— Но именно это им надо — ничего больше, — настаивала Урсула.
— Прекрасно, — сказал Беркин. — Вот и займись этим. А я посмотрю.
Немного волнуясь, Урсула подошла к молодой паре, которая обсуждала достоинства железного умывальника, — впрочем, говорила женщина, а молодой мужчина смотрел затравленно, как заключенный, на уродливую вещь.
— Мы купили кресло, — сказала Урсула, — но оно нам не нужно. Хотите его? Мы будем рады, если вы возьмете.
Молодые люди удивленно взглянули на нее, не веря, что обращаются именно к ним.
— Вам нужно кресло? — продолжала Урсула. — Оно действительно очень красивое, но… но… — И она улыбнулась ослепительной улыбкой.
Молодые люди смотрели на нее во все глаза, потом значительно переглянулись, не зная, что делать. А юноша совсем стушевался, стараясь стать незаметным, как мышь.
— Мы хотим подарить его вам, — пояснила Урсула, теперь ее охватило смущение и страх перед ними. Ее внимание привлек молодой человек. Тихое, бездумное существо, его и мужчиной трудно назвать, порождение города, по странной прихоти судьбы — породистый и изящный, и еще — незаметный, нетерпеливый, странный. Прекрасные длинные и темные ресницы украшали глаза, в которых вместо мысли проглядывало нечто неприятное — темное, подернутое пеленой подсознание. Черные брови, изящные очертания фигуры. Он мог быть чудовищем и при том отменным любовником — так щедро его одарила природа. Под бесформенными брюками угадывались красивые чувственные ноги, в нем была гибкость, незаметность, шелковистость темноглазой, тихой мыши.
Глядя на него, Урсула невольно испытала frisson влечения. Женщина смотрела на нее с отвращением. Урсула тут же забыла молодого человека.
— Так нужно вам кресло или нет? — спросила она.
Юноша бросил на нее искоса оценивающий взгляд, равнодушный, почти пренебрежительный. Женщина вся подобралась. В ней была яркость и красота уличной торговки. Она не понимала, что нужно от них Урсуле, и потому держалась настороженно, враждебно. К ним подошел Беркин, он лукаво улыбался, видя испуг и замешательство Урсулы.
— В чем дело? — спросил Беркин, продолжая улыбаться. Он слегка прищурился, и в его глазах появилось то же двусмысленное и смеющееся выражение, что и у этих двух горожан. Юноша кивком указал на Урсулу и спросил с дружелюбным, насмешливым любопытством:
— Чего ей надо, а? — И криво улыбнулся.
Беркин взглянул на него иронически из-под небрежно приспущенных век.
— Хочет подарить вам кресло — вот это, с ярлыком, — ответил он, указывая на предмет разговора.
Юноша посмотрел на кресло. В мужском, не знающем классовых различий, взаимном понимании была непонятная враждебность.
— Зачем ей надо отдавать его нам, мистер? — задал он Беркину вопрос — небрежно, как старому приятелю. Такой фамильярный тон оскорбил Урсулу.
— Она подумала, что кресло вам понравится — оно и правда красивое. Мы купили его, но оно нам не нужно. Если не хотите — не берите, только не пугайтесь, — прибавил Беркин с насмешливой улыбкой.
Юноша смотрел на него — в его взгляде смешались неприязнь и симпатия.
— А почему вы не возьмете его себе, раз уж купили? — спросила женщина с холодной недоверчивостью. — Решили, что оно не так уж и красиво? А может, боитесь, что в нем что-то есть, а?
Она смотрела на Урсулу с восхищением и некоторым чувством обиды.
— Мне это не приходило в голову. Да нет, дерево слишком тонкое, — сказал Беркин.
— Видите ли, — вмешалась Урсула, ее лицо светилось доброжелательством. — Мы решили пожениться и подумали, что надо купить что-то из мебели. А сейчас приняли решение: ничего не покупать и уехать за границу.
Раскрасневшаяся толстушка с признательностью смотрела на красивое лицо другой женщины. Они по достоинству оценили друг друга. Юноша стоял чуть поодаль, его бесстрастное лицо не меняло выражения, в тонкой полоске черных усов над довольно крупным ртом было что-то неприличное. Он был апатичный, закрытый — темный призрак, призрак трущоб.
— Хорошо живется некоторым, — сказала женщина, поворачиваясь к молодому человеку. Он не взглянул на нее, но по его губам пробежала улыбка, и он слегка изменил положение головы, что должно было означать согласие со словами женщины. Глаза же, словно затянутые темной пеленой, по-прежнему ничего не выражали.
