— Нам нужны танки, — словно в ответ проговорил полковник. Он, вероятно, все время думал о своем.
— Какие танки? — Начальник строевой части Солонцов выдвинулся вперед, сверкнув рядами неестественно крупных серебристых протезов.
— Настоящие танки. Надо обучить бойцов стойкости. Это главное. Плакатики хорошие здесь написаны: «Бей и стой, стой и бей. Боец, останови врага». А как — останови? Когда танк на тебя прет, попробуй-ка, останови. А ведь маршевики не знают танков, не видели...
— Оружейники мастерят, товарищ полковник, малые макеты, — со свистом проговорил Солонцов.
— Где их достанешь, настоящие-то? На фронте, видимо, каждый танк на учете. Неужто могут отпустить бедным тылам как учебное пособие?
— Фанерой обходимся, товарищ командир бригады, — пробасил Семерников, командир артполка. — Мои артиллеристы по деревянным макетам стреляют. Неплохие результаты.
— Слух идет, наша бригада в действующую дивизию оборачивается, — дерзко сказал Борский, лихо поводя единственным глазом. — Не с той ли миссией вы к нам, товарищ полковник?
— Пора бы, ей-богу. Надоело вторым сортом числиться.
— Кто здесь второго сорта? — неожиданно резко спросил Беляев. — Назовитесь.
Все умолкли. Воцарилось неловкое молчание.
— В войсках нет второсортных, — сказал Беляев. — Понимаю эти слова как шутку. Надо сказать, не весьма удачную. Главная задача, товарищи, ликвидировать танкобоязнь. На днях моего товарища задавило. Вот прямо так... — Он сделал неопределенный жест рукой. — С гранатами под танк пошел. Хороший друг, настоящий коммунист. Батальонный комиссар Жуков. Пошел — задавили на глазах у всех...
— Высокий? Блондин, товарищ полковник? — спросил кто-то.
— Нет, черный он был как жук. Вот именно — Жуков.
— Тогда, значит, не тот...
— Ну что ж, давайте, Иван Кузьмич, еще раз. Стройте роту — и вперед.
Мельник дал сигнал Аренскому, и рота снова пошла в наступление. На этот раз полковник шел в ее боевых порядках, давая на ходу вводные.
И Федор Порошин опять увидал перед собой дзот, зиявший разверстой пастью, и отчетливо вообразил, как шквал пулеметного огня пригибает бойцов к земле. Он залег, не смея поднять головы и пошевелиться, потому что явственно услышал пулеметную трескотню.
— Сильный пулеметный огонь! — услышал Порошин над собой голос полковника. — Хорошо лежишь, боец, хорошо! — И он понял, что это относится к нему. — Голову спрятал, ждешь?
— Так точно, жду, — ответил Порошин. — Без головы что за солдат?
— Молодец. А ведь надо и вперед. Только умеючи.
Полковник оглядел роту. Она уже взбегала на высотку.
— Сильный пулеметный огонь! — снова загремел его голос. — Дзот задержал продвижение! Назад! Вас нет, нет, нет... Уже нет... — Он указал на «убитых».
Рота залегла. Дзот имел широкий сектор обстрела и держал под огнем почти все подножие высотки.
Порошин чуть приподнял голову и посмотрел на соседей. Он понял, что люди не сдвинутся с места, пока не последует приказ. Они вели себя сейчас как в настоящем сражении и, казалось, уже не чувствовали усталости.
— Принимайте решение! — услышал Порошин, и, хотя слова полковника относились к командиру роты Аренскому, Порошин понял, что принимать решение надо и ему самому. Он увидел вспотевшее, страдающее лицо Аренского и посочувствовал ротному. Потом стиснул деревянную гранату-чурку и, подхватив винтовку за ремень, пополз вперед по-пластунски, как его выучили в полку, не отрываясь от земли. Метрах в ста от себя он увидел дзот. Он был один, один на всем белом свете, и еще — зияющая черная амбразура.
Задыхаясь от усталости, он прополз еще с полсотни метров. Дзот уже близехонько, его можно достать гранатой. Приподнявшись на мгновение, он метнул гранату и тут же припал лицом к земле. Голос полковника, прозвучавший над ним, заставил его вздрогнуть, точно от взрыва.
— Граната не разорвалась! Дзот живет. Огонь продолжается! Берегись, боец! Скосит!
В голосе полковника звучала тревога, и она словно подстегнула Порошина. Полковник, оказывается, следил за ним.
Он лежал, не смея пошевелиться, лихорадочно соображая, что же сделать, как заткнуть пулемету его проклятую глотку. Он уже видел дощатую внутренность дзота и почти каждую в отдельности травинку, что так мирно росла подле. Если бы под руками граната — да внутрь ее, через амбразуру. Вот было бы лихо!
