— Вот так и начинаются пожары.
— Барбаре Кроу?
— Хотя бойскауты используют для этого две палочки. Никогда не мог понять, в чем тут дело. Ну, хорошо, трешь палочку о…
— Она здесь!
— Была здесь, когда я шел купаться. Очень хорошо выглядит.
Пока сэр Раймонд поднимал трубку, странные чувства ворочались в его душе: одно — вроде восторга, другое — вроде нежности. Барбара могла приехать только к нему, больше никого она тут не знает. Значит, это — попытка примирения, так называемый первый шаг. Вспомнив, как она горда, сэр Раймонд растрогался вконец. Старая любовь, до поры до времени как бы запертая в погреб, вышла оттуда совсем как новенькая, и мир стал прекрасен, хотя в нем жили Гордон Карлайл и Космо Уиздом.
Умиляясь все больше, он думал о том, что был не прав. Действительно, кто захочет жить вместе с Фиби? Вообще лучше жить одним, а уж тем более — не с ней. Немного поколебавшись, он решил платить по две тысячи, только бы Барбара согласилась вить семейное гнездышко.
Когда он принял это похвальное решение, появился лорд Икенхем.
[Сэксби уходит. Икенхем, хотя и не сразу, сообщает, что приехала Барбара.]
— Знаю.
— Знаешь?
— Сэксби сказал.
— Что ж ты думаешь делать?
— Жениться на ней, если она меня примет.
— Примет, как не принять! Только упомянешь о тебе — закрывает лицо руками и стонет: «Пупс! Пупс!».
— Нет, правда?
— Еще бы!
— Понимаешь, она не хотела, чтобы Фиби жила с нами.
— Понимаю.
— Сейчас и я понял. Бог с ними, с двумя тысячами. Пусть снимет квартиру.
— Здраво и великодушно.
— А может, полторы?
Лорд Икенхем немного подумал.
— Видишь ли, — сказал он, — Фиби сама выходит замуж. Сэр Раймонд чуть не подпрыгнул.
— Кто, Фиби?
— Да.
— Моя сестра Фиби?
— И не то бывает.
[Прикинув, стоит ли сразу сказать, за кого она выходит, лорд Икенхем решает пока не говорить и меняет тему.]
— Только знай, Бифштекс, когда вы поженитесь, ты сядешь за новую книгу.
— Что?!
— Да, да, сядешь и напишешь.
— Я не могу.
— Ничего, придется. Ты недооцениваешь волю и силу литературных агентов. Женился на них — все, пиши. Иначе не отстанут.
Сэр Раймонд был потрясен.
— Да не могу я! Я чуть не умер, пока писал «Коктейли». Ты не представляешь, какая это каторга. Писателям что, они привыкли, а я… нет, не могу.
Лорд Икенхем кивнул.
— Что ж, не можешь — так не можешь. Выход есть. Ты слышал о Дюма?
— О ком?
— Об Александре Дюма. «Три мушкетера», «Граф Монте-Кристо».
— А, Дюма! Конечно, конечно. Кто его не читал!
— Вот тут ты и ошибаешься. Читаем мы не его, а тех прилежных молодых людей, которых он нанял. Он — совершенно как ты: денег — хочет, писать — не любит Значит: грубую работу он препоручил другим.
— Ты думаешь, я кого-нибудь найду?
— Конечно. Например, моего крестника.
— Ой, правда! Он ведь писатель?
— Да, книжки пишет.
— А согласится он?
— С превеликой радостью. Как и Александру Дюма, ему нужны деньги. Будете делить пополам. Как, идет?
— Конечно. Да, да. Это разумно.
— Естественно, надо дать что-то вперед. Это называется «аванс». Пятьсот фунтов — очень удачная сумма. Садись за стол, Бифштекс, выписывай чек.
— Пятьсот фунтов?
— Аванс, под будущие доходы.
— Черта с два я их дам!
— Что ж, и я тебе не дам письмо юного Космо. Да, забыл сказать, я его извлек из горки. Оно тут, в кармане.
Лорд Икенхем предъявил письмо.
— Но если, — прибавил он, заметив, что сэр Раймонд как-то странно ерзает, словно готовится к прыжку, — если ты надеешься его вырвать, учти, что я худо-бедно знаком с джиу-джитсу и свяжу тебя в узел, век не развяжешься. Пятьсот фунтов, Бифштекс, на имя Джонатана Твистлтона Пирса.
Молчали они ровно столько времени, сколько требуется, чтобы медленно сказать «Джонатан Твистлтон Пирс» десять раз кряду. Потом сэр Раймонд поднялся. Вид у него был тот, который в толковом словаре определили бы словами: «угнетен», «подавлен» или «ни к собакам (разг.)»; но заговорил он ясным, твердым голосом: — Пирс или Пирз?
