Недавно редактор газеты, в которой я работаю, велел мне освещать приезд в город одного ну очень важного чиновника. Словно кучка служек, мы с блокнотиками и диктофонами весь день бегали за чиновником, который барственно разъезжал по городу в сопровождении сияющего кортежа из городских подлиз и гаишников. К вечеру, когда все уже порядком устали, в здании мэрии прошла пресс—конференция, которая должна была подвести некую черту под поездкой высокого чина. По настоянию пресс—службы администрации я была вынуждена надеть старый, тесный, жаркий пиджак, и в тот момент, когда мне — уже последней! — милостиво разрешили задать вопрос, я была готова упасть от духоты в обморок. Я знала, ради чего терплю мучения. Мой вопрос заключался в том, когда же высокий чин соблаговолит посмотреть в сторону Тайшета, и когда же здесь будет построена дорога.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — не сморгнув глазом, ответило чиновничье лицо. — Я, знаете ли, этим летом ездил в Европу на автомобиле. Дорога отличная.
Зал замер от нахальной лжи, а потом взорвался аплодисментами. Ай да чиновник, ай да молодец! Сидевший рядом со мной депутат, усмехаясь, наклонился ко мне и спросил, шевеля усами:
— А вы что, тоже по Европам ездите?
Я что—то пробормотала в ответ, понимая, что по проклятой дороге мне ездить, по—видимому, до конца жизни. У нас, русских, все не просто так. На танке он ездил, что ли? Или просто не мог признать, что на подведомственной ему территории нет дорог?
Как поведет себя «Артесия» на глине, я не знала и гнала, что есть мочи, стараясь во что бы то ни стало проехать этот участок дороги сегодня, до дождя. А на асфальте и дождь не страшен.
Глава третья
Сумерки
Первый день путешествия — всегда нервотрепка. Ты не так сложил вещи, и поэтому все, что нужно, оказывается на самом низу сумки. Ты забываешь купить то воды, то еды, потом оказывается, что ты забыл купить фотопленку или не взял с собой репеллент, а купить нормальный репеллент на дороге невозможно. Это раздражает. Раздражает и то, что я на остановках то и дело забываю как следует застегнуть куртку или затянуть ремешки рукавов, или не так повяжу бандану на голову, и шлем начинает давить там, где узел. Раздражает и Андрей. Мне кажется, что он слишком медленно едет, то и дело жестом показывает, чтобы я его обогнала, все время поправляет что—то в мотоцикле слева, под баком. Барахлит бензокран? Еще что—то? Я знаю, должно пройти какое—то время, прежде чем мы войдем в ритм дороги. Да, мы будем ругаться, иногда до крика, до визга и до сжатых кулаков, да, мы будем останавливаться из—за пустяков, а потом, наоборот, ехать так, словно за нами черти гоняться, мы будем не понимать друг друга и злиться из—за того, что кто—то кого—то не подождал. Но потом — такой момент наступит обязательно, и с каждым годом он наступает все быстрее, — потом все станет хорошо. И тогда Андрей будет ехать впереди, и солнечный зайчик от зеркала заднего вида будет послушно бежать следом. И тогда наши мотоциклы, словно сами, вдруг одновременно выберут для себя самую комфортную скорость в сто десять километров в час. И тогда для того, чтобы одновременно свернуть с дороги на понравившийся съезд, нам не нужно будет махать друг другу руками, и, срывая голос, перекрикивать работающий двигатель, мы сделаем это почти одновременно, просто переглянувшись. Этого надо было подождать.
А потом пошла гравийка, и раздражаться стало некогда. Пришло время испытать мотоцикл, и первые же испытания показали, что мотоцикл — хороший, а вот мотоциклист никуда не годиться. Ну, а что я могла сделать, если от песка не видела, куда ехать? Только я успевала проморгаться, только—только успевал осесть песок, и впереди появлялся прогал, и я хотела было поддать газу, чтобы догнать Андрея, как меня обгоняла или попадалась навстречу очередная огромная фура, которая снова поднимала песчаную бурю, и я снова вынуждена были тормозить. Андрей орал, я отругивалась, как могла, а когда мы выехали на участок дороги с продольными песчаными гребнями, я и вовсе загрустила.
— Ну что же ты! — крикнул мне в окно запыленный водитель фуры, которая долго «кралась» за мной, приводя меня в некоторое замешательство, потому что мне все время казалось, что я могу упасть ей под колеса. — Я ж тебя специально не обгоняю — жалко, но ты уже совсем не едешь!
В ответ я скорчила рожицу и сплюнула на дорогу слюну, смешанную с песком. Тоже мне благодетель… Он нажал на акселератор и обрушил на меня очередной «водопад». Спасибочки.
