Здесь особенно хочется обратить внимание читателя на речь Ивана, обращенную к оставшимся в живых новгородцам. Сколько лицемерия и цинизма в словах царя!
Не следует думать, что для описания тех событий автор настоящего повествования специально подбирает цитаты из работ историков, наиболее негативно оценивающих личность царя Ивана. Отнюдь нет. В таком же ключе строится рассказ и у всех других отечественных ученых, а все, относящиеся более или менее позитивно к деятельности Грозного, просто предпочитают не упоминать об этом факте нашей истории. Что же касается, например, Костомарова, то у него эти события нарисованы в еще более мрачных тонах и звучат еще более трагично. Не составляют исключения и многие исследователи советской эпохи. Картину, подобную той, что мы представили выше, рисует самый известный историк последних десятилетий XX века и начала века нынешнего вплоть до наших дней Р.Г. Скрынников.
Единственно, в чем не согласуется картина новгородского погрома в изображении представителей исторической науки с той, что приводится летописными источниками, так это в количестве жертв.
Дело в том, что к количественным оценкам, взятым из древних источников, следует относиться крайне осторожно. Это равно касается литературных актов всех возможных типов, будь то летописи, воспоминания современников, другого рода письменные документы и т. п. Давно известно, и на это делают акцент буквально все деятели исторической науки, что всем таким источникам свойственно завышать количественные оценки, относящиеся к тем или иным событиям прошлого. Поэтому на страницах своих научных трудов известные наши историки, приводя выдержки из летописей или других древних актов, содержащие количественные данные, неизменно подвергают их сомнениям или даже прямо говорят об их ошибочности, давая при этом свои цифры, основанные на научном исследовании и логическом рассуждении. Так вот, рассказывая о новгородском погроме Грозного 1570 года, разные источники, от летописей до сохранившихся письменных воспоминаний современников, утверждают, что число жертв того страшного события простиралось от 20 до 60 тысяч, но наши отечественные историки не просто ставят эти числа под большое сомнение, но и просто отвергают их. Данные действительно несуразные, поскольку во всем Новгороде тогда проживало около 25–30 тысяч, и тот же Скрынников, говоря о числе жертв Новгородского погрома, приводит число погибших от рук палачей в три тысячи человек. Несуразен и тот факт, что палачи разъезжали по Волхову в лодках и копьями и баграми топили тех, кому удавалось всплыть. Это в январе-то месяце на севере русской земли. Вероятно, что убиение свершалось в полыньях и в прорубях, где счет жертв мог идти на десятки, самое большее на сотни человек в день, отсюда число в три тысячи погибших при новгородском погроме, о чем утверждает Скрынников, наиболее достоверно. А поскольку население города тогда не превышало 30 тысяч, выходит, что убит был каждый десятый, не говоря уже о том, что убит был совершенно безвинно, и этому страшному злодеянию мы не найдем аналога в мировой истории.
Описание новгородского погрома русскими летописцами и историками можно дополнить известиями одного из иностранных участников тех событий, служилого немецкого человека при дворе Ивана Грозного Генриха фон Штадена. Вот что он сообщает в своих дневниках:
«Я был с великим князем в новгородской кампании с одним конем и двумя слугами. Я возвратился в мое имение с сорока девятью конями, из которых двадцать два были запряжены в сани с добром. Все это я отправил в свой дом в Москве».
Заметим, царев слуга из числа иностранных наемников хвалится тем, что он разжился, разбогател на новгородском погроме.
Итак, из Новгорода Иван повел свое христолюбивое воинство на Псков. Здесь не столько для того, чтобы разнообразить речь новым слогом, сколько для того, чтобы не дать читателю повода заподозрить автора в предвзятости к рассматриваемому предмету, предоставим слово еще одному деятелю нашей отечественной исторической науки Д.И. Иловайскому. Предупредим читателя, что его описание разгрома Твери и Новгорода в общих чертах совпадает с теми, что мы приводили, цитируя Карамзина и Соловьева соответственно.
