Через два дня после того, как хищные птицы решили поживиться в усадьбе, из нее вышло шествие. Возглавляла его миссис Фиби Уиздом, за нею шел ветеринар, а уж за ним — Альберт Пизмарч. Ветеринар сел в машину, сказав на прощание несколько ободряющих слов. Приезжал он к спаниелю по имени Бенджи, который, как свойственно спаниелям, «что-то подхватил». Фиби и Альберт просидели всю ночь у его ложа, устали, но не отчаялись, мало того — глядели друг на друга с той нежностью, с какой глядят друг на друга былые соратники.
Честный Пизмарч нарадоваться не мог на советы старого друга. Судя по всему, в глазах у Фиби светился тот самый свет, какой светился у дев в беде, когда рыцарь Круглого стола отряхивал руки после битвы с драконом. Ночное бдение сблизило их еще больше, и верный Берт нет-нет да подумывал об икенхемовском методе.
Как там? Да, хватаешь, прижимаешь, осыпаешь. Казалось бы, просто — но страшно. Пизмарч колебался, а когда мужчина колеблется, он упускает момент, и ему остается слушать о молоке с капелькой бренди, которое прописал ветеринар.
— Подогрейте немножко, а? В кастрюльке.
Альберт вздохнул. Для икенхемовской системы нужен ключ, какой-то толчок. Сам Ромео растерялся бы, заговори Джульетта о кастрюльках.
— Сейчас, madam.
— А потом отдохните, вы устали.
— И вы устали, madam.
— Да, да. Но мне надо поговорить с лордом Икенхемом.
— Он удит рыбу, madam. Сходить к нему?
— Нет, что вы! Спасибо вам большое. Это — личная беседа.
— Понимаю, madam, — сказал Альберт Пизмарч и пошел греть молоко с таким чувством, словно он опоздал на автобус. Быть может, в его ушах звенели строки Джеймса Грэма,[99] первого маркиза Монтроз:
Страшится посягнуть,Боится пожелать,Кто не посмел дерзнуть,Рискуя потерять.
А может, и не звенели.
14[Лорд Икенхем удит рыбу, размышляя о том, почему Карлайл и Космо, явно охотящиеся за письмом, сторонятся друг друга.]
От этих раздумий его оторвал негромкий оклик, и, обернувшись, он увидел Фиби на берегу. Нехотя свернув удочки, он направился к ней; а вылезая из лодки, испугался ее вида. Так выглядели женщины в Монте-Карло после бессонной ночи.
— Моя дорогая! — воскликнул он. — Прости, но на тебе лица нет. Где твой цветущий вид? В чем дело?
— Я всю ночь сидела с Бенджи. Он заболел.
— Быть не может! Ужасно, ужасно. Лучше не стало?
— Стало. И все — Пизмарч! Как он мне помог! Но я пришла поговорить не об этом.
— О чем угодно, дорогая, о чем тебе угодно, — сказа! граф, надеясь, что речь пойдет не о Космо. Нелегко объяснить, что сын ее — там, где красть удобней.
— Понимаешь, Раймонд…
— А, Бифштекс!
— Я очень о нем беспокоюсь.
— Неужели и он заболел?
— Он сходит с ума.
— Ну, что ты!
— Не говори, у нас в роду есть сумасшедшие. Джордж Уинстенли умер в лечебнице.
— Собственно, кто это?
— Муж маминой троюродной сестры. Он был дипломат.
— И сбрендил?
— Да. Он решил, что Сталин — его незаконный дядя.
— А это не так?
— Конечно! Просто ужас, все время посылал в Россию секретные письма.
— Ясно, ясно… Я не думаю, что это перешло к Бифштексу, — утешил ее граф. — Не беспокойся. Что с ним, собственно, такое?
— Очень странно себя ведет.
— Расскажи мне все.
Фиби утерла слезы, она легко плакала.
— Ты знаешь, Фредерик, какой он со мной… нетерпеливый. Это с детства. Он очень умный, а я — нет, вот он и сердится. Скажет что-нибудь, я переспрошу — и все, кричит. Я каждое утро плакала, а он еще больше сердился. Вдруг, недели две назад, он стал другим. Нежный, добрый, вежливый, просто сил нет! Пизмарч тоже заметил, он часто видел наши сцены. Ты подумай, Раймонд спрашивает, как мой ревматизм, скамеечку предлагает, хвалит мое платье! Совсем, совсем другой.
— Что ж, это и лучше.
— Мне тоже так показалось, а теперь как-то жутко. Он столько работает. Может быть, переутомился, а то и захворал?.. Фредерик, — она уже шептала, — он мне цветы посылает! Каждое утро. Войду, они лежат.
— Очень любезно. Не вижу, что плохого в цветах, если их не слишком много.
— Это странно. Я написала сэру Родерику Глоссопу. Ты его знаешь?
— Психопата? Еще бы! Я тебе такое о нем расскажу…
— Мы с ним дружим. Но письмо я не отослала.
