— Здорово танцулит!
— Таки девкам любы!
— Хлобыстай!
Спиртом, жаром, весельем накалилась толпа. И вот уже не два танцора, три-пять-шесть…
Нетанцующих нет!
Гремит барак, кипит человеческим валом.
— Гу-у-у-у-ля-ем!
Железная печка раскалилась и оглушительно шумела, раздувая свои пухлые багровые бока. Окна текли сплошной ледяной корой. Каждый раз, как только отворялась дверь, в здание врывались круглые белые клубы пара.
Делегаты селений и приискатели расселись на длинных, наспех сколоченных скамьях. Собрание представляло очень живописную картину. Приземистые якуты в саджоевых дохах, остроскулые, уверенные охотники-манегры, шумные китайцы, русские приискатели в небрежно завернутых унтах, беличьих шапках и красных кушаках живо напоминали своим видом французских мушкетеров Людовика XVIII. Все это перемешалось, переплелось в одну сплошную массу, окутанную синеватым дымом махорки.
— Ходя!.. Како у тебя на делянке-то? Золотишко есть, що ли? — склоняет к китайцу прокуренные усы гривастый, голубоглазый приискатель.
Китаец взблескивает яркими зубами.
— Хо! Холосо!.. Залотобой мало-мало есь.
— Ишь ты, китайская твоя душа! — завистливо урчит мужик.
— Натакались! — и обращаясь к своим соседям: — А у меня опять, понимаешь, пустота… Три месяца, можно сказать, в землю закопал. Дела!
— С чего бы это?
— Да кабы знатьё-то. Пробу взяли — богато. Содержание есть. Бились, бились. Аршин прошли, и золото сгинуло.
— Кучка, стало быть.
— На бортах сейчас работать можно… У реки ленточки хороши есть.
— Ерунда! Гиблое место. Нистожное золото!
— Брось!
Разгорались споры. Приискатели заговаривали с якутами и манеграми и тут же заключали с ними торговые сделки.
— Белка-то есть?
— Ись. Тубо ись. Продай тиби ись.
Манегры растопыривали пальцы, махали руками и показывали, сколько у них есть белок.
— Так почем продашь? На шапку мне надоть… Полкирпича чаю дам? Ась? Мало?
Появились переводчики. Залопался, запел кругом якутский язык. Некоторые якуты и манегры побежали к нартам и принесли связки пушистых шкур.
— Пладавай, пладавай!
— Сколько за барсука-то возьмешь?
— Да ты не дери с меня три шкуры, я тебе не телок.
— Ну сколько, давай, говоли маленько. Мой пладавай.
— …ТОВАРИЩИ!.. Внимание! Установим тишину! Заседание считаю открытым… Прошу наметить председателя и секретаря.
С севера шел ветер. Он скользил по ровному насту белой равнины и вспыхивал у самого стана голодной песней волчьих стай. В березняке перепархивали тяжелые многоцветные фазаны.
Мороз жестоко и неумолимо сковывал все кругом. Прииск весь поседел и сгорбился приземистыми своими строениями.
Жглись и горели ослепительные россыпи снега. Люди, выскочив на улицу, торопились скорее укрыться вновь. Слепило глаза. И словно тисками сжимало виски. Небо покачивалось и гудело, как огромный непередаваемый колокол.
В клубе было слышно дыхание ветра. Несмотря на то, что печка задыхалась от усилий накалить воздух, терпкий и медленный холод стлался по полу, жаля и без того озябшие ноги.
Холод особенно властвовал на сцене, где разместился президиум. Чернила в склянке безвольно замерзали, и секретарь долгое время напрасно старался развести их слюной.
Бывший председатель приискома Карпов вышел вперед с узким листом бумажки в руках.
— Братишки, дело обстояло вот как. Приезжам мы сюды, ничего нет. Ну, давай мы налаживать. И наладили. А што пили, правда, не утаю — точно пили. И пить будем. Потому в такой глуши, как наша, не пить нельзя. Я вот слышал, што новый заведующий наш, товарищ, значит, Цетлин, против нас, значит, выступать хочет. Дескать, не пейте. Ничего! Поживет, образумится. Поймет. Вместе потом по стаканчику хлобыстнем. А затем все.
…Закипел шум.
…Цетлин после бессонной ночи выглядел бледным и встревоженным.
Он встал с табурета и подошел к пробитой в нескольких местах суфлерской будке:
— Товарищи, русский пролетариат совершил победоносную революцию. Рабочий класс в союзе с крестьянством находится сейчас у власти. Чтобы удержать эту власть, рабочим и крестьянам нужно создать свое мощное хозяйство. Нам нужны новые заводы, машины. Для того, чтоб их купить и наладить, необходимо иметь золото.
