Алексей Силыч задернул штору, потер ноющую ногу, сел за стол, раскрыл папку.
— Нехай помолчит. Зато потом разговорчивей будет. Ну-те-с, господин Одноглазый, так какие такие за вами делишки?
Тишина… Шорох переворачиваемых страниц дела…
4
Виктор лежал в постели весь ноябрь и добрую половину декабря. Однажды к нему заехал Сергей Иванович.
— Значит, вы уже здоровы? — улыбнулся Сергей Иванович.
И Лена поняла его так, как надо.
— Да. Мы выздоравливаем.
— Вот и хорошо. Кончите учиться, приезжайте в Верхнереченск. Вы как, Виктор Евгеньевич, — обратился он к Виктору, — в Верхнереченск наведываться будете?
— Обязательно!
Виктор побледнел, возмужал, на подбородке у него выросла смешная белесая бороденка.
— Приеду обязательно. Иван и Оля уехали?
— Проводил недавно. Вот к вам завернул! Тоскливо без них. Привык, — словно оправдываясь, сказал Сергей Иванович.
— В Москве мы с ними встретимся.
Я просил Ивана чаще вас навещать. И вас очень прошу — бывайте с ним. Это и вам на пользу, и ему тоже.
— Хорошо. — Лена снова поняла намек Сергея Ивановича.
— Ну, вот и все. Теперь долго не увидимся! — Сергей Иванович поднялся. — Приедете — города не узнаете. Сегодня комбинат закладываем. Там, глядишь, еще что-нибудь выдумаем. Биржу труда вчера сломали — биржа не нужна, а кирпич позарез нужен. Весной теплоцентраль заложим, торфа нашли черт знает сколько — на пятьсот лет хватит, хоть три теплоцентрали строй! А какие вагоны будем делать! Загляденье! Ей-богу, так бы и поехал вместе с вами в Москву учиться.
— Зачем вам?
— Как зачем? — всерьез удивился Сергей Иванович. — А вот меня тут, например, одни подлецы чуть не обманули. Такой расчет дали по торфу — хоть в гроб ложись. Сижу и глазами моргаю, чувствую — все к бесу.
— Всего не узнаешь, — улыбнулась Лена.
— Ну, все не все, а половину всего узнать можно. Стар стал, а то бы я вам показал! — Сергей Иванович подмигнул Лене и стал прощаться.
Виктор смотрел на Сторожева влюбленными глазами.
— До свиданья, Сергей Иванович, — сказал он очень тихо. — Я чувствую себя совсем хорошо.
— А может, поработаете здесь, в газете? — уже стоя на пороге, сказал Сергей Иванович.
— Кто меня возьмет! — отмахнулся Виктор. — Сын контрреволюционера…
— Ладно, подумаем! — Сергей Иванович ушел.
— Мы выздоравливаем, мальчик, мы будем здоровы! — прошептала Лена, обняла Виктора и крепко-крепко поцеловала его.
5
Виктор поправился… Уже был назначен день отъезда в Москву, и все вдруг изменилось в планах супругов Ховань.
Редактор газеты вызвал Виктора и предложил ему работу в газете.
Поначалу Виктор опешил.
— Но мы в Москву собрались…
— Собственно говоря, это не моя идея. Сергей Иванович рекомендовал вас. Сказал, что университет от вас никуда не убежит, а работа в редакции даст вам правильное понимание жизни. Это верно сказано, верно и точно.
— Я тоже так думаю… Но… мне посоветоваться надо. С женой посоветоваться.
— Разве ваша супруга не рассказала вам о ее разговоре с товарищем Сторожевым сегодня утром?
— Я не видел ее, она рано ушла. Думал — в магазин… А тут меня вызвали к вам.
— По-моему, ваша супруга правильно поняла предложение секретаря губкома и согласилась с ним.
— Ну, раз Лена согласилась!.. Она у меня умница… Конечно, я тоже… Большое спасибо. Действительно, это здорово!
— Тут одна деталь, товарищ Ховань. Мы не сможем печатать то, что вы будете писать, если вы не перемените фамилию… Она, извините, слишком тенденциозная. Я имею в виду вашего отца, его дела здесь и так далее. Надеюсь, вы поймете меня правильно.
— Да, конечно, но перемена фамилии… это так сложно.
— Я оговорился… Фамилию, разумеется, менять не стоит. Изобретите какой-нибудь псевдоним, позвучнее… и дело с концом.
— Это пустяки, это в три счета.
— Когда вы явитесь к нам?
— Когда хотите. Хоть завтра.
На следующий день Виктор пришел в редакцию и попросил отсрочить начало его работы в газете на неделю: жена хочет навестить отца. Он работает в Харькове. Там и ее брат. Они давно не виделись.
Редактор согласился.
— А как с псевдонимом?
— Если, скажем, Ветров?
— Пойдет.
Не мешкая, Виктор и Лена уехали в Харьков.
Петр Игнатьевич, тоскуя, ходил по пустынному дому.
