Фрэнк изнемогал. Он терял ритм и силы, выдыхаясь, всё время ускоряя темп, пока в какой-то момент не рухнул на Дерарда сверху, по-змеиному обвивая руками шею, жадно и бесконтрольно впиваясь губами в сухие желанные губы.
Это стало сигналом, яркой вспышкой под веками. Джерард, почти повисая на онемевших связанных руках, начал двигать бёдрами навстречу этому обезумевшему, расплавившемуся мальчишке, с каждой секундой желая большего: подмять под себя, доминировать, ласкать со всей нежностью и страстью, прикусывать чувствительную шею, оставлять метки на каждом сантиметре бледной кожи.
— Fai di me… — начал шептать Джерард, приближаясь к агонии. Слова царапали пересохшую глотку, прорываясь наружу. Он устал быть связанным, да и Фрэнк утомился вести в их невероятно горячей игре. — Fai di me! — вскрикнул он между поцелуями, надеясь, что почти отключившийся от наслаждения Фрэнк услышит и поймёт его.
* Развяжи меня! (ит.)
Через мгновение Фрэнк, выпростав руку, лишь легко потянул за свисающий край шарфа, распуская всё сложное плетение узлов.
Перебарывая онемение, саднящее в запястьях, и больное покалывание от восстанавливающегося кровообращения, Джерард сладостно и жадно обвил обнажённую спину Фрэнка, с яростью перекатываясь, подминая его под себя. Его тёмные, почти чёрные в сумраке волосы упали на разгорячённые щёки Фрэнка, словно обрамляя их траурным кружевом.
Фрэнк казался невменяемым. В его бессмысленных глазах было столько тумана желания, что он захлёбывался в нём. И Джерард, почувствовав, наконец, свою волю, начал с силой и рычанием вбиваться в его разгорячённое, упругое тело.
Джерард искренне надеялся, что никогда не забудет восхитительных стонов, что разрывали пространство комнаты этой ночью, отскакивая от стен, переплетались и наслаивались, словно шаловливые духи-пересмешники. Фрэнк отдавался любви самозабвенно, до самого дна, расчерчивая его спину саднящими полосами, целуя и кусая в губы, он кричал, шептал и стонал так невероятно, что у Джерарда туманило разум. Он и не рассчитывал продержаться долго, но всё же надеялся успеть доставить удовольствие своему мальчику. Едва хрупкое тело Фрэнка дёрнулось, с силой выгибаясь под ним, обдавая горячей влажностью их животы, Джерард счастливо вздохнул и, на миг остановившись, позволил себе нырнуть в сильнейший, ярчайший свой оргазм.
Все потеряло значение и смысл. Реальность размывалась на гранях, теряя очертания. Ничего не было дальше стен этой небольшой, очень аскетично обставленной комнаты. Только их жарко сплетённые тела, дышащие в унисон, и незримые сети чувств, что с невероятной силой опутали их.
— Я не уеду, — в полусонном бреду прошептал Фрэнк, со всей нежностью и требовательностью прижимаясь к телу Джерарда, словно ища защиты. — Что бы вы ни делали, что бы ни говорили… Я не уеду. Я никогда не оставлю вас. Я давно не беспомощный мальчик, я могу идти рядом с вами, плечом к плечу…
Он уже почти спал, когда в темноте над его ухом прозвучал ответ:
— Я знаю, любовь моя… Знаю. А теперь спи.
****
Их разбудил взволнованный, очень настойчивый стук в дверь. Джерард не успел ответить — более того, он не успел проснуться, всё так же сжимая в своих объятиях сонного Фрэнка, как в комнату влетела нервная, непривычно бледная Маргарет.
Она ничуть не удивилась переплетённым телам на размётанной постели, а если и удивилась, то ничем не подала виду.
