это ведь… это не так сложно, но чернота взметнулась, оплетая её тончайшими нитями.
Раззявилась черная пасть зеркала.
И сомкнулась над головой.
– Что за… – Брунгильда покрепче вцепилась в секиру. И обругала себя непотребными словами. Это ж надо было так…
Она огляделась.
Вокруг была сизая муть, словно туман. И ничего не видно… не понятно.
– Эй! – крикнула она, и голос заставил туман покачнуться. – Эй, есть тут кто живой?
– Ой, ой, ой, – донеслось из тумана.
Вот ведь…
Брунгильда забросила секиру на плечо и подумало, что все могло быть еще поганей. К примеру, она могла провалиться сюда, чем бы оно ни было, без оружия.
Глава 42
Где еще тянется длинная-длинная ночь
«Увидал он тогда высокую башню, а в башне той – деву несказанной красоты с волосами столь длинными, что спускались они до самой земли. И увидав принца, дева сказала:
– Спаси меня! Я была рождена королевской дочерью, но похитила меня злая ведьма и заточила здесь, добрым молодцам на погибель!
– Но как же я тебя спасу? – спросил королевич.
– Я сброшу тебе свои волосы. А ты поднимешься ко мне и спрячешься под кроватью. Когда же явится ведьма, ты поразишь её своим мечом!
Так он и сделал. Поднялся по золотой косе и спрятался под кроватью».
«Сказка о двуликой ведьме и доверчивом королевиче»
Теттенике очнулась и…
Пальцы её коснулись цветка. А потом и руки. Теплой. Смуглой.
– Ты здесь? – спросила она тихо.
Было темно.
Очень.
И… и еще странно. Кажется, она почти поняла, как нужно правильно. Или нет? Последнее видение превратилось в сон. Она, должно быть, в самом деле уснула. И… и пускай. Сон был хорошим. Теттенике не помнит, о чем именно, но хорошим.
А еще мама…
Она гладила волосы и пела песню. И Теттенике хотелось, чтобы это никогда не прекращалась, но все сны рано или поздно заканчиваются. Этот не стал исключением.
– Не уходи, – она удержала эту руку. – Пожалуйста.
И села.
Который час?
Поздно…
Рассвет скоро. Но пока за окном ночь, а ночью позволено больше.
– Я не знаю твоего имени.
– Азым.
– Из рода Чангай.
– Уже нет.
Голос у него тихий. Спокойный.
– Сядь. Пожалуйста. Здесь… никого нет?
– Нет.
– А была… принцесса.
– Она ушла.
– Давно?
– С четверть часа. И я подумал, что не след тебя одну оставлять. А служанки боятся. Глупые.
– А ты? Ты не боишься?
– Нет.
– И…
– Я ушел из рода.
– Почему?
Странно говорить вот так, не видя лица собеседника. И хочется протянуть руку. Коснуться.
– В тот день ахху пришла к отцу. Она говорила. Много, – Азым тщательно подбирает слова. – Она сказала, что если я не отступлюсь, то колодцы наши оскудеют. И болезни придут в стойбище.
Тварь.
Какая же она… тварь. Неживая.
– Когда-то давно… очень давно… род Чангай был велик и могуч.
Это почти как сказка. Главное, руки не выпускать. А темнота пахнет розами, только запах не кажется тяжелым. И Теттенике дышит им.
– Мой прапрадед полюбил девушку. Она была из простого рода. И его родители не дали благословения. Даже когда за деву пришла просить ахху, ибо ахху была приемной матерью этой девы. Но и тогда их отвергли. Род Чангай желал породниться с каганом. Что им какая-то девица…
Обидно.
Наверное.
Нет, Теттенике не знает, как оно на самом деле было.
– Её предали все. И даже возлюбленный отступился. А еще он не признал дитя, рожденное той, другой женщиной.
Позор.
– Он заявил, что сомневается в чести её… говорить о том стыдно.
Ему. Сейчас.
– Что с ней стало?
– Она умерла. Она взяла дитя и ушла в степь, просить богов о справедливости. И верно, была услышана. Все началось не сразу, а потому, когда ушла вода, решили, что так случается.
Вода в степи хитра.
Она прячется глубоко под землею, раскрывая колодцы, и не всякий человек способен увидеть, где темные воды подходят к поверхности. И уж точно никто, кроме ахху, не позовет воду.
– Первый колодец, второй… пятый… и мор в табунах. Они пошли к ахху просить о милости. Они обещали многие богатства.
Но что богатства той, которая привыкла жить малым.
– Но она отказала?
– Она сказала, что род выживет, когда сумеет переступить через жадность. И страх. Когда избавится от гнили внутри себя. Но не в том дело. Мы живем… пусть мало кто помнит величие рода, но пока еще Чангай помнят в степи. И отец не пожелал ссориться с ахху. Он запретил мне искать твоей руки.
– А ты не послушал. Почему?
Тишина.
И слышно его дыхание. А еще видно. Не дыхание, но самого его. Такой… страшный. Да, пожалуй, прежнюю Теттенике он бы испугал.
Не сложно.
Та, былая, она боялась всего.
– Не знаю, девочка, – это было сказано с печалью. – Я мог бы соврать, что влюбился. С первого взгляда.
– Но это не
