произвол судей; притеснение подданных; грабёж солдатами мирного населения; рост дороговизны; изолированность халифа от подданных [753]. Кстати сказать, этот трактат стоил Ибн-аль-Мукаффе жизни, и в последующем у авторов «зерцал» не возникало охоты критиковать того или иного конкретного правителя. Во всяком случае, если такая охота и возникала, они ей воли не давали. Хотя, если хорошо задуматься, всякое «зерцало», адресованное правителю, пусть и со славословиями в его адрес, было своего рода обвинением этого правителя в некомпетентности. «Ты не умеешь управлять страной, а я тебя научу» – как бы говорил каждый автор своему единственному читателю. Но нас сейчас занимает не это.
В «княжьих зерцалах» без труда обнаруживается критика власти как таковой. Когда читаешь эти средневековые книги, всё время ощущаешь, что их авторов бередили вечные вопросы. Как получается, что у власти оказываются подлые и низкие людишки? Власть ли их делает такими? Или только такие и могут протолкаться к власти?
А за этими вопросами вставали ещё более фундаментальные. Нужна ли людям власть, если она в действительности не может существовать без низости и подлости властвующих? И достойно ли стремиться к власти человеку благородному и честному?
Эти метания ставили под сомнение сами усилия авторов «зерцал». Зачем отправляться на охоту за птицей феникс, если знаешь, что она не существует? Зачем искать философский камень, если тебе известно, что его нет в природе? Ум напряжённо искал оправдания собственного жизненного предназначения (попытаться изменить к лучшему исходно неизменяемое) и, как следствие, – оправдания самого предмета забот, т. е. власти.
Ещё в «Тайне тайн» псевдо-Аристотеля (а после – в «Светильнике владык» ат-Тартуши) констатируется двойственность власти. Она сравнивается с ливнем. Тот размывает дороги и подмывает здания, из-за него образуются сели, в которых гибнут люди и животные. Но он же, с другой стороны, даёт воду полям и тем самым способствует человеческому пропитанию. Или взять ветры, которые превращаются в бурю на море, топят корабли, наносят урон человеческим жизням и имуществу, но они же приносят прохладу истомившемуся от жары человеку. Если бы не было в каждой вещи вреда наравне с пользой, то тогда земля была бы раем [754].
И вот на этой земле, которая со всей очевидностью не является раем, правят, конечно же, не ангелы. Падаль в окружении падали – вот что такое властвующие. Образ этот не случаен. Он обнаруживается у разных авторов «зерцал» [755]. Одни показывают опасность слабовольного властелина, находящегося под контролем придворных, и он сравнивается с падалью в окружении орлов, другие предупреждают против дрянных придворных достойного властелина, которые уподобляются падали, окружившей гнездо орла. Но неизбывная реальность такова, что орлов нет ни в гнезде, ни вокруг него.
Вот верховный правитель. В его характеристику на протяжении веков вносится мало нового и позитивного, что свидетельствует о своего рода вечности проблемы. В одном из первых произведений жанра – в «Большой книге жизненных правил» Ибн-аль-Мукаффы говорится: «Знай, что среди правителей и сильных мира сего множество таких, что легко поддаются гневу и напускаются на невинных: свирепо глядят на них, осыпают их упрёками и бранью, незаслуженно наказывают, ругают и избивают, хотя те вовсе того не заслуживают. Потом, когда гнев правителя проходит и он чем-либо доволен, то он прощает и оставляет без последствий серьёзные проступки и прегрешения, за которые следовало бы жестоко наказать. Он одаряет тех, кого раньше не желал даже видеть, и осыпает почестями тех, кто был ему ненавистен и у кого нет никакого права на царскую благосклонность… Знай, что царь помнит лишь о тех, кто находится с ним в сей день и час, и не успеют они покинуть его, как он о них забывает. Помнит он также и о тех, в чьей силе или совете нуждается» [756].
Но тут речь идёт о вздорности, самодурстве властелина в каждодневном обиходе, в его общении с ближайшим окружением. Страшнее и опаснее то, что эти неотъемлемые от властелина негативные черты влияют и на всё общество. Но это обращает внимание Сахль Ибн-Харун в своем «Тигре и Лисе». «Властелин юн в радости, матёр в гневе, – пишет он. – Со смехом он отдаёт приказ о казни. Целое племя стирает с лица земли и шутит при этом. Он смешивает легкомысленность с серьёзностью. Он наказывает, превышая размеры вины. Его может разгневать какая-то малость, а случается и так, что он прощает большую вину. И смерть, и жизнь – на кончике его языка. Прощает, не познав страдания, приносимого наказанием. Не успеет начать дело, как бросает его. Он пленён собственной прихотью, груб, раздаёт наказания направо и налево. Чтобы убить приближённого, ему достаточно каприза, что втемяшится ему в голову, и не вспомнит он ни о доблести того приближённого, ни о прошлой его службе, ни о долгом товариществе» [757]. Естественно, что те, кто ближе, и становятся первыми жертвами. «Султану присущи безрассудства. Одно из них – ласка в отношении того, на кого нужно гневаться, гнев на того, кто достоин ласки. Поэтому говорят: „Подвергается опасности тот, кто отправляется в морское плавание, но более рискует тот, кто становится приближённым султана“» [758]. Нам особо интересен этот отрывок, потому что приводимая в его конце пословица подтверждает, что суждение о султане не является частным, связанным с перепитиями сюжета процитированной книги, а представляет собой некое обобщение.
Омейядскому халифу Муавии приписывает ат-Тартуши слова: «Подобен ребёнку султан во гневе своём, подобен ребёнку он и в радости своей. Но жесток он, яко лев» [759]. Аль-Маварди в «Законах визирьской власти и политике владычества» пишет, что властелина ведёт за собой каприз, сомнение для него – уверенность[72], он наказывает по подозрению» [760].
Как бы замыкает кольцо времён и подтверждает непреходящую вечность вздорности, самодурства и непредсказуемости властителей Ибн-аль-Азрак. В своих «Чудесах на пути» (XV век) он цитирует как абсолютно справедливые и остающиеся верными слова законоведа VIII века Маймуна аль-Умани (ум. в 735 году). Тот говорил: «Султан без всякой причины награждает десятью тысячами динаров и ни за что сбрасывает с крепостной стены». Служа при дворах, никогда не знал этот учёный, что ему суждено – то или другое [761].
Обладающим властью присущи такие пороки, как отсутствие верности, вероломство. «Недаром говорят мудрые люди, что цари так же способны сохранять верность тем, кто находится при них, и так же быстро предают отсутствующих, как блудницы: лишь уйдёт от неё один гость, как она принимает другого» [762]. И Ибн-аль-Мукаффа, и аль-Муради констатируют, что властелинам присуще вероломство [763].
Аль-Газали отмечает, что «властители (подчёркиваю: властители без различия между ними. – А. И.) заняты
