— О, Фредерик! — сказала Фиби, дыша тяжело и прерывисто, как загнанный кролик.
— А, здравствуй, моя дорогая! Что с тобой? Ты расстроена? Фиби ответила не сразу, словно прикидывала, уместно ли тут это слово, и отвергла его, как строгий лексикограф.
— Нет, — отвечала она, — я себя не помню.
— Поставь опыт. Вспомни, как тебя зовут.
— Ах, не говори глупостей! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Только бы Космо не рассердился! Я же не девочка, мне под пятьдесят. Все-таки, странно…
— Ты что, поступаешь в мюзик-холл?
— Конечно, нет! Я выхожу замуж.
Трубка задрожала в правой руке графа, сигара — в левой. Да, это сенсация. Любая газета поместит на первой полосе.
— Неужели решился? — воскликнул он. — Неужели ты будешь леди Пизмарч?
— Миссис Пизмарч.
— На какое-то время. Такой человек не сегодня — завтра станет сэром или пэром. Дорогая моя, вот это новость! Лучше людей, чем он, просто нету. Знаешь, что сказал Сын Сирахов? Ах ты, забыл, но что-то хорошее.
[Фиби рассказывает, как Пизмарч сделал ей предложение. Потом лорд Икенхем беседует с ним самим, значительно запутывая интригу, и, наконец, видит, что к дому подъехала машина, а из нее вышла Барбара Кроу.]
24Вероятно, лорд Икенхем глубоко бы обиделся, если бы кто-нибудь предположил, что при каких бы то ни было обстоятельствах мнение его совпадет с мнением Космо, но, как и тот, сразу подумал: «Нет, только дурак упустит такую женщину!». В спортивном костюме, в зеленой шляпке, она выглядела еще лучше, чем обычно, а улыбка, с которой она его окликнула, просто согревала сердце.
— Фредди! — удивилась она. — Ты-то что здесь делаешь?
— Гощу у крестника, пока жена в Шотландии, — объяснил граф. — А ты?
— Приехала к Уиздому, насчет телевидения. Кроме того, заберу старшего Сэксби, младший боится, не упал ли он в озеро. Тут что-то вроде гостиницы?
— Мой крестник берет постояльцев.
— Тогда я сниму комнату.
— Прекрасно. Нам надо с тобой поговорить. Сядем пока вон под тем деревом. Я уж надеялся, увидев тебя, — прибавил он, усевшись в кресло, — что ты приехала к Бифштексу.
Барбара выпрямилась.
— К Раймонду? Разве он здесь?
— Да, в другом доме, за озером. Если хочешь, мы к нему зайдем. Сейчас он занят, но ты как раз причешешься, умоешься.
Барбара, до сих веселая, стала печальной.
— Это не совсем удобно.
— Почему?
— Он подумает, что я за ним гоняюсь.
— Конечно. И очень хорошо. Немного оживет, подбодрится. Скажет себе: «Смотри-ка! Я думал, все пропало, а она за мной гоняется.». Отсюда до прежних отношений — один шаг. Почему ты так горько хмыкаешь?
— Тебе не кажется, что это смешно?
— Нет, не кажется. А что именно?
— Мысль о том, что Раймонд мной интересуется.
— Дорогая моя, он тебя обожает!
— Чепуха какая! Он ни разу не пришел, не писал, не звонил… ну, с тех пор.
— Естественно! Видимо, ты не понимаешь, какой он тонкий. В суде он рвет на куски свидетелей — и ты говоришь себе: «М-да, крутоват!», не ведая о том, что на самом деле — что это такое нежное? А, фиалки! Так вот, на самом деле он — истинная фиалка, не то что, скажем, я. Всякий раз, когда Джейн со мной ссорилась, я вынуждал ее к миру зверскими угрозами, но одно дело — я, другое — Бифштекс. Деликатность, вот его суть. Когда ты его отвергла, он решил, что тебе не нужен. Страдал, как не знаю кто, но терпел. Должен бы знать, что любовным размолвкам — грош цена. Опять ты горько фыркаешь? Что тебя рассмешило?
— Ты сказал «любовным размолвкам».
— Так их обычно именуют. А что же это еще?
— Буря. Битва, если хочешь. Я назвала его надутым чучелом!
— Что ж тут такого? Он и сам знает, что он — надутое чучело.
Барбара вспыхнула.
— Ничего подобного! Он — ягненок.
— Кто?!
— Самый кроткий из людей.
— Ты подумала, что говоришь?
— Да, Фредерик Алтамонт Корнуоллис, подумала. Лорд Икенхем удовлетворенно кивнул.
— Так я и знал, любовь не угасла! Угасла?
— Нет.
— Стоит ему мигнуть, и ты пойдешь за ним на край света?
— Да.
— Ну, ничего, он сам туда не пойдет. Что ж, моя дорогая, превосходно! Если ты чувствуешь именно так, скоро все уладится. Я не был уверен в тебе, про него-то я знал. Просто надоело — закроет лицо руками и стонет: «Барби, Барби!»…
— Он называл меня «Бэби».
— Кто, Бифштекс!
— Да.
