— Обязательно, Mary, — пропел пират, довольный моей ревностью, а затем вдруг приблизился и грубо притянул за талию. — После того, как мы повеселимся с малышкой Крис, обязательно ей все расскажу…
— Ты просто кабель, Монтенегро! Просто животное!
Когда я оттолкнула пирата, он ловко перехватил мою руку, которая собиралась залепить ему смачную пощечину. Мое ущемленное самолюбие вылилось в злобу, которую мне так хотелось выплеснуть на этого ублюдка. Я настолько была зла на Вааса, что гнев затмевал все остальные чувства, и обиду, и ревность, и даже слезы не подступили к моим глазам. Нет, только ярость.
Его хищный взгляд, в котором промелькнула знакомая тень безумия, впился в мои глаза, в которых горела взаимная ненависть. Я физически ощущала угрозу, исходящую от мужчины, но она не пугала меня. Наркотик, что ударил мне в голову, вообще сделал меня бесстрашной, не знающей, когда стоит захлопнуть варежку и остановиться.
Как же Монтенегро желал приструнить меня, указать мое место, а в идеале — застрелить прямо здесь же, на месте. Но проблема пирата заключалась в том, что он не смог бы этого сделать. По своим, известным только его больному мозгу, причинам…
Проверять, конечно, не хотелось… Но, по крайней мере, я была в этом уверена.
— Порой я смотрю на тебя и задумываюсь: как таких людей земля носит?
Мой спокойный голос, нарушивший напряженное молчание между нами с пиратом, раздался в ночной темноте.
— Таких жестоких, бездушных, бессовестных… От осознания этого мне становится так грустно, Ваас…
Я сделала шаг навстречу пирату, чтобы следующие мои слова, в которых будут изложены вся моя ненависть, вся обида и ущемленная гордость, не пролетели мимо его ушей. Чтобы ни одно гребаное слово, которое я произнесу ради того, чтобы ответно задеть самолюбие этого ублюдка, он не пропустил…
— Но знаешь, что меня успокаивает? Да тот факт, что далеко не все люди здесь такие как ты, Ваас. Серьезно… Возьмем хотя бы твоих пиратов. Ведь есть же среди них нормальные парни.
Откровенное лукавство в предвкушении реакции Монтенегро, который молча продолжал сжимать мое запястье.
— Порой я смотрю на некоторых из них и думаю: «Боже, почему эти парни здесь? Эта жизнь совсем не для них. Слишком они… Милосердны что ли, слишком добры к остальным…» А потом до меня дошло…
Еще один шаг, который пересек границу интимного пространства.
— Если бы среди твоих обезьян не осталось ни одного хорошего человека, я бы никогда не решилась сбежать из твоего лагеря, не стала бы сильнее, не носила бы это чертово татау.
Дергаю рукой с татуировкой, что удерживал Ваас, чтобы лишний раз напомнить ему, на чьей я стороне.
— Эти люди дают нам надежду, Ваас. Нам — твоим пленникам. Они напоминают о том, что не все здесь пропитано кровью и жаждой легких денег, что еще есть смысл бороться за жизнь и не мириться с участью, которую ты выбрал для нас.
— И кто же этот святоша, Mary? — усмехнулся пират, но усмешка эта была отнюдь не добродушной. — Случайно, не тот пидарковатый парнишка, который все носился за тобой, слезы тебе вытирал? А?
— Да хоть бы и он, — кивнула я, ухмыляясь в ответ. — Этот человек единственный во всем твоем гребаном лагере, рядом с которым я чувствую все по-другому. Возле него нет боли и жестокости, а его руки не пропитаны кровью невинных людей…
Пират нагло перебил меня, схватив за подбородок.
— Может, у тебя и есть это гребаное ощущение свободы рядом с ним, Mary… Но это лишь иллюзия, amiga, — лишь возле меня ты начинаешь дышать по-настоящему. Никогда не замечала, а?
От его оскала у меня и вправду пробежали мурашки по коже.
— Мне даже кажется, что весь лагерь слышит, как сейчас колотится твое сердце. И так было, есть и будет всегда, мой оленёнок. Только возле меня ты будешь заживо сгорать от всевозможных, сука, эмоций.
— Это не продлится долго, Монтенегро, — процедила я уже без тени улыбки. — Поверь, я сделаю все, чтобы и лишней секунды не пробыть на этом острове…
— Заткнись нахуй! — пират встряхнул меня, заглядывая мне в глаза.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В темноте его безумие казалось еще более опасным, а хриплый акцент — еще более угрожающим.
