Джерард казался одичавшим. Целуя, почти терзая мягкие губы Фрэнка, он то и дело шептал его имя. Это было единственное, что он произносил, пока его руки грубо разрывали завязки на белой рубашке и безо всякой нежности, лишь утверждая своё доминирование, мяли соски и кожу вокруг.
Фрэнк стонал, но доставляемая Джерардом боль приносила странное чувство удовлетворения. Его рука словно сама потянулась между разведённых колен и, сжав ощутимую эрекцию Джерарда, Фрэнк начал ласкать его через ткань. Спустя мгновение Джерард с низким рыком развернул его спиной к себе и, согнув в пояснице, заставил опуститься на руки. Фрэнк дрожал, как осиновый лист, боясь всего, что сейчас происходило, но и желая этого со всей своей неистовой страстью. Фрэнк никогда не думал, что любовь приносит лишь радость и удовольствие. Он знал с юношеских лет, что без боли любовь обесценивается и теряет свой смысл, и не так уж и важно, является боль физической или душевной — он хотел испытать всю её от Джерарда. Он мечтал об этом, возбуждаясь всё сильнее, закусив нижнюю губу и расставляя ноги чуть шире. Фрэнк почувствовал, как Джерард нетерпеливо срывает с него домашние штаны и бельё, одним движением спуская до самых колен. Они не занимались любовью несколько дней, и Фрэнк готовился к боли, стараясь расслабиться как можно сильнее, но его нервное состояние не позволяло полностью управлять телом. Он слышал, как Джерард шелестит своей одеждой, и с восторгом ощутил, накрепко зажмурив глаза, по-хозяйски уверенные руки на своих ягодицах. Сильные пальцы смяли их, словно те были тестом.
Как бы он ни готовился к боли, та боль, что он получил, когда Джерард толкнулся в него, вышибла искры и слёзы из его зажмуренных глаз. Тело пронзило, словно остро отточенным лезвием, и даже через закушенную его губу вырвался едкий, горький стон. На языке стало солоно, а Джерард, прижавшись к нему всем телом сверху, накрепко обняв одной рукой, принялся глубоко двигаться, заставляя Фрэнка сходить с ума от боли и странного всепоглощающего чувства сопричастности. Он словно приносил себя в жертву — самозабвенно, добровольно, наслаждаясь каждым мигом, пронзающим его тело, заставляющим вскрикивать и вздрагивать. Он не мог сдержать слёз и был счастлив, потому что Джерард сжимал его поперёк груди своей рукой так крепко, как никогда раньше.
Эта агония продлилась совсем недолго, и, судорожно дёрнувшись, Джерард излился, затапливая тело Фрэнка огнём. Они замерли вот так — спаянные, слитые воедино, кажется, на целую вечность, руки Фрэнка уже дрожали, и он, не удержавшись, осел на пол под весом тела Джерарда.
Фрэнк не сразу понял, что это за звуки, пока не пришёл в себя. Резковатые всхлипы доносились из-за его плеча; поморщившись, он сдвинулся, освобождаясь от плоти и тела любимого, придавившего его сверху.
— Прости, прости меня… — шептал Джерард, когда Фрэнк, обняв его голову руками, притянул к своей груди. — Прости меня, ангел, душа моя… прости…
Джерард плакал, оставляя слёзы на разорванной спереди рубахе Фрэнка. Он пальцами его кожи на груди так нежно, словно тот был маленьким ребёнком, не переставая повторять «прости». Фрэнк в ответ обнимал его голову и плечи и гладил тёмные жестковатые волосы, боясь сказать хоть что-либо. Впервые Джерард предстал перед ним столь хрупким и ранимым, и он искренне боялся как-то спугнуть и испортить этот миг. Боль внутри собственного тела, как бы ощутима ни была, не имела сейчас совершенно никакого значения.
Джерард успокоился не скоро, а успокоившись, начал говорить — тихо, чётко, словно он всё уже давно обдумал.
— Я должен встретиться с ней в последний раз. То, что её заключили в тюрьму, приведёт или к пожизненному сроку в монастыре, или к казни… Ты понимаешь меня, Фрэнки?
— Я всё понимаю, Джерард, — тихо проговорил тот, не представляя совершенно, как осуществить задуманное. Но он твёрдо был уверен в одном — что не отпустит Джерарда одного. — И всё же, разве возможно проникнуть в тюрьму для особо важных преступников?
