к «выдержке, хладнокровию и достоинству» и сделал весьма опасный для оппозиции намек: «Ленинградский пролетариат начинает настойчиво подымать свой голос в пользу большевиков-ленинцев против сталинизма. Придет пора, и Партия наша выправит линию, исправит беды, причиняемые ей сталинизмом, терпящим политическое банкротство на наших глазах»[1125].
Позднее, 3 ноября, Зиновьев написал в статье «Наши разногласия и беспартийные рабочие»: «Демонстрация ленинградских рабочих 17 октября 1927 г. показала огромное сочувствие рабочей массы к оппозиции. Это главный итог двух лет: рабочий класс в целом начинает интересоваться спорами аппаратчиков с оппозицией и, видя правоту оппозиции, начинает поддерживать оппозицию. […] Мы уверены [в том], что рабочие дадут по рукам аппаратчикам и свистунам, пытающимся извратить смысл рабочего праздника; они пойдут по тому же пути, по которому 17 октября 1927 г. уже пошли ленинградские рабочие; они поддержат лозунг единства ВКП(б); они будут протестовать против раскола, обысков, арестов, зажимания рта, свиста, улюлюканья…»[1126]
Однако похоже, что в данном случае Г.Е. Зиновьев преисполнился оптимизма совершенно напрасно. Л.Д. Троцкий позднее заявил в «Моей жизни», что он не разделял импульсивной оценки Григория Евсеевича: «Свое недовольство рабочая масса Ленинграда демонстрировала в форме платонического сочувствия по адресу вождей оппозиции, но она еще не была способна помешать аппарату расправиться с нами. На этот счет я не делал себе никаких иллюзий. С другой стороны, манифестация должна была подсказать правящей фракции необходимость ускорить расправу над оппозицией, чтоб поставить массу перед совершившимся фактом»[1127].
Лев Давидович не ошибся. После демонстрации состоялось широко известное закидывание Троцкого, и отнюдь не гнилыми помидорами, на Октябрьском 1927 г. Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б). Как писал Г.Е. Зиновьев, «…на только что закончившемся Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК секретарь ЦКК [Е.М.] Ярославский бросил увесистый том в стоявшего на трибуне Троцкого, секретарь ЦК [Н.А.] Кубяк швырялся стаканами, член ЦК [Н.М.] Шверник бросал в лица оппозиционерам другие предметы. [К.Е.] Ворошилов и другие члены Политбюро с мест президиума организовали свист, крики и рукопашную против оппозиционных членов ЦК. На собраниях Московского и районных [партийных] активов организованные группы “свистунов” под фактическим руководством президиумов этих собраний срывали [выступления Л.Б.] Каменева, [Х.Г.] Раковского, [И.Т.] Смилги, выполняя определенное задание. Созданы “боевые” группы, которые имеют прямое поручение “в крайнем случае” выносить оппозиционных ораторов на руках с собраний. Систематически и упорно аппарат пускает слух, будто оппозиция готовит какую-то уличную демонстрацию у Никитских ворот. Все это делается для создания нужной кому-то “атмосферы”»[1128]. В общем, члены сталинских ЦК и ЦКК могли смело заключить договор о социалистическом соревновании с углановскими «хулиганами» и погромщиками из сталинских спецслужб.
На Пленуме Троцкий, в которого не летели разве что камни, и то только потому, что их не оказалось у Ярославского со товарищи под рукой, назвал сталинцев «аппаратной фракцией, которая держится насилием над партией, удушением партийной мысли, дезорганизацией пролетарского авангарда не только в СССР, но и во всем мире; насквозь оппортунистическая фракция, в хвосте которой за последние годы шли и идут Чан Кайши, Фын Юй-сян, Ван Тин-вей, Персели, Хиксы, Бен-Тиллеты, Куусинены, Шмерали, Пепперы, Гейнцы, Нейманы, Рафесы, Мартыновы, Кондратьевы и Устряловы»[1129]. Лев Давидович справедливо заметил, что «… эта фракция не может нас терпеть в Центральном Комитете даже за месяц до съезда»[1130].
