И вот поэтому-то опий и водка просачиваются на наши рыбалки. Это тревожный признак.
Утром мы были уже готовы к отъезду из Гайдамаков. После вчерашнего дождя погода стояла солнечная, ясная. Артель русских и китайцев выгружала с большой неуклюжей шаланды соль.
Работа шла размеренно и быстро. Мешки взлетали вверх и, плотно улегшись на плечи грузчикам, длинной вереницей бежали к сараю.
Выгрузка близилась к концу. Вдруг у одного китайца мешок с солью вздрогнул и грузно спустился на землю.
К нему подбежал неуклюжий русоголовый грузчик с неимоверно широкими плечами.
— Что, усталь взяла, милой, — заекал он на олонецкий манер, — давай-ка я тебе подмогу.
Схватил мешок и, легко вскинув его на плечо, побежал, переваливаясь с ноги на ногу, к сараю.
…«Красная Индия» отходила. Нетерпеливо вздрагивал мотор.
1929
В ДАЛЕКОЙ БУХТЕ
Окраины улиц пронизаны той ароматичной и густой сыростью, которая свойственна только местам, расположенным на берегу моря. Сладковатый, винный запах разлагающихся на берегу водорослей смешивается с запахом дыма и набухших влажных деревьев.
Деревья громоздятся по откосам, карабкаясь за поднимающимися все выше и выше домами. Над Амурским заливом покачивается тяжелый и пухлый, как огромная красная медуза — закат. Улица бежит вверх на одну из сопок; если добраться до ее конца, можно увидеть широкую полосу моря. Похоже, что смотришь сквозь синее стекло. Всё кругом приобрело синий цвет, утонуло в синей туманной пыли. Красен один лишь закат. Но и он медленно тускнеет… зато один за другим зажигаются в городке огни. Огни осыпают сопки, как пушистые, желтые светляки.
Мой спутник всего два дня тому назад высадился на гостеприимные берега Владивостока. Его привезла из бухты Найма шхуна «Евгения», благополучно завершившая свой первый рейс. Он едва успел сменить ичиги на ботинки Его еще не окрепшая, почти мальчишеская грудь обожжена зимними ветрами Японского моря. По этому густому, бурому загару рыбака дальних бухт всегда можно отличит! от бледных узкоплечих горожан. Мы познакомились с ним во время расчета в конторе Дальгосрыбтреста.
Он протянул мне руку и сказал:
— Николай Титов. С моря.
Я уничтожил точку и с тех пор в шутку звал его — «Николай с моря».
Несмотря на свой недавний приезд, он вовсе не походил на гостя. Видно было по всему, что он великолепно знает Владивосток.
Я зову его к морю. Он лениво зевает, — море его не интересует.
— Ну, что! Насмотрелся… что там делать, крабов, что ли, ловить? — и закуривает трубку: — Пойдем лучше к центру.
Я соглашаюсь.
…Теперь Владивосток напоминает уже огромный потухающий костер, груду синих, красных и голубых огней. Навстречу нам все чаще и чаще попадаются матросы и девушки в пестрых платьях. Издали матросы похожи на белых птиц.
— «Николай с моря», — обращаюсь я, — расскажи, как у вас на Найме прошла зима. Удачно?
— Вся в штормах. Тяжелая зима. Один раз нашу шаланду, во время лова, так угнало, что едва живыми из заварухи выбрались… Двое суток без еды и питья по морю болтались.
— Почему без питья? Разве вы бочаги с собой не берете?
— На этот раз сами себя наказали. Не присмотрели. Вся вода испорченной оказалась. Такая, говорю, штука, что просто беда. Промокли до костей. Билет профсоюзный с собой был, так весь разлезся и скоробился. Вот, завтра в союз менять пойду.
— А как у вас много ребят-то с профбилетами?
— Да без мало все. Так-то организованы.
— И китайцы?
— Одно дело, и они с нами.
…Мы вышли на проспект Ленина. Мимо прогрохотал трамвай, полный пассажиров. Вдогонку ему пронеслось несколько длинных, багровоглазых автомобилей. Затертые волной людей и экипажей, вертелись велосипедисты. На углу народу собралось особенно много. Русоголовый, веснушчатый милиционер добродушно хмурил брови и строго уговаривал пьяного. Николай нахмурился.
— Спиваются многие. Качает еще все-таки наша культработа. Не можем массы до конца захватить. А ведь это можно сделать. Вот у нас на Найме, поверите: штормы, морозы, дьявольская работа — казалось бы, только «хлещи водку»… Что же, так поставили дело, что о спирте никто не заикался.
— Неужели?
