Территория концлагеря находится на окраине Ораниенбурга, в конце улицы с символичным названием "улица наций". Вдоль этой улицы, вплоть до самого концлагеря стоят вполне мирные жилые немецкие домики. Экскурсанты, прибыв к месту назначения, вышли из автобуса и остановились на довольно обширной площади перед самим лагерем. Впереди них было расположено здание, являющееся входом в лагерь, которое своим внешним видом никак не выдавало то жуткое место, куда попадали узники. Это было светлое (каким оно было ранее неизвестно) двухэтажное здание с небольшой частью третьего этажа по центру и решетчатыми металлическими воротами внизу. В верхней части высоких дверей этих ворот они увидели сделанную металлическими буквами циничную издевательскую фразу "Arbeit macht frei" ("Труд освобождает"), которая стала нарицательной. И далее приехавшие уже попали на территорию лагеря.
Экскурсовод рассказал им, что здесь проходили подготовку и переподготовку "кадры" для вновь создаваемых и уже созданных лагерей. Около лагеря располагалась "Инспекция концентрационных лагерей" — впоследствии "Ведомственная группа Д" экономического и административного ведомств СС и "Резиденция центрального управления концентрационных лагерей". Экскурсантам показали все жуткие места лагеря.
Бараки, в которых жили узники, тоже снаружи особо не указывали на принадлежность к месту, в котором проводились злодеяния над людьми. Правда, говорили, что они были подремонтированы. А внутренний вид бараков уже полностью соответствовал кадрам из фильмов о войне, которые все ранее видели — двухэтажные нары, только в настоящее время без людей.
Прямо за входом в лагерь находился плац проверок, где 3 раза в день проводились переклички всех заключённых. В случае побега заключённые должны были стоять на нём до момента, пока сбежавший не будет схвачен. Здесь же, около мемориальной стены, идущей дугой, находилась трасса для испытания обуви. Девять различных покрытий трассы вокруг плаца, по замыслу нацистов, были необходимы для испытания обуви. Выбранные узники должны были преодолевать с различным темпом сорокакилометровые дистанции каждый день. В 1944-м году гестаповцы усложнили данное испытание, вынуждая узников преодолевать дистанцию в обуви меньших размеров и с мешками весом в десять, а зачастую и двадцать-двадцать пять килограмм. Мало кто выдерживал это. Заключенные приговаривались к подобной проверке качества обуви на сроки от одного месяца до года. За особо тяжкие преступления назначалось бессрочное наказание. Здесь же стояла виселица. Казни проводились публично, перед всеми собранными на плаце. Сейчас же вдали виднелся памятник советским воинам-освободителям.
Особо жуткое впечатление производила станция "Z" ("последняя станции" по букве латинского алфавита). Это было место, находящееся за территорией лагеря, в котором производились массовые убийства. Его вынесли за забор, ибо, по мнению нацистов, зрелище массового убийства не должно было мешать трудовым будням заключённых. В нём находилось устройство для произведения выстрела в затылок, крематорий на четыре печи и пристроенная в 1943-м году газовая камера. В лагере был и так называемый "тир" (ров для расстрелов), со стрельбищным валом, моргом и механизированной виселицей.
Первая же буква алфавита "А" была присвоена башне, которая представляла собой распределительный пульт управления током, который подавался на сетку и колючую проволоку, опоясывавшую лагерь в виде большого треугольника.
Была на территории лагеря и тюрьма. Нацисты с самого начала всячески подчёркивали предназначение лагеря как воспитательно-трудовой колонии, а не как тюрьмы. Поэтому тех, кто не соблюдал установленные на территории лагеря правила и чем-то провинился, заключали в тюрьмы "особого режима". В этом тюремном здании заключённые содержались в полной изоляции в восьмидесяти одиночных камерах. Кроме провинившихся, здесь находились и "особые" заключённые: политические деятели, взятые в плен военноначальники и прочие. Среди "особых" заключённых Заксенхаузена был и сын Сталина, Яков Джугашвили. По одной из версий Яков Джугашвили был застрелен охранником, якобы при попытке к бегству, по другой — сам покончил с собой. В Заксенхаузене прошли последние дни жизни известного советского учёного генерала Дмитрия Карбышева. Он находился здесь до того момента, как его увезли в Маутхаузен, где зимой облили ледяной водой и оставили умирать на морозе.
Было также девять больничных бараков — мест для изоляции больных. Здесь же располагалась "патология", в трёх подвалах которой находились морги. На её территории проводились медицинские эксперименты. Именно в Заксенхаузене проводились одни из первых и наиболее изощренных медицинских экспериментов над живыми людьми.