На нас лежит ответственная задача — это золото для страны достать. Понятно?
Товарищи! Не будем закрывать глаз: наши прииски были до сих пор пьяными приисками…
…Клуб затих, чутко вслушиваясь в незнакомые и уверенные слова.
Никто не может слушать внимательней приискателя, когда он этого захочет. Хмурились лбы, сдвигались брови.
— Так… так…
— Товарищи, у нас не было до сих пор никакой культурной работы. Клуб у нас не налажен, нет школы, нет связи с туземным населением. Процветают контрабанда и опиоварение. Милиционер не борется с контрабандистами, а им потворствует. Прииском спивается… Товарищи!..
Быстро заговорили переводчики. Приискательские споры крепки, как спирт.
Цетлина поддержали демобилизованные красноармейцы, прибывшие на прииска целой партией. Под хлестким их напором приискатели сдавали одну за другой свои позиции.
Против пьянки голосовали единогласно при трех воздержавшихся — милиционере, предприискома и фельдшере.
Цетлин притоптывал ногой:
— Но ведь этого мало — проголосовать. Слишком мало, товарищи! Главное — выполнить. Ведь вчера же в бараках этакое безобразие устроили. А?.. Мы будем бороться.
Запротоколировали: «Повести решительную борьбу с пьянкой. Организовать ликпункт и школу. Найти работу приискома никуда не годной и прииском переизбрать. Просить снять с занимаемой должности милиционера Атянина. Наладить нормальные взаимоотношения с туземным населением и привлечь его к разведывательным работам».
Еще выписка из протокола: «О разведках. Общее собрание приисковых рабочих и делегатов туземных селений поддерживает и одобряет разведывательные планы администрации. Общее собрание считает необходимым поддержать это дело всей массой приискателей, крестьян и туземцев. О задержке транспорта, рабочей силы и проводников экспедиций не может быть никакой и речи.
Дело добычи золота для государства — дело общественное».
На производственном совещании вдумчиво качали головами мудрейшие якутские старшины, супились старые приискатели, обсуждая вопрос, куда ехать, где искать вкрапленное в пески Селемджинской тайги золото.
Ветер отыскал между бревен щели и проникал в них тонкими, пронизывающими струями. Свечи плясали как помешанные.
Обсуждали долго, упорно.
— Слово предоставляется Катовщикову.
— Так что, ребятьё, вы меня все знаете. Раньше мое дело — сторона. А теперь, когда так с нами считаются и спрашивают, — скажу. В двенадцатом это, примерно так, году Михайло Груздев, как воротился с Бома, набрал артель и двинул в тайгу. Одно слово — «плюем на Бом, в дальну тайгу идем».
Ну, ушли они, стало быть. И как в воду канули. Искали их. Да тут чего найдешь, когда они за Мамын учихвостили. Золото, грит, там страшное нашли. Ну, видно, и настигла их там доля.
Года через два один якут (тут из ближней стойбы) охотился на Мамыне с сынишкой своим и наткнулся на шурфы. А в шурфах-то человеческие косточки и лотки… Хунхузы их, видно, оттяпали. Так и осталась там жила неразработанной. И теперь, ежели на нее натакаться…
— А где же этот якут сейчас?
— В том-то и штука вся, что он помер, да и сыну своему наказывал: мол, Страшное Место и ото всех ты его утаи. А сын помнит… Они, якуты, тайгу, брат, как свои пять пальцев знают…
— А можно теперь этого самого сына найти?
— Почему нельзя? Конечно, можно! Только не уговорить.
— Уговорим.
— Итак, товарищи, программу разведок можно считать в основном установленной.
Цетлин вопрошающе взглянул на собравшихся. Все закивали головами.
— Первая экспедиция под руководством Кузьмина едет в верховья бассейна Тыгды.
Вторая экспедиция во главе с техником Козловым направляется в верховье Яблонового становика по реке Норе к ключу Уштым…
А относительно Мамына мы решим в ближайшее время. Больше никто не имеет сказать? Заседание считаю закрытым.
В амбаре буянил фельдшер Рыбников. Он вчера выпил весь находящийся в амбулатории спирт и сломал две клизмы. Цетлин велел его арестовать.
На нарты грузили буры и припасы. Впрягали оленей. Падал крупный, редкий снег. Разведывательная партия была в полном сборе.
— С золотом ждите!
— Первая подвода двинулась!
— Едем!
Всклубился снег. Нарты скользнули и вырвались из груды бараков на ровный белый наст опрокинувшейся равнины.
