правильный. Быковатый немного, зато не продаст и поперёк батьки не полезет. На следствии и на суде он единственный из всего хоровода[124] не давал показаний вообще, кремень. В зоне оба придерживались отрицаловки, держали понт, перед администрацией не гнулись, а потому не раз и не два заезжали в штрафной изолятор, погостили каждый по полгода и в ПКТ[125].
Покинув подъезд, Серега обнаружил, что под вечер погода совсем озверела, ветер норовил с ног свалить, к непокрытому затылку ледяной компресс пришлёпнул, уши прижёг. Поднятый воротник куртки не спасал ничуть. Прохожих почти не наблюдалось, добропорядочные граждане в тёплых своих квартирах готовились к началу рабочей недели, праздники закончились… Перебежками, от дома к дому, Рубайло преодолел расстояние до двухэтажного «Универсама», перед которым обычно гужевались таксёры. Сговорился с одним, белесым, похожим на выдавленный угорь, за сороковник до Комсомольской, на меньше тот не соглашался.
— Чего вы после Нового года вконец охренели?! — уже в дороге предъявил Рубайло водителю.
Тот, преувеличенно деловитый, рыская змеиной головкой вправо-влево, объяснил, жвачкой чавкая:
— А бензин с первого января подорожал, гадский потрох! Таксисты вааще в праздники меньше полтоса не брали!
Славка, как пингвин на льдине, приплясывал перед заваленным снегом фонтаном у погруженного во мрак магазина «Спорттовары». Позёмка обдувала его с посвистом, вокруг ног завьюживаясь. Серёга, наказав водиле подождать, выскочил из тачки, раскинул руки.
— Братское сердце!
Пандус упруго подался навстречу, парни обнялись.
— Давно здесь? — Рубайло крепко стукнул дружилу по чугунной спине. — Змэрз?
— Норма-ально! — Славка тер настёганную ветром заросшую щеку.
— Духман от тебя, брателло, конкретный! — Серега, отпустив приятеля, похлопал его по плечам.
Пандус нюхнул рукав своей кожанки.
— В натуре, зэком пахнет. Так я ж прямиком из мусарни, брат.
— Голодный?
— Есть малёхо.
— Ну давай заскочим в лавку, затаримся да к Прохору зарулим, разговеешься! — Рубайло не мог нарадоваться встрече, щерился.
Откликавшийся на Толяна бомбила отвез парней на мызу, где в крайнем доме возле речки обитал Прохор, одинокий мужик лет пятидесяти, приходившийся Серегиной матери седьмой водой на киселе. Лысый Прохор по молодости оттянул трояк за бакланку, много лет нигде не работал, жил с огорода, рыбалки, грибов да ягод, имел лодку «Казанку» с мотором. Промыслы его носили сезонный характер, зимой оставался только подледный лов, да еще сети он плел на продажу. По заслуживавшим внимание рекомендациям Прохор от случая к случаю привечал гостей, имевших нелады с милицией, и что примечательно, ни один из его постояльцев не угорел. Здесь, на мызе, Рубайло с Пандусом гасились после серебряковского дела с почтальоншей.
— Во сколь заканчиваешь, керя? — поинтересовался у Толяна Серёга, расплачиваясь за поездку в два места с заездом в магазин.
Сейчас он не жался, накинул сверх тарифа.
— До утра работаю, — ушлый Толик уразумел, какого замеса у него пассажиры, за базаром следил.
— Покатаемся?
— Без проблем.
— Подъезжай сюда к двенадцати. — Рубайло ловко вертел в пальцах помятую коробочку «Мальборо». — Только без звону, нам реклама ни к чему, мы не «сникерсы». Поэл?
Толян понимающе кивнул, дождался, когда парни освободят салон его «девятки», и стал сдавать по глубокой колее назад. Развернуться на нерасчищенной от снега улице Бутовой возможности не было. Когда автомобиль скрылся из виду, Рубайло и Пандус прошли ещё ниже по тёмному проулку и постучались в металлическую калитку, врезанную в полотно распашных металлических ворот, окружённых двухметровым глухим забором. Из двора немедленно взвился басистый злобный лай.