— Очень хорошо, — серьезно сказал лорд Икенхем. — Потом бы пожалела. Ничего странного нет, моя дорогая. Я все объясню одним-единственным словом: Пизмарч.
— Пизмарч?
— Бифштекс его умасливает. Твой брат умен, он заметил, как возмущен верный Альберт его поведением, и поспешил исправиться. Кто хочет потерять дворецкого в наше нелегкое время? Как это сказал Сын Сирахов? Надо бы спросить няню Брюс. Да, так вот: «Кто нашел дворецкого, нашел благо.».[100] Я бы ради Коггза и не на то решился.
Фиби глядела на него, как глядел бы белый кролик, если бы он не верил своим ушам.
— Пизмарч может уйти?..
— Вот именно. Уйдет и не оглянется.
— Почему?..
— Не в силах смотреть, как тебя унижают. А кто в силах? Все-таки, любимая женщина…
— Какая?
— Неужели ты не заметила, что он тебя боготворит?
— Это… это очень странно.
— Ничего странного не вижу. Когда ты не сидишь по ночам со спаниелями, ты очень хороша.
— Но он — дворецкий!
— А, вон что! Понимаю, понимаю… Ты хочешь сказать, что дворецкие в тебя не влюблялись. Что ж, лучше поздно, чем никогда. А вообще-то Пизмарч — не дворецкий. Он состоятельный человек, но не уходит, чтобы быть рядом с тобой. Помнишь, — тут граф дал волю воображению, — года два назад Бифштекс повел нас с тобой в ресторан, и я кому-то кивнул?
— Нет, не помню. Граф этому не удивился.
— То был Альберт Пизмарч, — продолжал он. — Мы — старые друзья. Потом он зашел ко мне и спросил, кто ты. Да, моя дорогая, он влюбился. Я предложил познакомить его с Бифштексом, но он почему-то не захотел. Видимо, решил, что тот не пригласит его погостить. Что ж, это понятно, Бифштекс резковат. Словом, нужно, чтобы Пизмарч был рядом с тобой — и я, человек умный, догадался, как это устроить. Кто, спросил я себя, ближе брата? Дворецкий. Значит, сказал я все себе же, Пизмарч поступит к Бифштексу. Коггз позанимался с ним — и вот, пожалуйста!
Фиби трепетала. Кончик носа двигался с особой быстротой, выдавая ее чувства.
— В жизни такого не слышала! — вскричала она.
— Да, это редко бывает. Но до чего же романтично! Ромео… Нет, куда ему! Ах, прости! — внезапно воскликнул он. — Должен тебя покинуть.
Воскликнул он это потому, что к дому подъехала машина, а из нее вышел Джонни.
— Мой крестник вернулся, — объяснил граф. — Был в Лондоне, обедал со своей невестой. Надо узнать, что было. Последнее время они не ладили, лютня расстроилась, а ты знаешь, что такое расстроенная лютня. Все тише звук, и вот — она молчит. Надеюсь, починили.
(Гл. 15 —
22)[Именно здесь роман явственно начинает буксовать. События — среди которых много повисающих в воздухе — разворачиваются так:
Джонни не удалось помириться с Белиндой. Беседуя об этом с графом, он удивляется, что Космо написал такую хорошую книгу, и замечает кстати, что голливудские студии из-за нее передрались. Лорд Икенхем догадывается, что Космо уже не хочет шантажировать дядю, а Карлайлы поссорились с ним именно поэтому.
Встретившись с Пизмарчем, он говорит ему, что надо спрятать документ, за которым охотятся русские шпионы. Тот берет письмо, но Космо Уиздому удается его выудить. Карлайл тем временем гоняется за Космо и даже бьет его кастетом по голове, а подоспевшему констеблю и вызванному им врачу сообщает, что он упал в обморок. Письмо взять он успел и сунул, услышав голоса, в ореховую горку.
В усадьбу приезжает редактор из издательства, Сэксби-старший. Это — тот редкий случай, когда Вудхаузу совершенно не удался рассеянный старик. Получилось что-то вроде сумасшедшего. Он наблюдает птиц, ищет какого-то человека, ничуть не связанного с сюжетом, словом — почти, если не совсем, путается под ногами.
Начинается аукцион. Карлайлы и Космо бешено торгуются, и горка достается Карлайлам за пятьсот фунтов, то есть ровно за ту сумму, которую Джонни, ее владелец, должен няне Брюс, чтобы она вышла замуж за констебля.
Граф счастлив; но крестник говорит ему, что заранее отдал выручку местному священнику на благотворительные цели. (Как мы помним, он не надеялся получить за нее больше пяти фунтов.)
Фиби плачет, беспокоясь за сына и за брата. Пизмарч это видит и, забыв свои опасения, берет ее за руку. По-видимому, они объясняются, и Фиби звонит лорду Икенхему.]
23— О, Фредерик! — сказала Фиби, дыша тяжело и прерывисто, как загнанный кролик.