— Думаю, деньги сделают всё, — уверенно сказал Джерард. — Ты… пойдёшь со мной? Я не могу представить, насколько это опасно. Я не могу точно гарантировать, что мы вернёмся обратно. Но если я не попрощаюсь с ней, я никогда не найду покоя для своей души, Фрэнки… Я не был готов ко всему, что происходит сейчас в этой чёртовой стране…
— Даже не смейте спрашивать. Мне всё равно, насколько это опасно. Я иду с вами, и в этом нет никаких сомнений.
Джерард, наконец, поднялся на локтях и взглянул на него прямо: с покрасневшими и припухшими глазами, с лицом, пошедшим пятнами, с тоской, что буквально струилась из-под век. С любовью, что выплёскивалась через край из его израненного сердца.
— Прости меня, Фрэнки… — сказал он тихо, закусывая губы, скользя сожалеющим взглядом по алым пятнам на коже груди и чертам лица юноши, словно лепил с него скульптуру. — Прости меня, умоляю. Я совсем обезумел и сорвался, когда ты, такой тёплый, мягкий и невероятно сладкий оказался рядом, — Джерард зарылся носом в ткань, что собралась у подмышки Фрэнка. — Прости меня, — прогудел он неразборчиво и едва слышно, — потому что сам я никогда не прощу себя за это.
****
Заручившись согласием Фрэнка, Джерард долго ломал голову над тем, как провернуть то, что он задумал. Его могли арестовать в Париже, если узнают, если на него самого уже завели чёрную папку. Он не имел права рисковать Фрэнком и, ради него, — собой. Он медлил и сомневался, надеясь, что Её Величество могут отпустить с миром.
Известие о дате казни короля потрясло и всколыхнуло страну, перевернув настроения в поместье вверх дном. Маргарет причитала, что Франция сошла с ума, и тихо лила слёзы, уже перестав надеяться хоть кого-то успокоить в этом доме. Поль старался заниматься повседневными делами, как и прежде, но и по нему было видно, что пожилой камергер удручён происходящим.
Джерард же словно поймал второе дыхание, полностью мобилизовавшись. Казнь короля Иосэфа, поставившая страну на уши, была тем самым толчком, которого ему так сильно не хватало. Доработав план и детально обсудив его с Фрэнком, хозяин поместья назначил день, в который они, загримированные под обычных высокопоставленных служащих, выехали в Париж.
****
Начальником тюрьмы оказался обрюзгший седой мужчина, к несчастью, хорошо знакомый Джерарду. Поэтому почти все разговоры пришлось взять на себя Фрэнку, но месье Пуар был непреклонен.
— К королеве никого не пускать — это приказ сверху, месье…
— Люсьен, — подсказал Фрэнк максимально учтиво, пока Джерард, скрывая свою личность, стоял за приоткрытой дверью и подслушивал. — Но вы ведь понимаете, что я не просто прошу об услуге, — Фрэнк достал папку, в которой находились все наличные средства, найденные на тот момент в поместье. Ни много, ни мало, несколько тысяч франков. Очень солидная сумма, на которую припеваючи можно прожить не меньше года.
Старик жадно крякнул, погладив потную лысину под париком.
— Это очень щедрое предложение, месье…
— Люсьен, — снова подсказал Фрэнк.
— Да-да, Люсьен. Но мне ещё нужна моя голова. На этаже, где камера Её Величества, находится охрана, которая не подчиняется мне напрямую…
Было видно, что старый змей выкручивается, потому что глаза его алчно загорелись при виде круглой суммы. Фрэнк был готов начать новый виток переговоров, как вдруг дверь позади распахнулась, и Джерард, решительно войдя внутрь кабинета, встал рядом, оглядывая старого своего воздыхателя, года три назад очень настойчиво добивавшегося его благосклонности.
— Месье Джерард Мадьяро? — поражённо прошептал начальник тюрьмы.
— Месье Пуар, моё почтение, — учтиво склонившись, поздоровался он. — Простите моего протеже, думаю, ему нечего предложить, чтобы заинтересовать вас, хотя, конечно же, это, — он взял папку из рук Фрэнка и положил её на массивный деревянный стол, пододвигая ближе к мужчине, — мы всё же оставим здесь. А сейчас, Люсьен, прошу, оставь нас одних ненадолго, и проследи, чтобы никто не вошёл, пока мы… — он красноречиво замолчал на мгновение, — разговариваем.
