доме поднялся шум. Кричали мужчины и женщины, и Бахари, уже готовый к дороге, обернулся, меняясь в лице. Вынесли тело; его тащили на полотне, боясь прикасаться, и оставили перед Бахари — и люди отхлынули, как волна от берега.
На сером полотне лежал человек, иссохший до костей, будто заплутал в песках и бродил там до смерти, пока пески не выпили его. В тусклых глазах были мука и страх.
Бахари вгляделся и, отшатнувшись, воскликнул:
— Нибу!.. Но как это может быть?
— Мы нашли его таким, — забормотал страж. — О Великий Гончар, сохрани нас! Что это, мор? Отрава?
— Девку запирали надёжно? — спросил Бахари у другого слуги и, дождавшись ответа, хмуро сказал:
— Нибу! Не помню его на пиру. Он покончил с музыкантом, и мы расстались. Кто видел его потом?
Люди мотали головами, пожимали плечами.
— Было похоже, что он нездоров? — возвысил голос Бахари. — Заметили вы хоть что-то?
— Будто бы ничего, — ответил один из стражей неуверенно. — Мы донесли тело до телеги, а там разошлись, и после я уж не смотрел, где он. Может, и был на пиру, а может, и нет… А-а-а! А если у музыканта была отрава в крови? Я касался его, я касался его руками!
— Ты не едешь с нами, — тут же сказал Бахари и велел: — Взять его! Запереть в колодце! Если покажется, что болен, засыпать песком до краёв!
— Нет! — взмолился человек, протягивая руки. — Нет, нет!..
А двое на ступенях смотрели друг на друга с неверием и гневом, и взгляды их горели золотом.
Глава 18. Отъезд
Фаникия шумела. На каждом углу спорили и кричали, ругали кочевников и тут же шипели, прикладывая пальцы к губам, и озирались. Казалось, сегодня ни у кого нет дела, кроме как чесать языками.
Поно вернулся в заброшенный дом с пустыми руками. Пакари тут же бросился к нему и обнюхал, повизгивая и дрожа от нетерпения.
— Где же еда? — спросил наместник. — Отчего ты её не купил? Я голоден!
— Да все голодны, только в Доме Песка и Золота нынче пир. Торговцам велели идти к воротам и стоять там. Может, гостям не хватит еды, тогда их кликнут, возьмут их товар…
— Это правильно, — сказал Фарух и тут же спросил растерянно: — Но где брать еду остальным?
— Не знаю! У каждого есть какие-то припасы. Ещё у соседей можно занять…
— Так что же ты стоишь? Поищи, что здесь есть, или займи!
Поно хмыкнул, складывая руки на груди.
— Сам поищи! Что, не видишь, тут не жил никто и запасов не делал. И люди эти мне не соседи, они не знают меня и ничего давать не станут. Это вот ты их сосед. Пойди да сам займи!
Наместник поглядел на него с гневом.
Он проспал половину дня и встал недавно, но уже надоел жалобами. Начал с того, что спина болит от жёсткого ложа, что озяб, что грязен — а от Поно нет толка! Припомнил, что в Доме Песка и Золота у него был человек, чтобы носить еду, и человек, чтобы носить питьё, и двое, чтобы мыть волосы, и ещё один, чтобы умащивать тело
Осмотревшись, сказал, что дом этот плох и пуст. Где мягкие ковры, зеркала и гребни? Где жаровни, чтобы согреть в холодный вечер, где одеяла, где серебряные блюда для омовения рук? Здесь только ведро… Узнав, что в ведре вода для питья, Светлоликий долго не верил. Потом спросил, где кубок, и узнал, что кубка нет, нет даже кружки — черпай ладонями да пей, — и опять не поверил, разгневался.
Он всё обнюхивал пальцы, всё их рассматривал — запах масел почти исчез, под ногтями земля. Он ощупывал волосы — спутаны, грязны, — всё чесал голову, выискивал сор. Проводил ладонью по одеждам, ещё вчера пурпурным с золотом, а теперь порыжевшим. Тонкая ткань надорвалась. Разве те, кто её ткал, и те, кто шил наряд, могли подумать, что Светлоликому доведётся лезть через забор? И разве сандалии с золотыми шнурками делались для того, чтобы бежать, спотыкаясь, по узким улочкам? Наряд предназначался для другого, и Светлоликий создан был для другого, а теперь по виду и не скажешь.
Поно не шёл бы на рынок. Уж он-то мог просидеть день без еды, да и что без нужды соваться наружу, где можно попасться стражам на глаза, а стражи, может, помнят в лицо. Но нужда была: хоть ненадолго уйти от Фаруха и его причитаний.
Теперь он вернулся, и вернулся с пустыми руками. Наместник разгневался, поглядел недобро, но и Поно ответил таким же взглядом: не станет терпеть! Светлоликий сделал движение, будто хотел обернуться и кликнуть кого-то — уж наверное, того, кто накажет наглеца! — но вспомнил, что звать некого, и в лице его мелькнула растерянность, как накануне, когда проиграл в драке. Губы его задрожали.
Он примолк и принялся грызть пальцы. Пакари заспешил к нему, чтобы узнать, что за еда и вкусна ли она, и наместник его оттолкнул.
— Скорей бы вернулась твоя сестра! — воскликнул он. — Я надеюсь, она придёт не с пустыми руками.
— Я надеюсь, она придёт, — сурово сказал Поно. — Ты понимаешь хоть, что ей грозит? Лучше бы я пошёл! Скорей бы она вернулась. Я увезу её и запру, а потом найду ей хорошего мужа…
— Мне всё равно, как вы решите жить, — перебил его Фарух. — Зачем ты говоришь мне о том? Может быть, хочешь, чтобы я помог найти ей мужа? Что ж, если она приведёт каменного человека, если я верну своё, то позабочусь о ней. Но мужа выберу не из своих работников — я не хочу видеть тебя в Фаникии и не хочу даже знать, что ты рядом! Отошлю вас…
С улицы донёсся голос, протяжный и громкий. Поно, вскинув руку, отвернулся, и Светлоликий зашипел ему в спину:
— Не смей так делать! Ты мне не равный, чтобы прерывать, и никому не дозволено отворачиваться в моём присутствии. Даже Бахари поплатился бы за такое. Когда я говорю, другие молчат…
Поно не стал дослушивать. Выйдя во двор, под серое небо, прошёл, согнувшись, и сел под кустом у разбитого забора. Голос летел, тягучий и ровный — нет, не тревога. О чём-то вещают. О чём?
— Возрадуйтесь! В дивные живём времена… Великие Брат и Сестра сошли к нам — первые дети, рождённые Великим Гончаром для радости, вечно юные! Убаюканные в золотой колыбели, спали они, чтобы проснуться, когда отец одряхлеет, и помочь ему в старости. Будет земля цвести и
