«Может, вернуться… — сжалось сердце Егора, как тут же старой раной заныла злая обида, — Ну уж, нет!»
Егор, категорически отверг мысль вернуться. Успокоил себя тем, что итак обманул Кузина в расстоянии до комендатуры, которую было видно с того места на котором прежде остановились. С того места, где остался капитан Кузин, до комендатуры было пятьсот-шестьсот метров, в противность сказанным двум километрам. Здание было обнесено колючей проволокой, на крыше российский флаг, куда уж понятней.
«Дойдет! — решил Бис. — Если, конечно, не ошибется в направлении бега… Да, да… именно бега, а не ходьбы!»
Егор был уверен на все сто процентов, что Кузин сейчас бежит; и если он не совсем глупый, то бежит в сторону Октябрьской комендатуры, а не за бронетранспортерами разведчиков.
* * *
В ту минуту, когда Егор въехал на территорию базы. В штабе раздался звонок дежурного по Октябрьской комендатуре. Тревожный голос дежурного сообщил, что у них какой-то Кузин… отставший от колонны. Или нет, не отставший, не остановившийся, а оставленный, забытый, брошенный… Казалось дежурный сам не особо понимал, какую информацию пытается передать, потому как со стороны кто-то корректировал его фразы, сбивая с толку. В конце концов, и сам изрядно разнервничавшись, дежурный по комендатуре, передал телефонную трубку человеку, назвавшегося Кузиным:
— Алло! Алло! — кричал Кузин. — Это Кузин… Ку-зин! — кричал он по слогам. — Я в Октябрьской комендатуре! Этот… Бис, он меня здесь бросил! Бросил, посередине Грозного! Два километра до Октябрьской… Заберите меня отсюда? Кто меня заберет?.. Алло!.. Бис?! Не надо! Биса, не надо! Алло… как меня поняли? Поняли! Все… Конец связи! Жду!
Поднявшись на второй этаж штаба, Егор увидел в кресле оперативного дежурного Слюнева:
— Товарищ полковник, инженерная разведка проведена. Взрывоопасных…
— Ты какого хрена бросил Кузина в Октябрьской комендатуре? — закричал комбриг, не слушая Егора.
— Товарищ полковник, команда какая была? — прикинулся дурачком Егор.
— Какая? — спросил комбриг.
— Доставить капитана Кузина в комендатуру, так? Никто же не сказал его там ждать! Я понял, что его нужно доставить, и там оставить, что в один конец едет… Потом, он сам ничего не сказал! — дурачил Егор Слюнева, всячески скрывая наползающую хитрую улыбку: — «Ага, — подумал Егор, — значит добрался, все таки, ладно…»
— Я уже задолбался тебя воспитывать! Здесь, в конце-то концов — война!
— А меня и не надо воспитывать… меня мама с отцом — воспитали, и я считаю, неплохо… — огрызнулся ворчливо Егор, а потом вяленько добавил, — после них еще, сколько людей старалось — школа, военное училище…
Но Слюнев, казалось, этого не услышал.
— …Война! Да! Здесь люди гибнут!
— Вот именно, товарищ полковник… гибнут! И надо, немножко чаще об этом задумываться! А не орать… и унижать!
— Ты, что?! Ты что себе позволяешь?! — завопил Слюнев.
Егор смотрел в окно, за спиной комбрига.
Слюнев, в очередной раз кричал, но Егору было все равно. Егор упорно смотрел отсутствующим взглядом сквозь Слюнева. И если переводил его куда, то останавливал совсем не на комбриге. Егор вовсе, словно его никто не видел, засунул мизинец в левое ухо, и отрешенно трусил им, как если бы потерял способность слышать, и как делают люди, которых вдруг оглушил какой-нибудь неожиданный громкий шум, или хлопок, или грохот. Или тот человек, который не желает слушать, всяческим образом показывая это собеседнику. Высунув палец из уха, Егор демонстративно его осмотрел, и уставился туда, на что ранее остановился его взгляд.
Егор, в глубине души торжествовал:
«Получил то, что обещал! — думал Егор о Кузине. — А значит, я не пустомеля! Никто, никогда, этого не скажет!»
Вернувшись в расположение, Егор стал разыскивать Кривицкого. Он уже знал, что у Генки, на Жуковского, подорвался солдат-кинолог. Егор нашел его; заметил в беседке, на заднем дворе, он курил и пил чай со сгущенным молоком. Егор сдал оружие и снаряжение. Удивился, не найдя в палатке пьяного Стеклова, взял из тряпичного мешка под кроватью четыре бутылки пива и вышел во двор, спросив у дежурного: где Стеклов?
Как оказалось, Стеклов был в медицинском пункте бригады.
— Тебе какого, Ген… «Старый мельник» или «Балтику»?
— Давай «Балтику», — расстроено поглядел Генка.
— А где «Собака»? — намеренно спросил Егор.
— Да, он с бойцом, в медпункте!
— А-а! А я-то думаю, как же это — пиво — есть… Стеклова — нет! Я тут как-то смотрю на его бесхозное валяющееся тело, на койке… — задумчиво начал Егор. — А он, вдруг поднимается, усевшись на кровать с дурным выражением лица…
— Дурное лицо? — безрадостно переспросил Кривицкий.
— Да. Смотрю на него и думаю: после сна, оно у всех дурное — неряшливо дурацкое, а у пьяниц… оно придурковатое вдвойне! — тут Генка неожиданно разразился заразительным смехом, а вслед ему и Егор.
— Он, сегодня, разом протрезвел! — сказал Кривицкий. — А я, Егор, сегодня, чуть башки не лишился! Тут не пиво надо пить, а водку… чистыми гранеными стаканами! Представь, черт меня дернул, идти рядом с кинологом! Да и честно говоря, я и не заметил, как рядом с ним оказался… Иду на Малюкова ору… Скотина, идет опять, как грибник — «подобочиновики» насаживает на иглу, улыбается. А тут эти «стаканы» — омоновские… ну, на это Бойко есть… я уже ему и не говорю, он сам знает, что делать…
…И тут ка-а-ак дол-ба-нет!
Кривицкий замолчал, словно онемел. И тогда Егор, догадавшись, что Генка застрял в своих воспоминаниях, не дожидаясь Генкиного прозрения, пихнул его в бок.
— Ну, что там было?
— Да, хрен его знает, я только вижу: из клубов дыма Бойко летит… Блин, как в кино… будто кто могучий взял и швырнул его, как тряпку… Я не знаю, с какой уж скоростью, но скорость свободного падения там точно присутствовала. Бац! Об землю… и раскрылся. Как горшок фарфоровый расквасился!
— Ничего… скоро домой, Генка! — не найдя, что ответить, подытожил Егор. — А где стекловский Брайт?
— Так он теперь везде с собакой ходит…
Непринужденно разглагольствуя о самых разных вещах: о «Собаке» и «собаках» (так, между собой, дразнили Стеклова и его кинологов), о фугасах и минах, о предстоящем возвращении домой, Егор и Кривицкий сидели в беседке, на заднем дворе саперной палатки. И что бы там не говорили, как шутят иной раз между собой мужики, разговор, зачинаемый о работе, оставался разговором о работе, и не каким образом не сводился к разговору о женщинах. Скрытые потускневшей за зиму маскировочной сетью беседки, их лиц не было видно, и едва были различимы голоса, и только вылетающие в сторону бетонного забора пивные бутылки, что иной раз беззвучно перелетали через преграду, а иные, неуклюже задевая твердолобую стену, кололись, падая наземь монетным, «зеленым» золотом — чистым и сияющим.
— Никто, Ген, ты слышишь… никто, никогда не скажет, что это был героический период чеченской войны. Минной войны! Никто… Что это было время личной отваги и мужества, и что несомненно и очевидно, — фантастического риска и везения… Ведь не иначе, как везение… вернет нас домой!
— Сплюнь, Егор!
— Ну, я не суеверный! — отмахнулся Егор. — Думал, что и ты не такой… Ты же бывший повар! А говорил: нет разницы, в какую очередь лавровый лист закладывать…
— Ага, а сам… То приснилось, то показалось, то померещилось… ласточки низко летают…
— Ты о чем? На что намекаешь?
— Шучу! Везения, здесь процентов двадцать… Опыт, Егор! Опыт — на все восемьдесят! У тебя вот, он есть. А у меня… — Кривицкий махнул рукой. — Откуда ему взяться?
— Из кулинарии! — шутил Егор.
— Ну, да… Солдата чуть не угробил!
— Ладно тебе, Генόс, не кори себя! Жив солдат-то!
— Знаешь, что самое страшное? Что никто и никогда не вспомнит, что ты был главным героем этого периода войны, ты будешь в тени, потому как не оказался на пути прорыва двух сотен боевиков и выжил; не штурмовал дворец Дудаева и не водрузил знамя российского; не снес, к чертям, мост под которым подорвался генерал Романов… И даже если бы и снес… героем бы не стал. Ты же слышал, сколько раз говорили: за что отмечать? Ты делаешь свою работу, за которую получаешь деньги. Нет, в этом ничего выдающегося, особенного! Это — твоя работа! Радуйся тому, что ты перехитрил многих боевиков с их минами-ловушками, обманул их; спас много тысяч чужих жизней, и если тебя, конечно, не волнует кто они, каждый из них, тобой спасенный, — живи спокойно, наслаждайся жизнью! Твое время, значит, не пришло!
— Надо отлить…
— Да, точно… На холоде, пить пиво приятно первые пятнадцать минут… Потом, все в лед превращается!
— Верно, давай в палатку? Там уж, наверное, все собрались, — предложил раздобревший Егор, по-детски улыбаясь и укладывая «желтый» узор на почерневший снег у забора.