— Жерар… — сдавленно начала Маргарет, задыхаясь и от этого то и дело приостанавливая речь, — я только что с рынка. На каждом углу кричат о новостях, — она снова замолчала, пытаясь перевести дух. — Народное ополчение рано утром штурмом взяло Бастилию. Не обошлось без жертв и стихийных казней без суда и следствия. И теперь эта толпа держит курс на Лувр…
Глава 31
Никто не ожидал от короля Иосэфа подобного хода, но до Джерарда доходили весьма правдивые слухи о том, что он заставил слуг Мариэтты собрать все необходимые вещи и отвезти её в Тюильри. Кажется, в начавшейся предсмертной агонии у коронованного монарха начали появляться проблески сожаления или, возможно, даже понимания, что же он натворил своей безрассудной жаждой безграничной власти. Но также это могло быть просто красивым ходом, который ему посоветовали предпринять, чтобы доказать, насколько он заботливый и волнующийся супруг. Но и это не спасло короля от того, что он, оставшийся в Лувре, был схвачен и препровождён в особую тюрьму для знатных особ. Всё же люди, вдохнувшие воздух революции и мятежности, ещё не распробовали его до конца и не позволяли себе чрезмерных выпадов в сторону монарха. Кортеж печали, в котором Иосэфа везли до тюрьмы, сопровождала многосотенная волнующаяся толпа. Люди, не переставая, гневно выкрикивали все невыполненные королём требования, жаловались на голод и то, что задача монарха — заботиться о своём народе, а не тратить казну страны на поддержку военных действий в далёкой молодой Америке.
Спустя несколько дней все обитатели поместья Джерарда Мадьяро завтракали в какой-то траурной и напряжённой тишине. Взгляд Фрэнка, как и взгляд Маргарет, неотрывно с тревогой следили за хозяином дома, за его резкими нервными движениями, когда он намазывал булочку маслом, за колкими вздохами, не упуская из вида общее его состояние: посеревшую кожу лица и глубокие тени под глазами. Это выглядело так странно для обычно цветущего и излучающего силу очарования Джерарда, что приводило в уныние.
Луиза завтракала слишком отстранённо и задумчиво. С раннего утра она будто не находилась здесь целиком, витая в своих мыслях, но никто не решался завести с ней разговор сейчас — все и так балансировали на пределе своих душевных возможностей. Маргарет всеми своими силами, бросая на это каждую крупицу своего женского очарования, старалась сохранить в доме мирную и уютную атмосферу, но то и дело приходящие из Парижа новости встряхивали и её, заставляя волноваться обо всех них.
Тишину нарушало лишь тиканье старинных механических часов на стене да звяканье ложечки в руке Поля о стенки фарфоровой чашки. Он старался держаться молодцом, но и на пожилого мужчину легла неуловимая печать растерянности. Никто не понимал, что же будет дальше и как со всем справляться. И хотя волнения пока расходились пожаром преимущественно по улицам Парижа, там, на окраинах, уже начали громить некоторые богатые дома приближённых ко двору людей. Никто не мог бы сказать с уверенностью, когда толпа поймёт, что преград нет, и войдёт во вкус с той особой весёлой жестокостью, что свойственна любому стаду в момент ощущения единства со своей древней дикой сутью. С самыми тёмными основами подсознания, которые разливают по телу сладкое наваждение всемогущества и призывают крушить и уничтожать всё на своём пути, прикрываясь великой целью благородной мести.
Месть всегда проигрышна и несёт в себе только боль и разочарование. Она не избавит от печали и ничего не поменяет в прошлом. Месть лишь помножит страдания и увеличит вес камня, что в итоге утянет душу человека на самое дно. Месть — это то, что никогда не принесёт ни покоя, ни удовлетворения. Это лишь огромный эфемерный мираж, возникающий в бесконечной пустыне жизни.
— Я хочу поехать в Тюильри, проведать королеву, — вдруг тихо и уверенно сказал Джерард, опустив глаза к чашке с чёрным кофе.
Сложно передать словами, насколько резко изменилась атмосфера в столовой за считанные секунды. Она буквально встала на дыбы, потому что Луиза встрепенулась, словно вынырнув из сна, а Фрэнк вскочил со своего стула и, комкая в руках кружевную тканевую салфетку, прошептал:
— Только через мой труп…
— Жерар, милый, — начала было отговаривать хозяина Маргарет, избрав для этого самый ласковый тон, видя, насколько все накручены и взволнованы, но её прервал Поль:
— Прошу простить, но позвольте напомнить, сегодня двенадцатое июня, и именно в этот день баронесса фон Трир собиралась покинуть своё поместье, чтобы отбыть к берегам Англии. Не вы ли собирались поехать к ней, чтобы отвезти мадемуазель Луизу и попрощаться?