Рубайло передернул плечами:
— Вот ведь зверюга! Как забрешет, у меня яйца сразу сжимаются.
За воротами протяжно скрипнула дверь, и высокий мужской голос выкрикнул с порога:
— Кого еще там нелёгкая принесла?!
— Открывай, Леший, свои, — отозвался Серега, подмигивая нахохлившемуся Пандусу.
— А-а-а, ребятушки, — хозяин сменил интонацию на приветливую, проворно спустился с крыльца, залязгал запорами. — Вам всегда рад, проходьте в мое бунгало.
— Волкодава своего только на цепь посади, — Рубайло не спешил переступать через порог отворившейся калитки.
— Вы проходьте, а я придержу. — Прохор за ошейник, натужившись, оттащил продолжавшего бесноваться огромного лохматого кавказца в сторону, к сараю. — Сидеть, Карай! Сидеть, кому сказал!
Парни с опаской преодолели несколько метров, отделявших ворота от крыльца дома. Когда за ними закрылась входная дверь, в приделке перевели дух.
— Ты чем его кормишь, Леший? Человечиной? — спросил Рубайло вошедшего следом хозяина.
Тот, расценивая слова гостя как комплимент, хриповато захехекал в ответ, в груди у него засвистело.
— Кавказец в караульном деле, Сережа… с-с-с… наиполезнейшая собачка. От природы чуткая, к постороннему люду недоверчивая. А жрет взаправду много, все подряд мечет. До человечинки… с-с… дело покамест не доходило, врать не буду, не в моих обычаях… с-с-с… врать-то, — обстоятельно объяснял Прохор, обметая огрызком веника снег с валенок.
Холостяцкое жилище скудно освещалось единственной лампочкой на семьдесят пять ватт. Крохотную кухоньку от комнаты отделяла русская печь, за которой стояла кровать с панцирной сеткой, застеленная засаленным ватным одеялом, в девичестве имевшим красный цвет. Ещё из меблировки присутствовали пара грубо сколоченных некрашеных табуреток, старомодный комод и самодельный стол, на котором был разложен хитрый инвентарь для вязанья сетей: челнок с продетой нейлоновой нитью, дощечка-шаблонка. Кусок сети-жаберки, сплетённый в косую клетку, лежал расстеленным на полу. С улицы после очищенного морозом воздуха в «бунгало» было не продохнуть, Рубайло аж закашлялся.
— Ну Леший у тебя и кумар! Хуже чем в камере!
— Хорошо, тепленько, — хозяин прижал ладони к белёному боку печки.
Одетый в стеганую безрукавку поверх клетчатой фланелевой рубахи, ватные брюки, заправленные в коротко обрезанные валенки, Прохор косил под безобидного старичка-лесовичка. Но Серега, не понаслышке знавший повадки Лешего, давно не велся на выставляемые тем напоказ загорелую ленинскую лысину, физиономию печеным яблочком, наивные выцветшие глазки и благообразную бороду. Прохор старым прикидывался, по жизни был он жилист, резок и каверзен. Имел в собственности пару охотничьих ружей хорошего боя. Одну из двустволок, незарегистрированную, Рубайло с лета подбивал Лешего переделать на обрез, но тот в своей манере включал дурака, зубы заговаривал. В сарайке прохоровской, в надёжном тайнике последнее время парни хранили свой арсенал — две «эфки» и самодельный шестизарядный револьвер под «мелкашечный» патрон.
— Убирай нах свои приспособы браконьерские, — махнул рукой Серега. — Славян, а ты суму разгружай, не тормози.
Пандус выкладывал из пакета на стол водку, пакеты с пельменями «Медвежье ушко», хлеб, сыр, батон любительской колбасы с жирком, до которой был большой охотник.
— Хлеб-то уж могли бы и не покупать, — бормотал Прохор, освобождая стол. — Хлебушек-то есть у меня, чай, уж не совсем нищий.
Хозяин выставил глубокое эмалированное блюдо, почти тазик бочковых огурцов и квашеной капусты, после чего удалился в кухню варить пельмени. Баллонный газ
