Все, что связано с подготовкой исторического Люблинского сейма, призванного объединить Польшу с Литвой в одно целое, есть тема отдельного обширного исследования, выходящего за рамки нашей работы. Скажем только, что в этом направлении состарившийся Сигизмунд проявил удивительную напористость, истратив весь остаток жизненных сил, и старания его не пропали даром. Этим объясняется все: и спад военной активности, и проволочка переговоров с Москвой, и неопределенность отношений со Швецией, когда Литва безучастно смотрела на захват шведами северной части Ливонии. Наконец, в декабре 1568 года в Люблине собрался сейм, которому было суждено поставить точку в затянувшемся процессе. Но если мы сказали, что только подготовка к нему может послужить отдельным сюжетом для исторического повествования, то в еще большей степени это относится к проведению самого сейма. Коротко о нем рассказать нельзя, а повествовать подробно значило бы создавать отдельный фундаментальный труд. А потому отметим лишь, что его работа длилась более восьми месяцев, накал страстей нередко выплескивался наружу, сейм неоднократно прерывался, часть делегаций покидала его, отчего кворум терялся, и работа останавливалась, затем делегации снова возвращались, и работа возобновлялась. Ну и, конечно, нельзя не отметить выдающуюся роль короля Сигизмунда-Августа, последнего из Ягеллонов, довершившего дело польско-литовской унии, заботами и стараниями которого стало возможным реальное сотворение новой, довольно мощной державы — Речи Посполитой, сыгравшей заметную роль в истории Восточной Европы.
С создания объединенного польско-литовского государства в отношениях с западным соседом можно вести новый отсчет времени. Наметившийся к середине 60-х годов дисбаланс сил теперь еще более становился не в пользу Москвы. Равновесие нарушилось, и чаша весов в застарелом противостоянии все более начинала склоняться в сторону противника.
Послушаем на этот счет мнение историка Р.Ю. Виппера:
«В шестидесятых годах Иван IV был наверху могущества. Он владел выходом к морю и восточной половиной Ливонии, обеспечив себе торговую и военную дорогу по Западной Двине. Высоко стоит его военно-организационная слава и популярность. Но за этим подъемом московской военной монархии следует жестокий удар. Сигизмунд у II удается поднять против Грозного старого врага Москвы, крымского хана. В 1571 г. степной вихрь налетел на Великороссию, угрожая вместе с пожаром Москвы испепелить всю державу».
И далее известный ученый указывает на причины былых успехов Московской державы, равно как и на причины того, почему на рубеже 60-х — 70-х годов эти успехи сошли на нет, и им на смену пришли поражения:
«Крупные успехи, одержанные Иваном IV в 60-х годах в Ливонии, развитие сношений с Западом, начало русской внешней торговли — все это было достигнуто в значительной мере благодаря выгодному международному положению Москвы. Между двумя скандинавскими державами, имевшими притязания на Балтику, Данией и Швецией происходила в 1563–1570 гг. ожесточенная борьба, которая отвлекала их силы и внимание от Ливонии. В то же время удавалось оберегать Москву от фланговых ударов со стороны беспокойного южного соседа, крымцев. Внешняя политика польско-литовского государства была парализована предстоящим концом династии Ягеллонов, скреплявшей три столь различные страны и народности, как Польша, Литва и западная Русь.
К концу 60-х годов это выгодное для Москвы положение прекратилось. В Швеции свержение Эрика XIV (1568) и вступление его брата Юхана III, женатого на Ягеллонке, сестре Сигизмунда II, наметило союз скандинавского государства с Польшей. Вместе с тем окончилась семилетняя война, сковывавшая Швецию. С Юхана III начинается ряд предприимчивых королей, которые сумели использовать воинственный пыл шведского дворянства и поднять незначительное государство на степень первоклассной европейской державы. Так на севере вырастает неожиданно противник, запирающий Москве морские выходы, противник странный, который не мог взять сам промышленной и торговой выгоды, ибо не имел индустрии и не занимался транзитом, но который с успехом исполнял роль тормоза в отношении Москвы, задерживая столь опасный в глазах Польши и Германии культурный рост многочисленного и способного народа русского.
Другой ряд неудач для Москвы наметился благодаря искусной политике последнего Ягеллона. Сигизмунду II удалось победить предубеждения литовского и западно-русского шляхетства против унии с Польшей, и решение люблинского сейма 1569 г. предотвратило опасность отторжения Литвы. Затем Сигизмунд сумел расстроить в Крыму московское влияние и направить хана на поход к Москве 1571 г., который оказался полной неожиданностью для Ивана IV и закончился жестоким разорением замосковского края
Эти удары судьбы отразились на внутренних делах Московского государства в виде тяжелого кризиса 1570–1571 гг. Для нас в нем много неясного…».