Вот здесь росли дети, ссорились, играли, волновались, наполняли дом криком и смехом. Дети выросли, дети стали взрослыми, каждый из них нашел свой путь.
И вот их нет. Многих нет. Нет мадам, нет Софьи Карловны, — эта угасла как-то незаметно, свернулась в несколько дней.
Лев уехал.
Укатил в свою часть Джонни. Он-то заходил, бывало, к Петру Игнатьевичу — то за папиросами, то за спичками.
Не видно и Богородицу; говорят, отвезли в сумасшедший дом.
Петр Игнатьевич вздыхает, что-то шепчет себе под нос… Хоть бы пришел кто-нибудь. Да ведь некому прийти.
Андрей и Женя уехали в Харьков тотчас же, как окончилось дело Николая Ивановича и Кудрявцева.
Зеленецкий в Москве. Укатила с ним Юленька — не пропадать же ей в одиночестве.
Все разлетелись, все разъехались. И сенбернар Васька еле жив. Вовсе одряхлел старик, лежит целыми днями у печки, и в глазах его безысходная собачья печаль.
Петр Игнатьевич ходит по пустынному дому, хватается за сердце — одышка.
Он вспоминает слышанную когда-то иранскую пословицу: «Лучше идти, чем бежать, лучше стоять, чем идти, лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть, лучше спать, чем лежать, лучше умереть, чем спать».
Ну, что ж, в самом деле, лучше умереть. Скучно ему стало на этом свете.
6
Кончилась зима, наступила весна. И вот однажды к портному Рухлову пришли люди в военной форме. Они тщательно осматривали двор, заглянули в подвал, вызвали мастеров. Пришли водопроводчики, спустили из подвала воду. Военные нашли сгнившую наборную кассу и огарок свечи, — он стоял на прежнем месте.
Нашли и скелет Петровича.
Один из военных сказал Рухлову, что человек, живший здесь, — Лев Кагардэ, — был дрянной человек. Он утопил старика, он сделал много, очень много плохого.
7
Однажды в мастерскую Рухлова зашел Зеленецкий — он приехал за вещами Юли. Не успел Сергей Сергеевич переступить порога, как дверь снова завыла и пропустила Богданова. Он работал в Уваньском районном земотделе, работал так, как умел работать при желании: зарабатывал партийный билет.
Вопреки настояниям Сторожева и Алексея Силыча, члены контрольной комиссии, узнав, что Богданов «покушался на свою жизнь» и приняв его «предсмертную записку» за чистую монету, решили в последний раз испытать Богданова, дали ему возможность исправиться.
Богданов уехал в район и… занялся прежними делами. Впрочем, теперь конспирация была поставлена отлично.
Вожаки троцкистов передали своим единомышленникам приказ: идти на все, но в партии быть. И Богданов, выслуживаясь, лез из кожи, сохраняя в то же время мрачную и солидную внешность человека, достойно переносящего наказание за осознанные ошибки.
Первое время он скучал по Юленьке, потом нашел себе новую жену, обзавелся квартирой и друзьями.
Богданов частенько вспоминал о Льве. Черт его знает в конце концов, кто он был, куда исчез, в какой тюрьме сидит!
Вырвавшись однажды в Верхнереченск, он осторожно навел о Льве справки, ничего толком не узнал и решил сходить в мастерскую — Лев на прощанье сказал ему, что у портного Рухлова можно будет получать о нем кое-какие вести. Столкнувшись в дверях мастерской с Зеленецким, он пожал ему руку.
— Как живете? — спросил его Зеленецкий.
— Хорошо. А вы?
— Средне-с, средне-с!..
— Хозяин! — окликнул Богданов портного.
— Чем могу служить?
— Нет, нет, мне ничего не надо. Я зашел просто так.
Рухлов резко сказал:
— Он уехал и никогда не вернется. И я прошу вас уйти отсюда.
Зеленецкий взглянул на Богданова.
Тот кивнул на крючок, предназначенный Львом для писем, — там висел пожелтевший листок.
Богданов сорвал листок и сунул его в карман.
8
Письмо Джонни Лене
Минск, 1928 г.
Здравствуй, дорогая Лена, здравствуй, Витя! Как вы поживаете, как здоровье Виктора? Как у вас дела? Я рад, что вы устроились.
Только теперь я понял, Лена, как мы плохо учились. Все эти кружки, собрания и театры — они, конечно, были нужны, но если бы к тому же мы хорошо занимались! И знаешь, что я тебе скажу: конечно, в школе у нас дела были поставлены из рук вон паршиво, но если бы захотеть, то можно было бы много узнать… Ну, что сделаешь, придется нагонять. Вам хорошо, вы из школы в университет, а вот мне приходится все постигать сначала. Прежде всего — политика, которой так боялся Виктор. Напрасно он ее боится, растолкуй ему, Лена. У меня сейчас глаза видят все больше и больше. Как живет мир, чем живет, почему живет именно так, а не по-другому, в чем причина разных событий и происшествий, как движется история — все это я начал понимать только сейчас. И многое из того, что было (подчеркнуто), я тоже понял.