«Пскову Иван Васильевич готовил участь Новгорода. Но судьба пощадила его, хотя и не вполне. Спасение его летописи объясняют разными причинами. Уже великий звон, раздавшийся посреди ночи и призывавший к заутрене, умилил Иоанна, остановившегося в загородном Николаевском монастыре на Любятове. На следующий день он вступил в город. Тут по совету своего наместника и воеводы князя Юрия Токмакова псковичи при въезде Ивана Васильевича встретили его каждый перед своим домом с накрытыми столами и хлебом-солью, стоя на коленях со всеми своими семьями. Эти знаки преданности и покорности тронули даже Иоанна. Может быть, тиран был уже пресыщен страшными новгородским избиениями и на этот раз оказался доступнее другим чувствам сравнительно с жаждою крови. Встреченный духовенством с печорским игуменом Корнилием во главе, он отслушал молебен в Троицком соборе и поклонился гробу Всеволода Гавриила; причем с любопытством осмотрел его тяжелый меч. А затем выехал -из города и расположился в предместье. Во время короткого пребывания своего здесь он ограничился немногими казнями псковичей и грабежом их имущества; так он отобрал себе из монастырей казну, наиболее дорогую утварь… Опричникам своим он позволил грабить самых зажиточных граждан, только священников и монахов запретил трогать. Предание прибавляет, что псковский блаженный человек Никола…, когда царь посетил его келью, будто бы стал угощать его куском сырого мяса; причем укорял его в кровожадности и предсказывая ему самое большое бедствие, если он посягнет на город Псков. Тиран сначала не обратил большого внимания на его слова; но когда он велел снять большой колокол с Троицкого собора, тотчас пал его лучший конь, согласно с предсказанием блаженного; тогда царь ужаснулся и вскоре уехал из Пскова».
А вот взгляд на псковские события Р.Г. Скрынникова. Современный историк не разделяет точку зрения насчет снисходительного отношения Грозного к служителям культа. Он пишет:
«Царь не пощадил Пскова, но всю ярость обрушил на местное духовенство. Печерскому игумену, вышедшему навстречу царю с крестами и иконами, отрубили голову, Псковские церкви были ограблены до нитки. Опричники сняли с соборов и увезли в слободу колокола, забрали церковную утварь. Перед отъездом царь отдал город опричникам на разграбление. Но опричники не успели завершить начатое дело.
Во времена Грозного ходило немало легенд относительно внезапного прекращения псковского погрома. Участники опричного похода сообщали, будто на улицах Пскова Грозный встретил юродивого, и тот подал ему совет ехать прочь из города, чтобы избежать большого несчастья. Церковники снабдили легенду о царе и юродивом множеством вымышленных подробностей. Блаженный будто бы поучал царя «ужасными словесы еще престати от велия кровопролития и не дерзнути еще грабити святыя божия церкви». Не слушая юродивого, Иван велел снять колокол с Троицкого собора. В тот же час под царем пал конь. Пророчества Николы стали сбываться. Царь в ужасе бежал.
Полоумный псковский юродивый оказался одним из немногих людей, осмелившихся открыто перечить Грозному. Его слова, возможно, ускорили отъезд опричников: царь Иван был подвержен всем суевериям своего времени. Но пророчества Николы нисколько не помешали антицерковным мероприятиям опричнины. Царь покинул Псков лишь после того, как ограбил до нитки псковское духовенство… По приказу царя опричники устроили псковичам кровавую баню, перебив 220 мужчин с женами и детьми. Царя вполне удовлетворила эта резня, и только поэтому он пощадил прочих жителей Пскова. Из Пскова Грозный уехал в Старицу, а оттуда в Слободу. Карательный поход был окончен.
Кто же был повинен в ужасной трагедии? Об этом даже многие очевидцы и участники событий имели смутное представление».
На последний, поставленный известным современным ученым вопрос нельзя найти ответа, если искать его в области сколько-нибудь объективных, материальных начал. Но именно там его преимущественно и ищут, а потому и не находят.
Грозный царь вообще не предъявлял своим жертвам никаких обвинений, либо, прикрываясь, предъявлял такие, в которые ни он сам, и никто другой не верил. К последней категории относится и обвинение новгородцев в измене. Якобы кто-то донес царю, что Новгород хочет отойти от Москвы и податься в подданство Литвы. Что об этом составлена грамота от имени новгородцев и спрятана в Софийском соборе за иконами. Царь ухватился за этот донос, отправил людей в Новгород искать упомянутую грамоту, и та действительно сыскалась. Она якобы подтверждала, что заговорщики собирались лишить жизни царя Ивана, вместо него возвести на престол в Москве его двоюродного брата, удельного старицкого князя Владимира Андреевича, а Новгород и Псков отдать великому князю Литовскому. Этот донос и сама грамота, если только она была, слишком отвечали умонастроению и всем чаяниям царя Ивана, чтобы он в них не поверил. Может быть, для того, чтобы придать обвинению новгородцев в измене больше правдоподобия, царь не сразу закончил дело. Вот, например, что пишет об этом историк Иловайский:
