Не успели они отъехать от оврага на пару километров, как сзади послышались крики и нарастающий гул самолёта.
Бросив поводья на передок своего возка, где, укрытые брезентом лежали раненые, повозочный, перемахнув через придорожную, снежную канаву, размашисто махая руками, бросился бежать, как и другие в открытое поле. Он видел, как справа и слева, перегоняя друг друга, бежали его дружки, такие же, как он повозочные. Высоко вскидывая коленки, они пытались развить предельную скорость.
По глубокому, нетронутому снегу далеко не уйдёшь.
Нужно же было обозу угодить в такой момент на открытое место. Где ни леса, ни кустика. Одна сплошная ширь и гладь. По обе стороны от дороги не на чем глаз зацепить.
Бегущие падали, головами роя сугробы, вскакивали, барахтались, по снегу били руками, старались подальше от обоза удрать.
Повозочный уже слышал свист и рёв, идущего сзади, вдоль дороги, на бреющем полёте, немецкого самолёта. И это ещё больше подхлёстнуло его. Откуда у человека силы берутся, такая прыть и быстрота, когда казалось нечем дышать, когда просто воздуха не хватает.
Только что, еле передвигая ноги, шли они по дороге рядом с санями, подергивая вожжами. Думал совсем о другом, и вдруг как с цепи сорвался.
В последнее время он стал что-то покашливать, когда закручивал из самосада козыо ножку. Самосад он обменял в деревне на сахар.
– Неужто здоровье потерял? – подумал он, лёжа на боку, заглубившись в мягком снегу, чтоб с самолёта его нe было видно.
А может кашель от курева? После этого самосада? – успокаивал он себя.
Самосад на самом деле был ядовитым и крепким. Он сплюнул желтую слюну на белый снег, посмотрел на плевок и покачал головой. Даже после выкуренной козьей ножки в горле продолжало некоторое время горчить и першить.
Самосад видно был когда-то подмочен, или сильно залежалый, решил он. Но, несмотря на явную порчу, выбросить весь кисет не хватало духу. Он отдал за него целых четыре пайки колотого сахара.
Тем временим, самолёт пролетел над дорогой. В след за ним грохнули взрывы и взметнулась снежная пыль. Какие-то темные куски пролетели в воздухе. Никто из повозочных не показывал головы. Лошадей на дороге не было видно.
– Цела ли моя? – подумал повозочный.
А то ведь придется ему, как безлошадному возвращаться назад в полк. А там не долго, возьмут, глядишь, и сунут на передовую. От этой страшной мысли, от своей ничтожности и беззащитности по всему телу побежали мурашки. Вот где належишься в снегу.
Он быстро поднял голову, выглянул за кромку примятого снега наружу и посмотрел назад, влево, вправо, кругом никого. Все ждали, что самолет развернется, зайдёт на бомбёжку в обратную сторону, и ни кто не показывался. Все лежали в глубоком снегу.
Повозочный быстро поднялся на ноги. Мысль, что его лошаденку убило, как кнутом подстегнула его. Выпрямив хребет, он сразу заторопился. Спотыкаясь и падая, он побежал к дороге, к своей телеге.
Именно сейчас, когда он не знал, что случилось с санями и его лошадёнкой, он бежал, его терзали догадки и сомнения.
Перевалив через сугроб, он увидел перед собой пустую дорогу.
– Где же обоз? – подумал он и остановился.
Был обоз, стоял на дороге, а его как языком с дороги слизнуло. Ни саней, ни лошадей, ни людей, ни убитых, ни раненых.
Повозочный подхватил полы шинели и побежал вдоль дороги вперёд. Через некоторое время впереди он увидел, что лошади, покинутые ездовыми, медленно и лениво идут друг за другом. Он прибавил шага и нагнал свою упряжку. Только после этого он увидел, что со стороны снежного поля показалась его братия.
Лошади, почуяв приближение людей, остановились. Они повернули головы и стали косить глазами на своих хозяев и благодетелей. Умные животные всё сразу поняли.
– Ну, брат! У тебя и выдержка! – сказал старшина, возвращаясь последним.
Он тоже появился у лошадей. Но он не мог отдышаться. У него появилась одышка.
– Ты брат того! Как твоя фамилия? Ну да ладно! Переставь свою подводу на самый зад. Будешь замыкающим. При заходе самолёта сзади заранее выстрелом дашь мне об этом знать.
Солдат, который ехал сзади, прозевал нужный момент. Весь обоз из-за него, из-за одного ротозея, попал под обстрел.
Ну, вот и получил повышение по службе, подумал повозочный. Теперь я правая рука старшины, теперь на стоянке я сяду за стол рядом с начальником полкового обоза.
