рисовало всевозможных врагов, которые скрывались в цветах и траве, которая доходила нам до колен.
Мы пересекли реку Саубер – в этих местах она была широкой и мелкой, с каменистым дном, и ничуть не походила на свои глубокие, быстротечные рукава, которые пересекали сердце Совы. Очутившись на другом берегу, мы вышли на тропу паломников к северу от Зюденбурга. Крепость было по-прежнему не видать, и я ловила себя на мысли, что мне все сильнее хочется оказаться в ее стенах. Чувствовала я себя как последняя лицемерка.
Через пару часов мы добрались до Балодискирха. Я ждала увидеть в столь важном месте огромный храм или даже собор, но вместо него перед нами предстало маленькое пыльное и покосившееся от времени нагромождение камней. Из земли выступала невысокая скала, в которой были высечены грубые идолы, истершиеся и ставшие гладкими от прикосновений множества поколений паломников, а в небольшой темной нише я разглядела каменный алтарь. Если когда-то на нем и лежал череп оленя, то он уже давно обратился в пыль.
Мы решили дать лошадям отдохнуть и спешились, чтобы осмотреться. Вонвальт не был религиозен, однако он не мог упустить возможность изучить место, которое имело для Империи столь важное историческое значение. Увы, как и в храме Немы, священные камни отторгли его, будто вокруг них вдруг возник незримый барьер. Недуг Вонвальта обострился, и ему пришлось сесть подальше и выпить воды. Прежде мы были так заняты похищением княжича Камиля, что я совсем позабыла о его болезни; однако теперь мое нутро сжалось от страха. Долго ли ему оставалось жить?
– Нужно ехать дальше, – сказала я, не сумев скрыть свое беспокойство. Нам следовало двигаться гораздо быстрее. Пограничье оказалось намного больше, чем я ожидала. Пока что мы не успели добраться хотя бы до Зюденбурга. Вонвальт мог умереть, не дав нам возможности исцелить его, и мне становилось больно при одной лишь мысли об этом.
– Лошадям нужен отдых, – отмахнулся от меня Брессинджер. Он разламывал на части сосиску и щелчком большого пальца отправлял куски в сторону Генриха, который ловил их в воздухе.
Я собралась было возразить, но вдруг заметила на востоке какое-то шевеление.
– Что там такое? – спросила я.
– Где?
Я прищурилась, пытаясь разглядеть что-нибудь за жарким маревом.
– В той стороне что-то пошевелилось. – Я ткнула пальцем перед собой.
Брессинджер и сэр Радомир подошли ко мне и посмотрели туда, куда я указывала. Вглядывались они долго.
– Рядом с вон тем пеньком? – спросил сэр Радомир, указывая на невысокий, разбитый на щепки серый пень.
– Да, – сказала я. – В высокой траве, чуть левее от него.
Шериф подошел к своей лошади и взял один из охотничьих луков. Натянул тетиву, достал стрелу и снова подошел к нам.
– Да ты ни за что не попадешь, – фыркнул Брессинджер. – До него больше ста ярдов[6].
Сэр Радомир ничего не ответил. Несколько секунд он прикидывал расстояние и скорость ветра, затем наложил стрелу на тетиву, плавным движением растянулся и выпустил ее. Стрела пронеслась по воздуху и с глухим стуком вонзилась в пень.
– Чтоб меня! – воскликнул Брессинджер, не в силах скрыть своего восторга. – Где ты научился так стрелять?
Сэр Радомир втянул воздух через стиснутые зубы.
– В детстве заставляли. По несколько часов каждую неделю после проповеди в храме.
Бывший шериф начал пробираться через траву, чтобы достать стрелу, а мы остались стоять, глядя ему вслед.
– Ты разве не умеешь так стрелять? – спросила я Брессинджера.
– У меня же руки нет, чтоб ее, – ответил Дубайн так, словно говорил с дурой.
– А раньше не мог? – сказала я, смеясь над притворно серьезной физиономией, которую он скорчил. – В детстве?
– Да я на пальцах одной руки могу пересчитать разы, когда брался за… nyiza! – начал было Брессинджер, но вдруг бросился к своей лошади.
– Что? – недоуменно спросила я, а затем увидела, как он вытаскивает из ножен свой грозодский меч.
Я быстро повернулась к сэру Радомиру и поняла, что шериф с кем-то борется. Из травы тем временем поднимались еще два человека.
– Сэр Конрад! – крикнула я, когда Брессинджер пробежал мимо меня, а Генрих промчался мимо него.
Вонвальт, сидевший неподалеку, резко обернулся.
– Проклятье, – выругался он и, невзирая на слабость, бросился к оружию.
Я схватилась за свое и побежала к сражению. Из травы поднялись несколько саэков. Первой была женщина, которая изо всех сил старалась ударить сэра Радомира клинком в шею; у второго был одноручный боевой топор, похожий на те, с которыми наши абордажники напали на когг Годрика. Этот саэк шел наперерез Брессинджеру. Третий держал в руках составной лук, которым поначалу целился в Дубайна, а затем перевел на стремительно приближающегося Генриха. Когда пес прыгнул на него, саэк бессильно взвыл, выстрелил, промахнулся и, развернувшись, собрался сбежать.
– Бросьте оружие! – Вонвальт попытался рявкнуть на напавших Голосом Императора, но он был истощен и не успел приблизиться, поэтому Голос ни на кого не подействовал.
В безумной спешке я перебежала луг, поравнялась с Брессинджером и отвлекла на себя ближайшего саэка. Он был высоким и чем-то смахивал на ковосканцев: черноволосый, бородатый, с медно-коричневой кожей. Одет саэк был в кожаный гамбезон, прошитый стальными пластинами, которые сплетались в поразительный круглый узор.
Заметив мое появление, он замешкался, и это промедление решило его судьбу. Саэк отступил на шаг, чтобы дать себе больше места для маневра, но зацепился пяткой за кустарник. Он споткнулся, потерял равновесие и выпучил глаза, а тем временем Брессинджер стремительно, как кошка, двинулся на него. Саэк отклонился под таким углом, что острие меча вошло аккурат меж двух стальных пластин гамбезона, раздвинуло ребра и пронзило сердце.
Моя вера в способности Брессинджера была настолько велика, что я уже отвлеклась на первую нападавшую – на женщину, облаченную не в доспехи, а в полоски темной ткани. Из складок ее «одежд» торчали веточки травы и полевые цветы – видимо, так она пыталась скрыть свой запах от Генриха. Дикарка наседала на сэра Радомира и уже готовилась перерезать ему горло. Я, не раздумывая, сильно рубанула по ее плечам и шее, и женщина закричала, вдруг выгнув спину. Сэр Радомир выбил клинок из руки дикарки, скинул ее с себя, а Брессинджер, быстро приблизившись, вонзил свой грозодский меч прямиком ей в горло. Встав над ней, мы трое, обливаясь потом и тяжело дыша, долго смотрели, как она умирает.
– Нема, – выругалась я, когда женщина наконец испустила дух. Затем я отвернулась. Я нанесла ей страшные раны, из-за чего земля под телом стала красной.
Ко мне уже трусил Генрих. Его морда была залита кровью, а из пасти свисали полоски человеческой плоти – похоже, мышцы шеи.