Несмотря на то, что сейчас лагерь представлялся каким-то чистым, аккуратным местом на лоне природы, на всех экскурсантов он произвёл очень гнетущее впечатление. Не важно, что в данное время там было тихо и спокойно, всех присутствующих просто давила какая-то негативная, чёрная энергетика. Уезжая домой, никто в автобусе даже не обменивался друг с другом мнениями, как это обычно бывает после экскурсии. Все сидели молча, какие-то угнетённые. Именно тогда Андрей и пожалел, что вытащил на эту экскурсию Валерию. Как сейчас нужны были бы положительные эмоции, а их то не было. Организаторы экскурсии даже не догадались сделать хотя бы маленькую остановку в самом Ораниенбурге и немного показать город. Это сняло бы то напряжение, в котором все находились. Но, увы, они проехали этот город без остановок. А зря. Этот город не такой уж маленький — он сродни Стендалю и по площади, и по количеству жителей. Так неужели, там нечего было посмотреть — быть такого не может. И, вообще, Андрей думал о той разнице в организации экскурсий в Борстеле и в Белитц-Хальштеттене. Там Дрезден и Лейпциг, а здесь — концентрационный лагерь. Да, о злодеяниях фашистов нужно всегда помнить, но почему бы ни организовать экскурсию и в города со светлой, чистой энергетикой. Например, в тот же Берлин. Ведь из других городов в него экскурсии нашим советским людям то организовываются. Но, вероятно, руководство госпиталя прекрасно понимало, что такие "экскурсии" сотрудники госпиталя совершают самостоятельно. А потому, зачем этим заниматься.
Но постепенно, уже приближаясь к Белитц-Хальштеттену, напряжение спало, и в автобусе начались более-менее оживлённые разговоры. Теперь уже чувствовалась положительная энергетика знакомых и ставших как бы на некоторое время (порой довольно продолжительное) родных мест. И с понедельника Андрей, чтобы продолжить это время и для себя с женой занялся решением вопроса о продлении им срока работы в госпитале ещё на один год. Написать заявление об этом ему труда не составило. К его небольшому удивлению не составило труда и подписать это заявление. Стабровский завизировал Морозевичу заявление практически без особых вопросов, ранее разговор об этом заходил и майор полностью поддерживал намерения начальника теплохозяйства. Алёнушкин вообще был, как говориться, и руками, и ногами за то, чтобы детский невролог, каким являлась Валерия, оставался у него в отделении подольше. На следующий день Андрею назначил аудиенцию начальник госпиталя. Естественно, что речь шла о написанных заявлениях четой Морозевичей. Валерию Благомиров не вызывал, но в кабинете находился и Колназиус. Это немного встревожило Андрея. Но разговор был очень дружелюбным. Благомиров, как все отзывались о нём, был очень хорошим человеком, которого все в госпитале уважали и любили. Он всегда старался помочь подчинённым, выполнить, если это возможно, их просьбы. Он даже, как рассказывали, за различные нарушения отчитывал подчинённых как-то интеллигентно, без ругани, без крика. Он, скорее, действовал методом убеждения, старался воздействовать, как говориться, не кнутом, а пряником. Конечно, за провинности он пряники не раздавал, но и ужасных разносов не устраивал. Да, наказывать людей наказывал, не без того, если они это заслужили. Но никогда не унижал провинившегося. Он был честным и справедливым начальником. Вот за это его и уважали.
Уважали и начмеда. Но, одновремённо побаивались. Колназиус не был полной противоположностью начальнику госпиталя — он не был плохим, злым и несправедливым. Он просто был гораздо строже Благомирова и подчинённые старались, если это было возможно, пореже попадаться на глаза начальнику медицинской части. По аналогии со следователями Благомиров был как бы добрым следователем (собеседником), а Колназиус — злым (но злым не по характеру, по форме). Они просто вдвоём выполняли одну и ту же работу, но каждый по-своему, как бы дополняя один другого. Колназиус был не то латышом, не то литовцем — Андрей точно этого не знал, но фамилии с таким окончанием есть у обоих народов, например, Баушкениекс или Бразаускас. И, как нередко это бывало у других народностей, Валдас Юргенович, вероятно, страдал неким комплексом по отношению к "великому русскому брату", возмещая это излишней строгостью с подчинёнными. Этим он был схож с капитаном Коридзе в Борстеле. Но Анатолию же он больше ассоциировался с грозным латышским стрелком времён первых лет становления Советской власти.
