А я с облегчением купила себе аккуратный черный открытый шлем какого—то совместного предприятия и благополучно отъездила в нем почти пять лет. Шлем мне попался с характером: ну, во—первых, под него надо было надевать шапочку, иначе можно было обморозить уши! Во—вторых, он пел. Я не шучу.
— Уи—уи—уи—ую! — тоненько начинал выводить он, стоило только приподнять стекло. — Уи—уи—уи—ой!
Сколько раз мне становилось не по себе от этого тоненького подвывания, не перечесть. Едешь вот так вот, в ночи, едешь неизвестно где, неизвестно, что тебя ждет за новым поворотом, и вдруг слышишь бормотание:
— Уй — ё—ё — уй — ё—ё… Уй—бур—бур—бурлым—ё–ё…
И начинаешь прислушиваться, присматриваться — может, на обочине кто—то стоит? Может, слышишь обрывки чих—то разговоров? Думаешь—думаешь, а потом ветер как—то по особенному сыграет пластиковым стеклом, и бормотание прекращается. «Тьфу ты, нечисть! — плюнешь в сердцах, — Что б тебя!» Тут главное не плевать на самом деле. В шлеме с закрытым стеклом это, знаете ли, чревато.
Это стекло на чудо—шлеме было утроено хитро: оно тщательно собирало весь поток холодного воздуха и направляло его точно в нос. Не выше и не ниже.
— Как ты в нем ездишь? — спросил меня Андрей как—то после того, как позаимствовал шлем для поездки поздней осенью, — в нем холоднее, чем в моем открытом!
Сам он все время ездил в одном и том же открытом белом шлеме с красными и синими наклейками. Без наклеек шлем был бы совершеннейшим яйцом! Да он и так был похож на яйцо.
Зато мой шлем тщательно оберегал голову при падении. А уж нападалась я в нем всласть! И на асфальте, и на песке, и на гравийке. Тормозила по—прежнему головой, и шлем вскоре приобрел боевой «раскрас» — шрамы украшали его вдоль и поперек. Даже тонированное стекло было шрамировано. В тот раз я упала на асфальте, на серпантине. Я помню, как отчетливо видела приближающийся к моему лицу асфальт и даже где—то успела понять, что при такой встрече с дорогой от моего лица ничего не останется. Но ничего я не могла в тот момент поделать — земное притяжение было сильнее. И тут произошло необъяснимое — несмотря на то, что падала я, как мне казалось, точно лицом вниз, первым в асфальт почему—то ударилось правое плечо. От удара стекло шлема захлопнулось, и в следующее мгновение приняло на себя удар об асфальт. Так мое лицо осталось целым, а на стекле появились глубокие борозды. Впрочем, это не мешало мне видеть — ведь уже в первый сезон стекло было исцарапано так, что ни один иностранец, наверное, не стал бы в нем ездить. Но русский человек может приспособиться ко всему, ну, я и приспособилась, так что царапины мне почти не мешали. Насколько мутным было стекло, я поняла лишь тогда, когда купила вот этот финский шлем. В первую же поездку я через стекло несколько раз пыталась почесать нос — забывала, что стекло опущено. Вот это да! А ведь шлем—то был не из самых дорогих!
Шлем хорош необычайно, но все же это просто шлем. Похоже, что в такую погоду одетой под него банданы маловато. И еще невозможно как следует отрегулировать стекло: поднимаешь его повыше — и дождь начинает сечь губы и подбородок, затекает за ворот, опустишь пониже — запотевает. А вытереть его как следует на ходу нет никакой возможности! Я удрученно вздыхаю, от чего стекло тут же покрывается туманом, просовываю пальцы под стекло, кое—как вытираю. Уже совсем стемнело. Фара на «Артесии» получше, чем на «Урале», но луч бьет вперед и вдаль и рассеивается где—то далеко впереди. Забыли отрегулировать. В темноте я ориентируюсь по белой линии разметки, но иногда она пропадает, и тогда приходится высматривать край асфальта.
