— Откуда ты все знаешь? — спрашивал удивленный Александр.
— Знаю, дорогой, знаю.
Однажды он пригласил комбата на уху. Вера угощала, стиснув зубы. Комбат, с изрытым оспой лицом, осоловел. Борский уснул, а гость уцепил Веру за руку. «...Дурной слух о тебе в полку, но я — люблю... Что тебе одноглазый?» Схватил за плечи, дыхнул кислым перегаром, а она размахнулась и влепила ему пощечину.
Вскоре пьяницу и пораженца убрали.
Видит бог, она нужна была капитану здесь, в этом пустынном лагере. Дома, в постели, она называла его «принц», «мой принц». Борский смеялся: он знал, что так окрестили его в полку. И не мог удержаться, чтобы не рассказать еще и еще о древних династиях сельджукидов, хулагидов и тимуридов, словно сам лично похлопал по плечу каждого из них. У него в запасе были десятки историй, случавшихся именно с ним, и только с ним.
Они лежали рядом, и она гладила его волосы, целовала худощавое смуглое лицо.
Тревога началась в «неурочное» время — чаще всего ее устраивали перед подъемом, и поэтому Борский, услышав ее медный галоп, вскочил с постели и, с трудом разыскав впотьмах спички, одевался, чертыхаясь и проклиная нового командира бригады.
Вера сладко потянулась и сказала:
— Мне, наверно, тоже надо в санчасть?
— А черт его знает, надо или не надо! — ответил Борский, с трудом натягивая отсыревший сапог: накануне он опять рыбачил.
— Я пойду, — сказала Вера. — Может, кому-нибудь понадобится валерьянка.
— В первую очередь, видать, мне.
Вера опустила с постели босые ноги:
— Иди сюда.
Борский выругался, отыскивая что-то в темноте.
— Поди, поди, родной.
— Некогда же. — Но все-таки подошел.
— Возьми себя в руки, принц. Слышишь? — Она обняла его. Он выбежал из комнаты.
Труба еще продолжала выводить будоражащий мотив пехотной тревоги, когда Борский добрался до расположения батальонов.
Там уже шла ночная возня. Слышались приглушенные команды, что-то огромное пыхтело, кряхтело, покашливало, топало тысячью ног, материлось, лязгало. Казалось, проснулся сторукий великан, заворчал, недовольный тем, что разбудили в необычный час, и зло стал вострить оружие.
Беляев чутко вслушивался в ночные шумы взбудораженного полка, как в рокот разбушевавшегося и уже неукротимого моря, различал голоса старшин и командиров, штабных и тыловиков, появлялся то там, то здесь, ощущая за собой кошачий шаг своего ординарца, бывшего слесаря-электрика Агафонова, и ревнивый, обиженный взгляд командира полка майора Мельника.
Только что удивил начальник тыла, некий капитан Маслов. Он и не собирался вывозить продовольствие.
— Где же ваш трехсуточный запас? — спросил Беляев.
— Машины в ремонте, лошадей нет, товарищ полковник. Разрешите не вывозить.
— А чем питаться будете на марше, в походе?
— Разве предстоит...
— Предстоит все, как на войне.
— Никогда такого не случалось...
— Теперь будет случаться. И часто.
В темноте услышал знакомый голос и тотчас вспомнил: капитан с черной ленточкой, пересекавшей лицо. На сей раз капризный ротик начальника штаба источал отборные ругательства. Полковник поморщился.
— Капитан! — позвал он. — Перестаньте. Как вам не стыдно?
— Фронтовая привычка, товарищ полковник.
— Клевещете.
— Так точно.
— В истории с летным составом и ваша немалая доля?
— Так точно.
— Система, надо думать...
— Никак нет.
— «Так точно»! «Никак нет»! — вспылил полковник. — Вы что, попугай или строевой командир?
— Так точно, товарищ полковник, командир.
— Будьте любезны разговаривать, как подобает командиру.
— В системе запасных бригад, позволю доложить...
— И этот учит... Да неужели же вы здесь сговорились... считаете, что, кроме вас, никто не смыслит в этой «системе» запасных бригад?
— Никак нет, товарищ полковник.
— Комплектуете роты плохо, без должного отбора. Придется отвечать, капитан. Вы, говорят, еще и рыболов... по совместительству?
— Так точно.
— Глушите?
— Так точно. Глушу.
— Варварский промысел. Запрещаю. Удочкой — в свободное время.
— Есть, удочкой.
— Если уж одолевает страсть рыболова, организуйте из бойцов рыболовную бригаду и разнообразьте красноармейское меню.
— Есть, разнообразить меню.
