Марков все это охватил быстрым взглядом. И прежде всего заметил колодец — большой, прочный, с журавлем и ведерком, болтающимся на веревке.
— Есть!
Марков спрыгнул с коня и подбежал к колодцу. Как много воды! Какая приятная свежесть и сырость веет оттуда! Марков слышал уже топот и голоса. Конники были близко.
Зачерпнул ведром, так что расплескалось. Капли, падая вниз, звенели и сверкали в прохладной зеленоватой полутьме, как звезды.
Мечта, подрагивая кожей, чтобы отогнать мух, шагнула ближе и тихо заржала.
— Ах ты, миленькая моя! Небось рада-радехонька? Пей! И зачем ссориться? Небось вкусно? Пей сколько хочешь! Ты знаешь, как я тебя люблю!
Он даже позабыл в этот момент, что сам умирает от жажды. Он так радовался, что Мечта подошла к ведру воды, красиво и трогательно вытягивая шею. Он смотрел, как она пьет. Ведро он поставил на краю колодца и видел, что голова лошади отражается внизу, в квадрате отсырелых замшелых бревен сруба, там, далеко внизу, где чуть поблескивала вода.
Мечта глотала шумно, громко, с каким-то даже бульканьем в горле и животе. По-видимому, она была очень довольна и благодарна. Она на минуту оторвалась от воды и ткнулась розовой мокрой мордой в рукав гимнастерки Маркова, как бы говоря:
«Ладно, мол, чего поминать старое! В общем-то ты, Марков, хороший парень, и у тебя доброе сердце!»
В это время Марков увидел вдали пилотку командира эскадрона. Еще минута — и колодец будет взят под контроль. Полведра воды на коня, котелок воды на человека!
Марков выплеснул остатки воды в ромашки, росшие у колодца, и зачерпнул еще полное ведро. Глаза его неотрывно, жадно смотрели на прекрасную, студеную, прозрачную воду. Не отхлебнуть ли хотя бы глоток самому? Однако он выдержал характер:
«Дам еще ей, а потом уж…»
Он поставил ведро опять на краю сруба:
— Пей, да побыстрее, не то попадем на норму!
Он оглянулся, удивленный, что Мечта медлит. Что это?! Он даже не узнал лошади; глаза у нее помутнели, она как-то странно скалила зубы… Затем стала падать, падать… и рухнула на землю, вытянув ноги…
Марков стоял окаменелый и в ужасе смотрел. Сначала он ничего не понимал. Что случилось?
Она еще была жива. Пена шла у нее изо рта. Они встретились взглядами. Она упрекала!
Что он наделал?! Вода отравлена! Это не первый случай, и ему следовало быть осторожнее. Марков понял весь ужас происшедшего, и отчаяние охватило его:
— Лошадушка! Милая! Прости, ради бога! Ну как же это так? Что я без тебя буду делать?!
…Когда у колодца собрались конники, они увидели дохлую лошадь, которую целовал в морду и в белую звезду на лбу, обливаясь слезами, молодой боец.
10
Наскочили чеченцы, великолепные всадники и отчаянные головы. С диким гиканьем летели они в бой, в бешметах, в огромных косматых шапках.
— Алла!.. Кьяфр!.. Шайтан!.. — вырывались у них бессвязные выкрики.
С ними дрался батальон Сводного коммунистического полка. У чеченцев были большие преимущества: и кони у них были — не кони, а звери, и к тому же всадники подкрепились не только бараниной, но и достаточными дозами самогона. У них кровью налились глаза, пьяный угар привел их в исступленное состояние. Противостояли этим полудиким рубакам измученные переходами, но сильные духом, бесстрашные люди — большевики, все как один готовые умереть за свои убеждения.
И они одержали верх, обратили в бегство горцев, но дорогой ценой: многие в этой схватке нашли геройскую смерть, остались в степи навеки.
Дорога снова была свободна. Снова шли конные, передвигались пехотные части, грохотали патронные двуколки, артиллерия, обозы.
Солнце пекло. Небо плавилось, как голубая сталь. Позади движущейся колонны стояло желтое облако пыли.
Никогда и никто не видел на лице Котовского отчаяния, растерянности или заметных следов усталости. Каменский спрашивал его удивленно:
— Откуда берутся у вас силы?
— Если я устану, то что же тогда остальные? Они свалятся с ног! Если же я буду бодр и непреклонен, некоторые могут себе позволить не больше, чем чуточку устать.
— Да, это верно, — согласился начальник штаба. — Я по себе это чувствую. Взгляну вперед: командир бригады скачет на коне, в любую минуту готовый отбить нападение, сильный и свежий. Ну, тогда и я подтягиваюсь. Глядишь — и опять ничего, опять можно терпеть.