— Это влетит вам в копеечку, — равнодушно, почти без интереса заявил молодой человек.
— Мы потеряем только десять шиллингов, — сказал Беркин.
Юноша изобразил на лице некое подобие улыбки.
— Недорого, мистер, — отозвался он. — Разводиться дороже.
— Мы еще даже не женаты, — сказал Беркин.
— И мы тоже, — громко объявила женщина. — Но в субботу наша свадьба.
И она вновь взглянула на юношу твердым, покровительственным взглядом — властным и в то же время нежным. Он слабо усмехнулся и отвел глаза. Женщина присвоила себе его юную мужественность, но помилуй Бог, ему-то что до этого! У него осталась глубоко запрятанная гордость и одиночество отщепенца.
— Удачи вам! — пожелал Беркин.
— И вам тоже, — отозвалась молодая женщина. И робко прибавила: — А когда вы поженитесь?
Беркин взглянул на Урсулу.
— Решать даме, — ответил он. — Стоит ей сказать слово — тут же бегу регистрироваться.
Урсула рассмеялась — смущенно и стыдливо.
— Чего спешить! — сказал юноша — за его улыбкой крылось нечто недосказанное.
— Попасть туда — не самое трудное. Вот прожить вместе долго, до самой смерти — это да! — сказала женщина.
Молодой человек отвернулся — словно эти слова задели его за живое.
— Чем дольше — тем лучше. Будем надеяться, — откликнулся Беркин.
— Вот это правда, мистер, — восхищенно поддержал его юноша. — Пока можно, радуйся жизни — что толку хлестать мертвого осла.
— Если только он не притворяется, — сказала женщина, глядя на молодого человека с нежностью более сведущего человека.
— Это, конечно, меняет дело, — насмешливо произнес юноша.
— Так вы берете кресло? — спросил Беркин.
— Да, берем, — ответила женщина.
Они направились к продавцу, красивый, но жалкий юноша плелся позади.
— Вот оно, — показал Беркин. — Сами донесете или оставить ваш адрес?
— Фред донесет. Пусть что-нибудь сделает для дома.
— Пусть хоть на что-нибудь сгодится, — с мрачным юмором произнес Фред, забирая кресло у продавца, — грациозные движения юноши были в то же время какими-то подобострастными, жалкими.
— Удобное кресло для мамочек, — отметил он. — Только жестковато — надо подушку положить. — И он поставил кресло на каменный настил.
— Разве оно не кажется вам красивым? — рассмеялась Урсула.
— Конечно, кажется, — сказала женщина.
— Вы хоть присядьте разок, раз уж его купили, — предложил юноша.
Урсула покорно села в кресло посреди рынка.
— Очень удобное, — сказала она. — Только жесткое. Сядьте сами, — предложила она молодому человеку. Но он отвернулся с грубоватой неуклюжестью, глянув на Урсулу живыми, яркими глазами проворной мыши.
— Не надо его баловать, — объяснила женщина. — Он не привык рассиживаться в креслах.
Молодой человек сказал, пряча усмешку:
— Зато привык таскать.
Они приготовились расходиться. Женщина поблагодарила их:
— Спасибо за кресло. Послужит — пока не развалится.
— Держи его как украшение, — посоветовал молодой человек.
— До свидания, до свидания, — попрощались Урсула и Беркин.
— Удачи вам, — сказал молодой человек и отвернулся, старательно избегая встречаться взглядом с Беркином.
Две пары разошлись в разные стороны. Урсула прижалась к плечу Беркина. Когда они отошли на некоторое расстояние, она оглянулась: юноша шел рядом с полной молодой женщиной, у которой был такой легкий характер. Его брюки волочились по земле, а двигался он так, словно ему хотелось быть как можно незаметнее, — он испытывал еще большее чувство неловкости теперь, когда тащил, прижав спинкой к груди, изящное старое кресло, а четыре стройные конической формы ножки свисали, находясь в опасной близости от гранитной брусчатки тротуара. И даже в такой ситуации он выглядел сам по себе, одинокий, как быстрая, живучая мышь. В его неестественной красоте жителя подземелья было что-то отталкивающее.
— Какие они странные! — сказала Урсула.
— Они дети, — отозвался Беркин. — Вспоминаются слова Иисуса: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»[114].
— Но они не кроткие, — возразила Урсула.
— Кроткие. Не могу объяснить, но это так.
Они подождали трамвая. Урсула села наверху и смотрела оттуда на город. Сумерки понемногу заполняли пустоты между жмущимися друг к другу домами.
— И они наследуют землю? — спросила она.