И вдруг Порошин, словно решив для себя что-то важное, отвернул в сторону и пополз к лежавшему неподалеку «убитому» бойцу. Без слов он выхватил из его руки гранату-чурку и также быстро, не теряя ни мгновения, пополз вперед, но уже не навстречу амбразуре, а куда-то в сторону от нее, словно пытаясь скрыться, затеряться в блеклой траве. Однако вскоре его потное, словно закопченное пороховым дымком, лицо увидели на верхушке дзота — он незаметно для многих приполз с тыла. Неуязвимый теперь для врага, он приподнялся над амбразурой и, сжав губы, с отчаянной силой швырнул гранату внутрь.
— Вперед, ребята! Нету огня. Впере-ед!
Он поднял винтовку над головой, как сигнал к атаке, и, обессиленный, опустился на землю.
А полковник уже бежал к дзоту и что-то — не разобрать было что — кричал. Рота хорошо поняла «маневр» Порошина и стремительно обтекала высоту, длинными перебежками просачиваясь в расположение обороны «противника». Полковник увидел и голубоглазого дерзкого моториста, и узбека. Они бежали вперед, согнувшись. И это целеустремленное движение вперед рождало в нем чувство гордости. Он наконец показал командирам, чего можно достигнуть, если организовать занятия как настоящий бой, придать им черты подлинного сражения.
Порошина полковник нашел на высотке, когда тот, положив возле себя винтовку и скинув сапог, деловито перематывал портянку. Порошин вскочил, но полковник махнул рукой: «Делай, мол, свое дело» — и сам опустился рядом.
— Молодец, — сказал он. — Как фамилия твоя?
— Порошин, товарищ полковник. — Портянка не наматывалась, руки плохо слушались бойца.
— Правильно сообразил. Герой!
Федор растерянно улыбался.
— Какой же герой? Невтерпеж стало. Держит и держит всю роту. Я и решил его сзади...
Полковник обнял Порошина за плечи, выражая ничем не скрываемое восхищение его находчивостью.
— В этом-то и все дело. На войне смекай, а здесь делай как на войне, — сказал полковник. — Спасибо! Все привыкли в лоб атаковать, видишь ли, а он с тыла... Дело вроде небольшое, а сколько жизней спас, брат! Ты, стало быть, настоящий, настоящий солдат!
И Порошин, как был в одном сапоге, вскочил и вытянулся перед полковником, радостно улыбаясь, но не совсем еще понимая, что же такое он совершил.
Глава вторая
1
Полковника Беляева вызвал к прямому проводу командующий округом генерал-лейтенант Рогов. Между ними произошел такой разговор:
РОГОВ. Мне доложили, что маршевая рота номер ноль двадцать четыре дробь четыреста семьдесят один задержана вами и не отправлена на фронт. Разнарядка округа и Главупраформа не выполнена. Чем объясняете?
БЕЛЯЕВ. Сожалею, товарищ генерал, но вынужден на малый срок задержать отправку. Бойцы аэродромной службы из Куйбышева...
РОГОВ. Кто вам давал право отменять приказы округа?
БЕЛЯЕВ. Стало быть, виноват, товарищ генерал.
РОГОВ. Как устроились?
БЕЛЯЕВ. По-солдатски, товарищ генерал.
РОГОВ. Неверно. Положено по-офицерски. То горячитесь, то скромничаете. Я вас, кажется, помню... Не вы ли капитаном служили в дивизии Золотова? В Архангельске...
БЕЛЯЕВ. Так точно, товарищ генерал. Я еще в Москве, когда узнал, что меня к вам, — обрадовался. Хотел представиться — не застал.
РОГОВ. Имейте в виду, со старых знакомых жестче спрашиваю. И вам советую поступать так же. Приказываю решительно повысить требовательность в частях, покончить с благодушием, укрепить дисциплину. Действуйте решительно и... получите на первый раз выговор.
Полковник повесил трубку, посидел с минуту, глядя куда-то поверх настольной лампы, освещавшей кабинет зеленым светом, затем перевел взгляд на часы.
— Хорошо, — произнес он. — Слушаюсь, товарищ генерал.
Он вышел из кабинета и прошелся пустынными коридорами штаба. Сидевший в приемной ординарец последовал за ним. Беляев открывал двери комнат и зло, с шумом захлопывал их. На местах никого не было.
«Покончить с благодушием, — подумал он и усмехнулся. — Не слишком ли засиделись эти... благодушные?» Он вспомнил начштабрига Чернявского, начальника строевой части Солонцова, сухощавого и уверенного в себе Гавохина в чеховском пенсне на черном шнурочке, по-армейски уважительного, подтянутого командира полка Зачиняева, других командиров из частей бригады, с которыми не успел как следует познакомиться за эти два дня, и подумал, что он-то у всех на виду и нрав его многим не по душе.