Или вот еще можно написать целую диссертацию о бандане, байкерском платке, который можно купить, а можно просто сделать из подходящей тряпочки. Бандана может сгодиться на все случаи жизни. Её можно повязать на голову и ходить по городу, пижонски намекая всем о том, что ты вот такой непростой человек, а можно повязать в прохладную погоду под шлем, вместо подшлемника. В холод можно повязать её на лицо, словно киношному ковбою, — становится намного теплее. Её можно использовать как повязку или жгут, на худой конец, ею можно протереть зеркала, или фару, вытереть со лба пот или оттереть с ладоней глину. У меня за всю мотоциклетную жизнь было две банданы, и обе были мне подарены. Одна с символом «Металлики», а вторая — с символикой «Харли Дэвидсона». Думаю, если я их не потеряю, они прослужат мне еще много, много лет. Одну я обычно повязываю под шлем, вторую — на лицо. Даже подшлемник не изменил эту привычку. Теперь я вяжу на голову сперва бандану, потом натягиваю подшлемник. И вперед! Если дождь короткий, бандана на лице помогает сохранить тепло, но если затяжной, как сейчас, то её приходится снимать, потому что от мокрого платка лицо мерзнет сильнее, да и шлем запотевает намного быстрее, ведь дыхание уходит наверх, прямо под стекло шлема…
Посверкивают в луче фары капли дождя, радужными кругами расплываются фары встречных машин. Они слепят, застилают огненным светом глаза. Надежда только на мотоцикл — он должен вывезти из любой ямы и любого ухаба. Это ж все—таки эндуро. Я держусь настороже, все время сжимаю рукоятки руля, мало ли что попадется на асфальте. Дорога каждый год меняется, и там, где вчера был ровный асфальт, сегодня может быть разрытая ремонтниками яма. У нас все ради людей. Наконец, основательно замерзнув, мы останавливаемся — размяться и перекинуться парой слов.
— Где мы? — я слизываю капли дождя с губ.
Андрей подходит ближе, машет рукой, показывая, что в шлеме он не слышит меня. Светоотражающие полосы на дождевике вспыхивают и гаснут в свете фар.
— Что!?…
— Где мы? — кричу я.
— Да не ори ты!.. Тут, помнишь, где—то село было такое со смешным названием Козулька? Там еще пост ГАИ был? Ну? Может, доедем до поста, там спросим у гайцев? Должна же там где—нибудь быть гостиница или постоялый двор…
Козулька?.. А—а, как же помню! Перед ней по трассе, с другой стороны деревня стоит, с дороги видно красивый старинный заброшенный храм. За храмом там чудо—источник с железной водой. Рядом все кроваво—красное от железа. А прямо в храме валялись тогда в грязи жирные белые свиньи… Эту страшную картину разрухи я буду помнить всегда. А пост ГИБДД? Был ли там пост? Кажется, был…
Делать нечего, надо ехать. Я, в который уже раз, выжимаю толстые перчатки, снова надеваю их, кое как сажусь на мотоцикл — мотоботы в грязи, перекинуть ногу мешают сумки, не хочется мазать глиной сиденье. Впрочем, дождь потихоньку отмывает от мотоциклов да и от нас всю скопившуюся за первую половину дня грязь… Хоть что—то хорошее… Завожу мотоцикл, отпускаю сцепление, заднее колесо слегка пробуксовывает по намокшей обочине…
Рано или поздно под дождем пропадает хоть какой запал, и любой оптимист постепенно впадает в уныние. Мы нашли кемпинг в тот самый момент, когда окончательное уныние еще не наступило, но было уже очень близко. Это случилось в три часа ночи. В небольшом двухэтажном здании на первом этаже располагалось кафе, на втором — комнаты. Под навесом на улице какие—то парни жарили шашлыки. Запах дождя смешивался с аппетитным запахом дымка и подрумяненной мясной корочки. У меня просто слюнки текли, пока я ждала, когда Андрей выяснит, есть ли номера. Парни между тем как—то очень активно заинтересовались мотоциклами. Они оставили шашлыки на мангале, обступили мотоциклы и стали бурно обсуждать и сами мотоциклы, и снаряжение.
— Да, издалека прут, — подытожил один из них. — Эй, мужик, откуда идете? — наконец окликнул он меня.
Что мне было делать?
— Из Ангарска! — пробасила я в ответ.
Они переглянулись и ушли.
Ну, и ладно…
— Номер есть, — сообщил Андрей, вернувшись. — Восемьсот пятьдесят рублей. Душ отдельно, туалет отдельно. Стоянка — вон. Отвязывай сумки.
С трудом мы отстегнули всё намертво прикрученное к мотоциклам снаряжение, перетаскали по крутой лестнице на второй этаж. Пожилая администраторша с сожалением смотрела, как мы топаем грязными мотоботами по чистым коврам и половикам. Скидав мокрые, грязные сумки в угол просторного четырехместного номера, мы посдирали с себя дождевики, мокрые джинсы, термобелье, наконец—то надели те немногие сухие вещи, которые остались, и по очереди пошли отогреваться в горячий душ. Мы бы залезли туда вместе, так замерзли, но табличка на двери гласила, что вдвоем! категорически! нельзя!
— Это чтоб разврата не было, — так объяснил табличку Андрей.
Зато здесь были чистые простыни — прачечная находилась как раз напротив нашего номера!
Плотно поужинав, мы стали разбирать сумки и развешивать вещи для просушки по всему номеру. За окном хлестало.
— Да… — Андрей отдернул штору, посмотрел на освещенный мокрый двор, — влипли…
Мне оставалось только согласиться с ним. Влипли, так уж влипли. По полной. Впрочем, где наша не пропадала?