Когда мы выехали к Тайшету, смеркалось. От нашего щегольского вида, от цветных курток и ярких мотоциклов не осталось ничего. Ничегошеньки. Все было покрыто толстым серым слоем пыли. Зачем, спрашивается, мы стирали одежду перед поездкой? Моя голубая ветровка превратилась в серенькую, застиранную тряпочку. Неужели я так и буду теперь в грязной куртке до самого конца путешествия?
Вы, наверное, решили, что свежая, яркая одежда — это пижонство, подтверждение статуса «крутого мототуриста», что это прихоть, чтобы больше быть похожими на иностранцев? Нет, это необходимость. Времена изменились, и на военную форму защитного цвета, как и на мотоциклы «Урал» уже смотрят с настороженностью. Камуфляж в быту — это олицетворение низкого социального статуса, а низкий статус — это почти всегда непредсказуемое, а то и вовсе неадекватное поведение. Это желание во что бы то ни стало утвердиться за счет другого, это опасность, которую чуют более благополучные люди. Мы это отлично поняли, в поездке по Хакасии.
Дело в том, что наша экипировка — камуфляж и кожаные черные косухи, была предназначена совсем не для курортной зоны. В этой одежде было хорошо покорять бездорожье в тайге. Военная форма вообще удобна для экстремального туризма. В ней тепло в холод и не жарко в жару. Её практически не нужно стирать — такое ощущение, что она сама очищается от глины, грязи и песка. Чтобы лишний раз не мыть голову, мы оба тогда коротко постриглись. У меня это вышло даже по пижонски, а вот Андрей промахнулся. Вернее, промахнулась парикмахерша, но расхлебывать—то пришлось ему. В общем, когда он смыл с себя укладку, которую ему зачем—то соорудили, оказалось, что он похож на заключенного. Единственное, что его еще как—то отличало — он не был таким худым. Последнее оказалось поправимо. В дороге он оброс, осунулся. Тогда мы здорово «попали» на серпантине за Красноярском. Вечерело, с неба, не переставая, лило, я замерзла так, что уже не могла ехать больше пятидесяти километров час. По—моему, от холода трясся даже мотоцикл. Мы долго не могли найти съезд с дороги и нашли его, когда уже стало темнеть. Через два десятка метров дорога закончилась крохотной поляной под сводом вековых сосен. Мы быстро раскинули палатку и уже хотели было нырнуть внутрь, как вдруг со стороны шоссе послышался шум машины — кто—то свернул с трассы и остановился, отъехав от дороги всего несколько метров. До ближайшего жилья было километров семьдесят, встреча с незнакомцами не сулила ничего хорошего, и поэтому Андрей, взяв топор, решил сходить посмотреть, кто там.
Оказалось, местный водитель, хорошо зная, насколько опасно останавливаться прямо на трассе и даже на обочине — красноярские сумасшедшие автомобилисты меньше чем сто пятьдесят по этому серпантину не ходили, съехал с дороги, чтобы проверить и долить масло.
— Как—то он странно себя вел, — растерянно сказал Андрей, вернувшись, — ну, говорит, как в лесу орехи? Есть? А какие сейчас с лесу орехи — июнь на дворе?
Я посмотрела на него и покатилась со смеху: стриженый под зэка, худой, заросший, в зеленых штанах химзащиты и в резиновых сапогах, в военном кителе типа «зеленка», в лыжной, защитного цвета шапочке, скатанной на уши, с топором и с бешеными от усталости глазами, он был похож на террориста—смертника, но никак не на бедненького, несчастненького мотоциклистика, который ой как боится встретиться в лесу со злым автомобилистом! Он посмотрел на топор, что—то сообразил, потом пошел мотоциклам — смотреть на себя в зеркало. И тоже захохотал.
Он хохотал, хлопая себя по коленкам, я каталась по почти сухой хвое перед палаткой. Смеялись до слез, до икоты.
— А я думаю, чего он на меня так странно посмотрел! И еще отвечаю: какая, мол, шишка, нет в лесу шишки… А он смотрит, как заяц на удава! Канистра с маслом дрожит. Быстренько так масло залил! А я думаю — во мужик устал, руки трясутся, как же он дальше поедет—то?
В Хакасии мы попали в самую натуральную курортную зону — пляжи по берегам соленых озер, палаточные городки, местные, торгующие пирожками. Красноярские пижоны на дорогих машинах, в прицепах которых стояли миникатера и гидроциклы. Дамочки в розовых шляпках небрежно тыкали из окна пальчиками: глядите, какие грязные эти мотоциклисты! Фу! Толчея на заправке у озера Шира — какой—то наглый юнец бампером выталкивал меня с заправки — и даже поверх своих темных очков глядеть на нас не хотел. Чувствовали мы себя среди довольно богатой, как нам тогда казалось, публики отвратительно. И поняли одно — чтобы не было так мучительно стыдно, надо все же потратить немного денег на приличную одежду для путешествий. По ней встречают.