— Ты не спутала?
— Нет.
— Что ж, тебе виднее. Значит, он стонет «Бэби, Бэби…». Не в том дело, главное — стонет. Словом, все в порядке.
— Да?
— Да. Вас очень легко помирить.
— А по-моему — трудно.
— В чем же трудность?
— В том, мой дорогой, что он твердо решил жить вместе с Фиби.
— Он хочет, чтобы она жила с вами?
— Вот именно. Есть в нем какая-то мелочность, вечно он экономит… Наверное, в молодости привык, ему ведь приходилось нелегко, пока он не набрал силу. Я сказала, чтобы он давал Фиби по две тысячи в год, пусть снимает квартиру в Кенсингтоне или виллу в Борнмуте, а он — ни в какую. Слово за слово… Ты теряешь терпение?
— Практически — нет. Я человек покладистый.
— Завидую. Если меня довести, я царапаюсь и кусаюсь. Как затвердил: «Будем разумны», или там «Ты пойми, я не миллионер» — ну, не могу! Назвала его надутым чучелом… Да? Почему теперь ты горько фыркаешь?
— Ты выбрала неудачные слова. Где мрак, где горечь? Я мирно веселюсь. Так это, знаешь, мелодично и заразительно хихикаю. Смешно, когда люди фантазируют, как сказал бы Альберт Пизмарч, — и зря.
— Зря?
— Конечно.
— Твоими бы устами… А кто такой Пизмарч?
— Мой близкий друг. Рассказать о нем все — приключения на суше и на море, любимое блюдо, перспективы — сейчас не могу, слишком долго. К данному случаю относится лишь то, что он женится на Фиби.
— Что!
— Да, да, женится. По-видимому, ты хочешь вскричать: «Чтоб меня ангелы драли!»? Именно это восклицает он под воздействием сильных чувств.
— Женится на Фиби!
— А что такого?
— Ну, не всякий решится. Кто этот скромный герой?
— Дворецкий Бифштекса. Конечно, теперь — бывший.
— Фиби выходит за дворецкого!
— Должен же кто-нибудь, а то они вымрут. Берт намного лучше покойного Алджернона. Да? Ты что-то сказала?
— Я попросила у тебя платок.
— Простудилась?
— Нет, я плачу. Плачу от радости. О, Фредди!
— Я знал, что ты обрадуешься.
— Обрадуюсь! Да это решает все.
— Если Икенхем приложит руку, решается любая проблема.
— Неужели приложил?
— Ну, я сказал Фиби, что он ее боготворит…
— Фредди, я тебя поцелую!
[Приходит Сэксби-старший, рассказывает про аукцион. Барбара не все поняла, и граф рассказывает ей историю с книгой.]
— Я знал, что тебя это потрясет, — закончил он. — Падаешь в обморок?
— Нет, не падаю, но охать — охаю.
— Или крякаешь.
— Только подумать, Пупс написал эту книгу! Я и не подозревала, что в нем…
— Прости, ты ослышалась. «Время пить» написал Раймонд Бастабл.
— Вот именно, Пупс. Я его так называла.
— Его?
— Да.
— Какая мерзость! А он тебя — Бэби?
— Да.
— Нет, какая гадость! Поистине, чужая душа… Что ж, скоро снова его назовешь этим отвратительным именем. Если, конечно, твоя любовь выдержала удар.
— О чем ты говоришь?
— Многие шарахаются от «Коктейлей». Епископ, Фиби, пятьдесят семь издательств… Тебя не ужасает, что он это написал?
— Ни в коей мере. Я еще больше люблю Бифштекса, как ты его называешь.
— Все лучше, чем Пупс.
— А следующая будет еще сильнее.
— Ты думаешь, он напишет и другую?
— Конечно. Я уж об этом позабочусь. Пусть уходит из суда — там вредно служить — и пишет, пишет. Жить будем здесь, а не в городе. Ты бывал в Олд Бейли?
— Бывал раза два.
— Не воздух, а грязный студень. Им можно травить мышей. А в деревне он будет играть в гольф, похудеет. Его ведь страшно разнесло.
— Да, стройным не назовешь.
— Ничего, исправим. Знаешь, когда я его увидела? В десять лет. Дядя повел меня на матч Оксфорд — Кембридж и познакомил нас. Он дал мне автограф, я — влюбилась. Одно слово, греческий бог!
— Ты вернешь его в это состояние?
— Ну, не совсем, но что-то сделаю. А сейчас пойду, искупаюсь. Как тут снимают комнату? Надо зайти к твоему крестнику?
— Он в Лондоне. Зайди к его няне. Я тоже пойду, она дама серьезная.
[Приезжает Джонни, помирившийся с Белочкой. Сэксби, между делом, говорит сэру Раймонду: «Я только что сказал Барбаре Кроу…»]
Трубка, рассыпая искры, выпала у баронета изо рта. Сэксби покачал головой.
— Вот так и начинаются пожары.
— Барбаре Кроу?
— Хотя бойскауты используют для этого две палочки. Никогда не мог понять, в чем тут дело. Ну, хорошо, трешь палочку о…