Зиновьев покинул трибуну под свист собравшихся после того, как сказал под «смех» аудитории: «Вам придется либо дать нам говорить к партии и в партии, либо – арестовать нас всех. Другого выбора нет»[1131].
Был и целый ряд искусных провокаций со стороны сталинско-бухаринского блока. Тот же Е.М. Ярославский поведал о том, «…что в Ленинграде выпущено завещание Ленина, напечатанное в подпольной типографии»[1132]. В этом чудном документе было-де «…все напечатано, но место о Зиновьеве и Каменеве выпущено»[1133]. Зиновьев с Каменевым никогда бы не пошли на подобную фальсификацию. Хотя бы потому, что им не имело никакого смысла пытаться скрывать свою позицию накануне Октября.
Для дополнительной дискредитации вождей Объединенной оппозиции сталинское большинство распустило слухи о связях своих оппонентов с врангелевским офицером, что было абсурдом – откровенным, однако от этого не менее опасным. К счастью для Троцкого и Зиновьева, т. н. врангелевец был действительно разоблачен – Менжинским, причем им оказался… агент ОГПУ. Виктор Серж пояснил для тех, кто наслушался сталинской пропаганды: «отчасти» это было «правдой, но бывший офицер служил теперь в ГПУ»[1134].
Если верить Л.Д. Троцкому, осенью 1927 г., «когда во внутрипартийные разногласия вмешалось ГПУ», Зиновьев, Каменев, Смилга, сам Троцкий «и, кажется, кое-кто еще», нагрянули к Менжинскому и потребовали, чтобы Вячеслав Рудольфович предъявил «свидетельские показания, которые он оглашал на заседании Центрального Комитета»[1135]. «Он (Менжинский. – С.В.) не скрывал, что дело идет, в сущности, о подлоге, – заверял Троцкий, – но наотрез отказался показать нам свои документы. “Помните, Менжинский, – спросил я его, – как вы мне однажды в моем поезде на Южном фронте, говорили о том, что Сталин ведет против меня интригу”, – Менжинский замялся. Но тут вмешался Ягода, который в это время состоял в качестве сталинского инспектора над главою ГПУ. “Но товарищ Менжинский, – сказал он, просунув свою лисью голову, – вовсе и не выезжал на Южный фронт”. Я оборвал Ягоду, сказал, что обращаюсь не к нему, а к Менжинскому, и повторил свой вопрос. Тут Менжинский ответил: “Да, я был у вас в поезде на Южном фронте, предупреждал вас кое о чем, но, кажется, имен не называл”. По лицу его блуждала обычная растерянная улыбка лунатика. Когда мы, ничего не добившись, уходили, Каменев еще задержался у Менжинского. У них были свои счеты. Еще совсем недавно Менжинский состоял в распоряжении тройки, против оппозиционеров. “Неужели же вы думаете, – спросил Каменев Менжинского, – что Сталин один справится с государством?” Менжинский прямо не ответил: “А зачем же Вы дали ему вырасти в такую грозную силу? – ответил он вопросом на вопрос, – теперь уже поздно”»[1136]. Говоря «по совести», в подобную откровенность Вячеслава Рудольфовича «верится с трудом».
1 октября И.Т. Смилга, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, Г.Е. Зиновьев и Л.Д. Троцкий направили в Политбюро ЦК ВКП(б) и Президиум ЦКК ВКП(б) записку «Об оппозиционной типографии и “связи” с военным переворотом». Возмущенные оппозиционеры признали деятельность нелегальной типографии, однако аргументированно опровергли обвинения в каких-либо связях с белогвардейцами и «некоторыми лицами из военной среды, помышляющими о военном перевороте в СССР…»[1137]
На Октябрьском Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 1927 г. Объединенная оппозиция «заявила (устами Троцкого), что так как к оппозиции предъявлено [обвинение] в какой-то связи с врангелевскими офицерами, то она настаивает на том, чтобы на Пленуме этот вопрос был поставлен особым пунктом порядка дня, чтобы были выслушаны доклады ГПУ и ЦКК, чтобы были проверены документы и, в конце концов, беспристрастная комиссия Пленума вынесла бы свое заключение. Это вполне лояльное и законное предложение было отвергнуто под свист и улюлюканье сталинцев. Мало того,