— Если ты хоть еще раз попытаешься высунуть нос из моего лагеря, то пойдешь на корм акулам за компанию со своим смазливым ушлепком, тебе ясно, сука?
— О, будь уверен, Ваас… — я нагло усмехнулась в лицо пирату, — Я сбегу с ним при первой же возможности!
Это был пик. Больше Монтенегро не был намерен терпеть мое хамство и неповиновение. Слишком много он делал мне поблажек. Слишком много сдерживал свой гнев, который привык выплескивать физической силой. Слишком много он позволял какой-то пленнице, малолетней выскочке, чтобы сейчас беситься только от того, что он слышит ее дыхание. Одного лишь чертового факта, что я дышу, для него было достаточно, чтобы ненавидеть все мое существование.
Ваас не хотел мириться с тем, что мое появление в его жизни что-то изменило. К худшему или к лучшему — ему было плевать. Его пугали эти крохотные изменения в своем поведении, в своих мыслях, в своем взгляде на жизнь. Потому что он считал, что все это делает его слабее. А ему ни в коем случае нельзя становиться слабым. Ваас не хотел меняться. За эти десять лет, что он пробыл главарем пиратов, Ваас привык быть бездушным ублюдком, который одним ударом в челюсть затыкает любую дерзость в свою сторону. Он привык реагировать сарказмом и ироничной улыбкой на угрозы и направленное ему в лоб дуло пистолета. Он привык разговаривать со своими пленниками перед их неизбежной казнью, привык филосовствовать и говорить о безумии…
Однако с моим прибытием на Рук Айленд его жизнь пошла вверх дном. Ваас менялся. И вместе с ним менялись его поступки, порой не понятные даже ему самому… Ваас не привык щадить. Никого из «возвратов» пират не оставлял в живых — он выстраивал их в ряд на эшафоте на всеобщее обозрение, чтобы обвинить в их смерти семью, а затем пустить всем по пуле в череп. И я когда-то должна была стоять на коленях среди них и уже давно гнить под землей… Если бы пират вдруг не решил подарить мне шанс на новую жизнь. Да, далеко не сахарную, далеко не счастливую, но все же жизнь. Ведь когда ты жив, у тебя явно еще остается надежда на спасение, нежели когда ты мертв и высшие силы уже сами определили твое место, в раю или же в аду. Почему Ваас так поступил? Скорее всего, его просто достала эта однообразная жизнь, захотелось повеселиться. А я лишь словила джекпот…
Ваас никогда не покупал пленников. Да и на кой черт они ему вообще сдались? Здесь и так все принадлежат ему, и шлюху он может снять себе по щелчку пальцев. Зачем ему держать возле себя человека, если он не привык доверять кому-либо? И тем не менее, он отказался от круглой суммы, которую за меня был готов заплатить покупатель, пристрелил к чертовой матери его шестерку и сам выкупил меня…
Сомневаюсь, что Ваас был любителем делить свою постель с каждой встречной, не важно, будь она местной проституткой или же смазливой пленницей. Может, пират и развлекался здесь с разными девицами, в том числе и с Крис, но что-то мне подсказывало, что спать они здесь не оставались. Слишком уж Монтенегро производил впечатление человека, привыкшего к одиночеству и любящего как можно больше личного пространства…
А вот в чем я точно не сомневалась, так это в том, что Ваас не привык ни с кем обсуждать свое прошлое и семью. Да, он мог пару раз вбросить своим пленникам что-нибудь о семье, однако делиться какими-то внутренними переживаниями и воспоминаниями он не то, что не собирался — он не желал. Я была уверена в этом, так как своими глазами видела, как тяжело даются откровения этому человеку. И тем не менее, с каждым днем мы все чаще вспоминали о его прошлом, в особенности, о сестре. И вот почему…
Ваас не привык привязываться к людям. Он сам топил за то, что привязанность — это изнутри пожирающая слабость. Он рассказывал, что его сестра именно такая — бездушная, лицемерная, что она пользуется людьми, а не привязывается к ним, и это делает ее очень сильной. Он и себя считал таким. До тех пор, пока в его жизни не появилась я. Да, Монтенегро привязался, глупо было бы это отрицать, так как ответ тут лежал на поверхности. Конечно, у Вааса своеобразная привязанность, я бы справедливо назвала ее садистской и никому не пожелала бы. И тем не менее, его поведение и мысли теперь стали зависеть не только от него самого, но и от меня: буквально от каждого моего слова, каждого моего шага и действия.