Тени удлинялись, когда граф пошел через парк, к другому дому, неся Белинде, Джонни, няне и ее констеблю звон свадебных колоколов, — если, конечно, кто-нибудь из них не решит записаться в регистратуре. Стояла погода, которая бывает английским летом от трех до пяти раз. Озеро алело в лучах заходящего солнца, небо светилось зеленью, золотом и пурпуром, а птица, вероятно, знакомая старшему Сэксби, пела свою вечернюю песню, прежде чем отойти ко сну.
Словом, было так тихо, так мирно и красиво, что граф затосковал по Лондону.
Конечно, сельская жизнь хороша — но скучновата, что ли, ничего не случается… Чтобы поднять дух, нужно побывать с хорошим человеком в каком-нибудь злачном месте нашей столицы.
Мартышка? О, нет! Его теперь не вытащишь из дома, пропал, совсем пропал, солидный такой, приличный. Вспомнив о временах, когда можно было вызвать племянника, и тот являлся, как миленький, лорд Икенхем опечалился.
Но не надолго. Он вспомнил, что в записной книжке есть адрес Альберта Пизмарча.
Что может быть лучше, чем отправиться в Далидж, на Мейфкинг-роуд, издать клич белой совы, вызывая старого друга, а когда тот выйдет, надев свой котелок, погрузиться вместе с ним в ночную лондонскую жизнь, у которой много даров для скромных сельских жителей?
Галахад в Бландинге
Глава 1
1Из двух молодых людей, разделявших камеру полицейского участка, Типтон Плимсол очнулся первым, хотя и рывками, не сразу. Другой, Уилфрид Олсоп, хрупкостью, да и лицом напоминающий небезызвестного Шелли, еще спал.
Когда жизнь вернулась к нему, Типтон сжал голову руками, чтобы не взорвалась. Чего бы он только не отдал за кусок льда, приложить ко лбу! Но утешала и мысль о том, что невеста, единственная дочь полковника и леди Гермионы Уэдж — на Ретланд-гейт (Лондон, Ю-3, 7), за три тысячи миль, и потому — не узнает о вчерашних похождениях. Он попытался вспомнить их и понять, что же именно привело к беде; и постепенно они сложились в довольно ясную картину.
Гринвич-вилледж, вечеринка в мастерской, скульпторы, драматурги (естественно — авангардисты) и прочая фауна, кутящая, как и положено богеме. В этот самый день на бирже случился крах, словом — что-то такое, что время от времени портит биржам жизнь, но местных жителей он не коснулся, ибо здесь царил интеллект, а не капитал. Безразличные к вести о том, что Объединенные Сыры упали на двадцать пунктов, а Гамбургеры — на 15, артистические души, не отличавшие сертификата от поздравительной открытки, веселились вовсю, равно как и Типтон. Недавнее наследство было вложено в прославленные магазины, которые падали на один пункт, ну — на два, при любых землетрясениях.
В углу мастерской, за пианино, сидел исключительно хрупкий субъект, игравший просто зверски. Типтон выразил восхищение. Пианист сказал: «Спасибо вам большое!», выдав тем самым свою английскую сущность. Как вас зовут? А вас? Пианист удивился: «Плимсол? Уж не Типтон ли?». — «Он самый». — «Это за вас выходит Ви?». — «За меня. Вы с ней знакомы?». — «Да, она моя кузина!». — «Кто?». — «Кузина». — «Значит, вы ее двоюродный брат?». — «Вот именно». — «Ну, знаете! Тут нужно выпить».
Так это началось. Вскоре выяснилось, что Уилфрид Олсоп горюет, а если горюет друг, что там — родственник, чувствительные люди делают буквально все, чтобы его утешить. Виски лилось рекой, заветы детства — забыли и оказались в полицейском участке.
Продержав голову с четверть часа и убедившись, что она не взорвется, Типтон услышал тихий стон, а обернувшись, увидел, что новый друг уже сидит, хотя лицо его бледно, взор — туманен, волосы — всклокочены. Словом, выглядел он, как Шелли после попойки с Байроном.
— Где я? — пролепетал он. — В тюрьме?
— Мы бы сказали «в каталажке», но суть одна. Как живется?
— Кому?
— Тебе.
— А, мне! Я умираю.
— Ну, что ты!
— Умираю, — повторил Уилфрид не без раздражения; в конце концов, кому же и знать, умирает он или нет! — Обещай мне одну вещь. Если ты женишься на Ви, ты бывал в Бландингском замке?
— Конечно. Там я с ней и познакомился.
— Ты не видел такую Монику Симмонс?
— Что-то не помню. А кто она?
— Ухаживает за Императрицей. Это дядина свинья.
— А, да! Он водил меня к свинарнику. Видел, видел. Похожа на боксера.
Уилфрид обиделся. Вчера он привязался к Типтону всей душой, но даже лучшему другу нельзя так кощунствовать.
— Да? — сухо удивился он. — По-моему, она похожа на северную богиню. Я полюбил ее с первого взгляда.
Припомнив мисс Симмонс в штанах и спецовке, Типтон очень удивился, но чувства свои скрыл.