— А вот, подождите, зайдемте в кафе, я вам порядком интересного расскажу о Найме.
В кафе оказались рыбаки, товарищи Николая по Найме. Они сидели за столиками в одних тельняшках и тянули через стеклянные трубки замороженный лимонад. Возле них лежали свертки верхней одежды, перевязанные узорчатыми галстуками.
Они встретили нас смехом и шутками.
— С индустриальным приветом, Колька.
— Извините, джентельмены, но мы не при форме и без цилиндров. Жара, понимаете, дьявольская. Всю муру пришлось снять, вместе с собачьей радостью, или иначе — галстуками.
Все снова рассмеялись.
«Николай с моря» вытянул руки и загнул один палец (от этого заиграли мускулы на его коричневом бицепсе).
— Так вот, я хотел вам о Найме рассказать. Во-первых…
Он начал рассказывать о бесконечных длинных днях на берегу неспокойного моря, о мокрых сетях, захлебнувшихся рыбой, о ледяной пурге, просыпающейся над побережьем.
— И вот мы начали налаживать свою жизнь… Клуб организовали и в нем кружки: физкультурный, драматический, кружок музыки и пения… Ровно раз в неделю, под студеную тишину приморского ветра или под грохот сумасшедшего тайфуна, собиралась в клуб ячейка комсомола.
На собраниях спорили, обсуждали культработу, бытовые условия, развертывание работы…
Помню, когда однажды решали вопрос о соцсоревновании, ветром оторвало ставень и чуть не выхлестнуло стекло. Пришлось затягивать окно снаружи брезентом…
Ячейка разрослась… Одних китайцев за зиму приняли двенадцать человек. Клуб работал так, что держись только. Концерт за концертом заворачивали… Беда только в том, что оборудования у нас не хватало: всё через самообслуживание проводим… Когда я доехал во Владивосток, ребята сложились и составили список того, что необходимо купить. Окрсовет физкультуры тоже пособие дает. Думаю привезти теперь на Найму и диск, и футбол, и физкультурные формы… «Николай с моря» замолчал. Его слова на время отгородили нас от уличного шума. Но теперь этот шум снова, казалось, заполнил всё кафе…
— Ну и Колька! — сокрушенно улыбнулся один из «наймовцев». — Скромница, «девица красная»… все по порядку рассказал, а о себе самом ни слова. А ведь сколько им трудов положено… он и инструктор-физкультур-ник и секретарь ячейки…
— Брось ты… — краснея сквозь густой загар, махнул рукой «Николай с моря», — при чем здесь я… Весь коллектив работал… спайка…
Я глянул на его мускулистую, стройную фигуру, на нахмуренные брови…
Крепкий человек.
1930
ДЕНЬ В ХАКОДАТЕ
Над многоцветными улицами плавно покачивались плакаты, испещренные черными рубцами иероглифов.
Наш спутник, юркий, весь подобранный и корректный японец — Уцида Сан, рассекает себе лицо приученной вежливой улыбкой.
— Какое впечатление производит на русского Хакодате?
Уцида Сан великолепно говорит по-английски. Но когда он начинает объясняться по-русски, получается смешно. Акцент делает русский язык наивным и детски картавым.
Солидный, напыщенный Уцида Сан, как-то странно сжимая губы, предлагает нам «посмотреть на один милый базар».
БАЗАР
Улица встает ливнем человеческих тел. Блистающее черным лаком авто с ревом влетает в гущу рикш и, каким-то чудом не задев никого из них, проносится дальше. Над городом виснут круглые белые облака, точь-в-точь такие, какими изображают их на шелковых японских веерах. «Милый базар», который нам предложил осмотреть предупредительный Уцида Сан, похож на огромного паука, притаившегося в гибкой сети легких, звенящих улиц.
Если смотреть на базар издали, то можно проследить, как теплыми неудержимыми волнами накатываются на него человеческие толпы.
Чистой, белой крупой рассыпается по мешкам рис, огромные плоские рыбины блистают ржавой жестью чешуи…
Вот на пахучей тростниковой циновке расположился торговец веерами. Он одет в кимоно. На нос вздеты чрезвычайно массивные огромные очки. Руки у него заняты, и для удобства он заложил дымящуюся папиросу между пальцев ног.
Кто-то из нас решает купить веер. Начинаем прицениваться. Однако оказывается, что это не так уж просто. Торговец любезно усаживает нас на циновку и начинает раскладывать полукругом свой легкокрылый яркий товар.
Тяжелый багровый веер с серебряными инкрустациями сменяется другим, голубым, испещренным чайками. Затем появляются оранжевый, белый, синий. И так без конца.
— Вот этот, наверно, подойдет русским.