Трудно согласиться с тем, что в разразившемся с начала 70-х годов в Московском государстве тяжелом кризисе что-то неясно. Как раз в нем нам все должно быть ясно, но причина непонимания его известным историком в том, что, отмечая начало полосы неудач, указывая на условия ее породившие, ученый строго ограничивает свое объяснение этих явлений только внешними факторами и не замечает внутренних. Невыгодно сложившуюся расстановку сил на международной арене он объясняет исключительно случайными обстоятельствами, не упоминая о просчетах московской дипломатии и о непродуманных действиях правительства русского царя. И, конечно же, говоря о начале мрачных страниц Иванова царствования, историк старается обойти стороной безумную внутреннюю политику тех лет, вылившуюся в бессмысленный кровавый террор против своего народа. А если ученый где и касается этой политики, поскольку совсем про нее в силу ее размаха забыть нельзя, то пытается рассказать о ней по возможности оправдательно, со ссылками все на тех же пресловутых изменников. Здесь Виппер путает причину со следствием, тогда как на самом деле не резко изменившаяся внешнеполитическая обстановка привела к глубокому внутриполитическому кризису, о чем толкует ученый, а как раз наоборот, внутриполитический кризис привел к обострению внешнеполитической обстановки. А вот кризис внутри страны стал результатом деятельности Грозного безо всяких внешних воздействий.
Выше мы подчеркивали, что затишье на фронте обе воюющие стороны старались максимально использовать для решения своих внутренних проблем, и рассказали об успехе на этом поприще западного соседа, успехе, выразившемся в объединении двух соседних держав. Чем же на внутриполитические успехи своего противника ответил русский царь? В чем состояла забота Грозного об укреплении своей державы и каковы ее результаты?
Мы не станем передавать все детали внутренней политики Ивана IV. Наша задача постараться дать беспристрастную картину Ливонской войны как одного из событий царствования Грозного, пусть даже события самого продолжительного по времени из всех остальных. Но именно поэтому мы не можем пройти мимо тех аспектов деятельности царя, что оказали прямое и непосредственное влияние на ход войны и ее результаты. Таких аспектов можно было бы привести много, но мы остановимся только на одном «подвиге» русского царя. Это злодейство стало верхом всех его чудовищных преступлений, пиком его безумств, раздвинувшим все до того возможно мыслимые границы самого что ни на есть жесточайшего и бессмысленного террора. И недаром все апологеты Ивана Грозного не упоминают об этом факте, как будто его никогда и не было. Это и понятно, ибо все другие чудовищные и бессмысленные злодейства царя, которые хоть и нельзя оправдать, то, по меньшей мере, пустив в оборот словесную казуистику и вооружившись взглядами, в основе которых лежит предвзятость подхода, можно как-то, на уровне детского лепета, объяснить или на что-то списать. Но это чудовищное преступление Грозного не могут объяснить даже самые изощренные и поднаторевшие в полемическом смысле оправдатели Ивановых безумств. Больше того, никто из них не может найти зарубежного аналога этому преступлению русского царя. И чудовищность этого преступления нисколько не умалится от того, если мы примем на веру самое минимальное число его жертв из всех сообщаемых нам об этом источниками, со всеми поправками историков позднейших времен и их ссылками на недостоверность летописей и склонность к завышению количественных оценок.
Читатель уже давно догадался, что речь идет о тверском, новгородском и псковском погромах в зиму 1569–70 года.
Представим себе картину. Заканчивается 1569 год, год исторической Люблинской унии, окончательно соединившей Польшу и Литву в одно государственное тело и тем самым во многом предопределившей неуспех России в Ливонском противостоянии. Двенадцатый год продолжается война на западе, где уже давно спала наступательная активность русской стороны, а теперь, после соединения Польши с Литвой и готовности встать на их сторону Швеции, что вскоре и случится, Москва начнет неуклонно уступать все свои прежние завоевания в Прибалтике. Как никогда тревожно на южном степном рубеже. Не проходит и года без того, чтобы хан не прощупывал на прочность русскую границу, а потому напряженность здесь не спадает. Война на западе поглощает все ресурсы, не оставляя таковых для прикрытия южного рубежа. Через полтора года это закончится практически беспрепятственным походом Девлет-Гирея в центральные районы государства, сожжением Москвы и неисчислимыми жертвами мирного населения. Но это будет еще только через полтора года, а сейчас, в первых числах декабря 1569 года, русская земля становится свидетелем большого похода своего воинства, в очередной раз возглавляемого царем. Крупные контингенты войск выступают из Москвы и из ее предместий, главным образом из Александровой слободы, где тогда, в годы опричнины, располагалась резиденция русского царя, и двигаются на северо-запад. По всему видно, что затевается крупная военная кампания; особую торжественность и значимость походу придает тот факт, что во главе войск вновь встал государь, а направление их движения подсказывает, что новая военная акция готовится на западном фронте. Но русские люди ошибаются в своих предположениях. Затеянное царем на этот раз не укладывается в умах ни современников тех событий, ни привыкшего здраво размышлять сегодняшнего человека.