Борский стоял навытяжку, и его лицо в полутьме выражало растерянность. Он подумал: «Проклятый Зайдер! Вожжа ему, что ли, под хвост попала? Неужто успел уже накапать про взрывчатку? А может, полковник узнал о Верке? Отвечай, брат, за недозволенные радости, за счастливые минуты, проведенные вместе».
Тревога была в разгаре. Один за другим прибывали и представлялись штабисты, комбаты и комиссары. Провели списочную проверку командного состава — некоторые командиры отсутствовали. «В райцентре флиртуют», — сказал кто-то.
Мимо протопала рота, тяжело дыша и откашливаясь.
— Стой! Что за подразделение?
— Хозвзвод.
— Вали дальше.
— Петушков! Петушков! Давай запрягай! Петушков!
— Вот еще мне библиотека далась. Романы читать будешь?
— Первая рота, становись!
— Да заправься ты, баба рязанская...
— Равняйсь!
Полк жил уже полупоходной ночной жизнью.
Выйдя на плац, где строились в темноте подразделения, полковник сразу нашел артиллеристов. Он относился к артиллерии с той особой симпатией пехотинца, какая бывает лишь у тех, кто хоть раз испытал спасительное вмешательство пушек и гаубиц.
Командир батареи лейтенант Воронков, успевший побывать на двух фронтах и рвавшийся на третий, заметив приближающегося комбрига, выступил вперед и доложил о готовности батареи.
— Сколько боекомплектов взяли? — спросил Беляев.
— Боеприпасов не брали, товарищ полковник. Вообще не берем боеприпасов, — бойко и даже весело ответил Воронков.
— Это кто же вам приказал снарядов не брать?
— Такого приказания не было. Ну и обратно не было, чтобы брать...
— К чему же вы берете орудия?
— Матчасть, товарищ полковник.
— А матобеспечение? Не надеетесь ли вы на искусство Борского?
Воронков, не понявший намека на виртуозную брань начальника штаба, доверительным тоном сказал, понизив голос:
— Стрелять-то не придется... Тревога учебная.
— Тревога-то учебная, да время боевое, военное. Нужно, стало быть, боеприпасы брать полностью.
— Есть, брать полностью! — Воронков вытянулся. — Только... товарищ полковник, разрешите доложить... Осталось все мое хозяйство под Клетской, а меня сюда... Разрешите отбыть на фронт к своим...
Полковник разглядел молодое смуглое лицо с задорным усом, плутоватые глаза, лихо, набекрень надетую пилотку.
— На фронт, стало быть, хотите? — переспросил Беляев.
— Так что сил нет, верите? Тут я не артиллерист, а коновод, ей-богу.
— Вижу, что коновод. Поэтому и выезжаете без снарядов но тревоге. Фамилия?
— Лейтенант Воронков, товарищ полковник! — И вслед уходящему комбригу добавил сокрушенно: — Ну и влип! Знал же, знал досконально всю эту грамоту, а влип, как дошкольник!
— Разве ж можно прямой наводкой, товарищ лейтенант? — сочувственно смеялись артиллеристы. — Это дело надо бы с закрытых позиций щупать.
А полковник стоял уже возле оркестра, поблескивавшего в полутьме серебром труб.
— Прибыли из города Фрунзе в распоряжение шестнадцатой гвардейской дивизии, — докладывал капельмейстер. — Опоздали на три дня, дивизия уехала на фронт. Нас забрали сюда с пересыльного. Хотим на фронт.
— Э, да здесь, вижу, от артиллериста до трубача все на фронт собрались. А меня с кем оставите? Негоже, негоже так...
Суета и выкрики не утихали. Голоса командиров терялись в общей сумятице.
Беляев не спеша обходил ряды. Роту Аренского он опознал в темноте безошибочно. Разглядел он и куйбышевских мотористов, и артиста узбекской оперы, и самого Аренского с опущенными усиками. Рота стояла недвижная и, как показалось полковнику, готовая выполнить любое приказание. Эти люди поняли его в часы нелегких занятий.
— Здравствуйте, товарищи бойцы!
— Здрась! — раздался дружный ответ.
— Рота, смирно! — запоздало скомандовал Аренский.
— Вольно, вольно, — поспешно сказал командир бригады и махнул рукой. — Как дела, друзья? Не обижаетесь?
Рота молчала.
— Не обижаетесь за то, что не доверил вам фронтового оружия, за то, что помучил на плацу?
— Понимаем, товарищ полковник, — послышался голос, и вся рота нестройно и одобрительно зашумела.
Опять знакомое ощущение слитности с бойцами охватило Беляева. Он почувствовал в этой роте сознание собственной силы и веру в своего командира — качества, отличающие крепко сколоченную воинскую часть.