— Вот со снабжением у нас из рук вон плохо, — сказал Котовский, взглянув на тощего коня в обозной подводе.
Каменский вздохнул:
— Главная беда в том, что приходится делать внезапные броски, изменять направление, появляться то там, то тут… А какие переходы-то отмахиваем! Мы всегда оторваны от дивизионных снабженческих подразделений, всегда на «подножном корму». Живем трофеями, чем поживимся у врага, ну, и, конечно, местное население поддерживает. Кони совсем выбились из сил.
— Я разрешил заменять негодных в помещичьих усадьбах.
— Если бы ограничивались помещичьими усадьбами… — сказал Каменский и замолчал.
Его тревожный тон и то, что было им недосказано, — все это заставило Котовского насторожиться. Он побеседовал кое с кем из коммунистов. А тут и в приказе Гарькавого был сигнал: Гарькавый приказывал пресечь мародерство.
На первой же остановке Котовский отдал приказ: расстреливать без суда замеченных в грабеже и мародерстве красноармейцев; начхозов, не обеспечивших части фуражом, тоже расстреливать!
Когда приказ был подписан, начальник штаба сказал:
— С начхозами-то мы, пожалуй, перегнули палку.
— Перегнули? Еще покрепче надо было сказать! — сразу вскипел Котовский. — Вообще-то можно понять, как трудно красноармейцу, если конь у него падает, загнан, вышел из строя вследствие недокормов, непрерывных боев, переходов. А мы ему, красноармейцу, ничего не даем, н-ничем не обеспечиваем. Куда ему деваться? Что делать? Поневоле полезешь в чужой двор…
— Что верно, то верно, снабжать надо, — примирительно сказал Каменский, — но и положение начхозов незавидное — ведь мы-то в кольце? Деревни-то обескровлены? Разграблены?
— И все-таки воевать будем, в бой на конях мчаться будем и, хоть разразись небо и з-земля, — будем побеждать!
11
Колонна упорно двигалась вперед, неуклонно держала путь на север. Котовский говорил бойцам:
— Вы сильные! Вы все можете!
И бойцы верили, что они сильные, что они все могут. Да! Они все могли!
Когда подошли к большой живописной Песчанке, был субботний день и по всей деревне топились бани. Шла война. В кровавых битвах исчезали целые дивизии. С места на место передвигались фронты. Содрогалась земля от взрывов. Но в Песчанке с наступлением субботы (банный день!), невзирая ни на какие мировые потрясения, должны были топиться бани.
Плечистый здоровяк Колесников примчался полный воодушевления к комбригу и уговаривал его попариться:
— Баню я высмотрел — честное слово, лучше не бывает! Полок белейший, выскоблен, вымыт, так и манит забраться на него и нахлестать спину и бока горячим веником! И чтобы пар стоял такой, что света божьего не видно, и чтобы дух захватывало, и чтобы покрикивать: поддай! поддай еще! Это же сказка!
Мог ли Котовский отказаться от такого удовольствия?!
Баня и на самом деле оказалась замечательной: пол деревянный, лавки широкие, котел вделан в печь необъятный, воды сколько душе угодно и веники припасены.
Ну зато и мылись же они! Мыльная пена ручьями стекала под пол. Камни, наложенные в печь, раскаленные, пышущие жаром, шипели, когда в печку выплескивалось с размаху ведро воды. Пар со свистом вырывался оттуда, обжигая ноги, и устремлялся вверх, к потолку.
— Еще ведерко!
— Ну и баня! Красота!
В это время дверь распахнулась, и в клубах пара появился ординарец:
— Товарищ командир! Петлюровцы!
Как бы в подтверждение его слов где-то совсем близко застрекотал пулемет.
— Принесла нелегкая… Жди с конем на опушке! Нечего делать, окатимся да одеваться…
Кто-то проскакал мимо. Где-то ухнула трехдюймовка. Кто-то под самым окном закричал:
— Тикай!.. Тикай, Галька! Щоб воно сказылось!
Котовский застегивал рубашку, когда в баню ворвались двое петлюровцев, оголтелые, сгоряча и сдуру. Вбежав с улицы после яркого света, они не могли ничего различить. Да если бы и могли, то не успели бы. Щелкнуло два выстрела, и оба они упали и запрудили телами стекавшую мыльную воду.
Котовский и Колесников перепрыгнули через трупы и выскочили в предбанник, а оттуда на улицу.
Какое яркое солнце! Как дышится!
Котовский глянул направо, глянул налево. Он с одного взгляда оценил обстановку: главная улица занята противником, на северной окраине залег полк Колесникова, туда уже помчался и он сам. Это хорошо. Оттуда можно попробовать отбросить противника. Стало быть, добраться огородами и дальше, осиновой рощей, до своих и, не теряя времени, — в атаку.