Не улыбайтесь. Для повозочного страшней старшины сейчас на этой земле не было никого. Как в старое время его превосходительство! Захочет, враз из любого повозочного, стрелка солдата не моргнув глазам, сделает. Жил, был человек. Попал на передовую, и не стало его. Взглянет старшина сердито, сдвинет лохматые брови, прищурит глаз, крякнет для острастки и пиши домой прощальное письмо.
Заранее никто из солдат не знает, что старшина задумал, что у него на уме. Важно одно, чтобы после его недовольного и косого взгляда он не обрушился на тебя с площадной бранью. Повозочный должен чувствовать настроение своего старшины. Как угадать, доволен он сейчас или вдруг заворчит?
Приглядись к нему, когда он сидя спит, укрывшись в санях тулупом. Его лицо и во сне впечатляет. На лице у него самодовольство и властолюбие. А теперь, когда он при всех тебя похвалил, считай себя приближенным, попал ему в милость.
Но надолго ли это? Долго он не держит около себя повозочных. Одна и та же личность ему быстро надоедает. Постоянно меняя около себя прислужливых, он держит остальных в смятении и наготове. Быть замыкающим в полковом обозе, это не только доверие, но и считай уважение.
Повозочный вспомнил. Когда в тылах полка упряжки выезжали на дорогу и стали занимать в обозе свои места, он пытался, тогда втиснутся со своими санями поближе к передней, где ехал сам старшина. Он хотел, так сказать, быть на виду. Но его бесцеремонно оттеснили другие.
– Куда лезешь деревня? Знай своё место!
А когда обоз загрузили ранеными, и они тронулись друг за другом гужом, он увидел, что его повозка идёт не последняя. И поэтому тогда он счёл себя не из последних людей.
На счет близости к старшине ему всегда не везло. Среди близких к старшине были люди юркие, они подле хозяина крутились волчком. А ему, как он не старался, почти всегда не везло.
Видно от бога не было дано! Он всегда, как букашка карабкался по песчаному косогору, стремился вверх, к солнцу, к солнечному свету. Но у него не хватало смекалки далеко и свободно смотреть вперёд. Жил он просто – одним днём. День прошел и слава богу! Всю жизнь он, как русский мужик, мечтал и ждал затаённой удачи. Может Манна с небес на него упадет. И когда, что-то очень хотелось, ждал, тайно молился, а наяву всё получалось наоборот.
И сейчас, когда, немного ослабив вожжи, шел он за обозом, в мыслях был он рядом со старшиной. Вот сидит он среди дружков лошадников, говорит о деле, теперь все слушают и не перебивают его. Вдруг сбегает с крыльца посыльный солдатик, шарит глазами по солдатским макушкам и сразу к нему.
– Ты чего сидишь? Тебя требует к себе начальство! – вчера от аппендицита умер кладовщик. Вызывают тебя. Думают на его место назначить. Старшина рекомендует. Принимай продуктовые склады.
Там среди бочек, ящиков и мешков с мороженым хлебом, среди муки, сала, сахара, папирос, табака, сливочного масла, сгущенного молока, яиц и солдатской махорки жизнь и работа сытнее и гораздо веселей. Хочешь, не хочешь, а плечом шинели заденешь мешок с белой мукой. Запах и пот от тебя пойдет сытый и жирный. Будешь сыт и вшей у тебя не будет. Вши на голодном ползают.
В маршевой роте, когда их везли на фронт, вот когда почесал он и поскрёб себе затылок. А теперь на фронте, он к ним привык. Теперь они везут в обозе раненых. Вот кому теперь доставалось от вшей.
Вши заползали под бинты, грызли живое мясо и раны. Раненые кричали, доходили до исступления. Если повязку ещё можно было шевельнуть, то присосавшаяся вша от раны отваливалась, она уползала в другое место. А под гипс не залезешь. Туда только прутик или засохшую травинку можно чуть-чуть подпихнуть. Под гипсом они роились, гнездились и начинали грызться между собой.
Дорога все выше ползала к перевалу, прошла по хребту и скатилась в заснеженную даль. Здесь она шла мелколесьем и краем болот.
Лошади легко, трусцой сбежали под косогор, размашисто вскидывая по снежной дороге ногами. От них с дороги в стороны летели комья снега. Сбежав, они, медленно переваливаясь в раскачку, переходили на шаг.
Обоз неторопливо въезжал в заснеженный лес. На деревьях и кустах висели тяжелые шапки снега, пахло хвоей и лошадиным помётом. Огромные стволы елей медленно проплывали, мимо саней. В редком лесу всегда казалось странным, что дальние деревья обгоняли передние. Видя это, повозочный каждый раз думал, почему так происходит, и понять никак не мог.
