Все оказалось непросто. Из—за «дачников» кемпинги под Красноярском были переполнены, и в ближайшей придорожной гостинице были свободны только номера «люкс».
— Две тысячи рублей за ночь, — сообщил Андрей, вернувшись, — не хочешь? Вот и я не хочу. Ты еще можешь ехать?
— Ы—гы, — зябко выдохнула я, покачала шлемом и ткнула в кнопку стартера.
Печальной была эта дорога. Дождь то приостанавливался, то приспускал с новой силой. Вообще—то я люблю ездить в дождь, в этом есть и азарт, и задор. И не беда, что насквозь промокают перчатки и бандана, прикрывающая лицо. И не беда, что температура воздуха сразу же опускается до девяти—десяти градусов, и ты через полчала начинаешь трястись от холода. И не беда, что вода из—под колес машин заливает стекло шлема, и ерунда, что густой шлейф из грязи, тянущийся за фурами залепливает очки, и ничего не видно на дороге, а фары автомобилей расплываются радужными неясными пятнами — ведь через два—три часа ты будешь в гараже, а потом — дома! Дома, где горячая вода, и дымящийся кофе, где сухие шерстяные носки и пушистый плед. Где телевизор и компьютер, где любимые книги и настольные лампы — и предвкушение теплого дома лишь заставляет более остро чувствовать каждый момент рискованной поездки. Обычно дождь нас заставал на перевале горного серпантина, ведущего в Култук, до Байкала. Андрей просто кайфовал под дожем — он наслаждался каждым моментом, с удовольствием оттормаживался перед поворотами, добавлял газа, входя в крутой вираж, рискуя, заваливал мотоцикл на бок или с упоением вылетал на обгон…
Сейчас все было по—другому. Впереди ждала неизвестность. Впереди были дождь, холод, промокшие вещи и отсутствие ночлега. А еще была надвигающаяся ночь, которая с каждой минутой подступала ближе и ближе. Стало так холодно, что стекло шлема запотевало уже все время. Запотевали и очки. Мне приходилось то и дело протирать их мокрыми перчатками, держа одной рукой рукоять газа. Шоссе опустело. Все стало серым: дорога, уходящая вдаль, обочины дороги, и с каждой секундой все больше темнеющий лес…
Пока руки держат руль, ехать можно: странно, но за рулем мерзнешь намного меньше, чем пассажиром. Вернее, не так: мерзнешь так же, но замечаешь меньше. Намного меньше. Вообще, степень замерзания мотоциклиста может быть разной — как правило, сперва замерзают руки. И еще от холодного дождя и ветра мерзнет лицо. Это ерунда, когда замерзают только руки и лицо. Это значит, что ты можешь ехать вперед бесконечно долго, ведь все остальное в тепле. Потом замерзают ступни. Если ты в обычных резиновых сапогах, это происходит довольно быстро. Но если в хороших мотоботах с гортексом, то ступни могут и не мерзнуть, тогда замерзают колени и выше — бедра. Потом холод начинает потихоньку, исподволь пробираться за воротник куртки, ползет по спине, сквознячком, с каплями воды забирается в рукава. Ну а потом обязательно отмерзает пятая точка. Во—первых, потому что она все время находится в контакте с холодным и мокрым сиденьем. Нет ничего хуже мокрого сиденья, поверьте мне, и каждый раз, когда я вижу, как сиденье мотоцикла покрывается каплями дождя, мое сердце натурально обливается кровью: ведь иногда ехать приходится и без дождевой защиты… А, во—вторых, потому что пятая точка затекает от долгой езды. Так же, как и ноги. Но даже и это еще не конец света. Настоящий холод наступает тогда, когда твое тело сотрясает первая дрожь. Вот тогда замерзание уже ничто не может остановить — это вопрос времени. Самое интересное, что до этого момента сам процесс замерзания еще можно как—то контролировать — не позволять своему телу замерзнуть окончательно, стараться как—то сохранить тепло, но после того, как тебя начнет трясти — контроль пропадает полностью. И уже вопрос времени — как долго ты еще сможешь вести мотоцикл, прежде чем руки перестанут держать руль…
Конечно, все это еще зависит от того, насколько ты сильно устал, или насколько хорошо выспался, или как давно в последний раз ты ел и пил что—нибудь горячее. Но результат всегда один — через час, через два или через четыре ты замерзаешь настолько, что тебе уже все равно, что происходит вокруг. Сначала падает скорость: сперва просто потому, что ехать быстрее невомготу, потом — потому что отупевший мозг не успевает обрабатывать информацию, и ты, понимая, что лучше сбросить скорость, начинаешь ехать еще медленнее. Потом, после многих часов тупого «пиления» ты вдруг понимаешь, что стало трудно укладывать мотоцикл в поворот, что руль тебя уже не слушается, а для того чтобы просто тронуться с места, приходиться прилагать неимоверное усилие. На последней стадии мотоцикл начинает вилять по дороге, и ты начинаешь засыпать прямо за рулем. Что происходит дальше, я не знаю. Обычно нам удавалось на этой последней стадии дотянуть до дома. А вот уставать так, чтобы не суметь войти в дверь, я уставала! Ощущение не из приятных…
Это было… Забавно, но это было именно тогда, когда мы возвращались с Алтая в прошлый раз!
Тогда мы тоже ехали под дождем два дня, большинство вещей промокло, и мы выехали к Тулуну уже вечером и поняли, что ночевать в поле в мокрой палатке выше наших сил. И поехали ночью. Мы и проехали—то тогда километров семьсот, не больше, но ехали на «Уралах», да и дорога в этом месте, если вы помните, не очень хорошая, так что устали мы так, как никогда не уставали. И я уснула где—то за Усольем, но вовремя проснулась, потому что мотоцикл не ложился в поворот… И невозможно было не уснуть, потому что не на чем было сосредоточить внимание — ехали в темноте. И все, что я видела тогда — это тлеющий огонек стоп—сигнала «Урала» с коляской, на котором ехал впереди Андрей…
Но самое плохое, что можно сделать, когда замерзаешь окончательно — это остановиться. Тогда становиться холодно так, как не было до этого не разу. И начинает бить самая крупная дрожь, которую невозможно унять…
Так что лучшее, что можно сделать, если замерз, а остановиться негде — это ехать. Ехать, пока ситуация не разрешиться сама собой, или пока ты не упадешь от усталости.
Сейчас все было не так уж и страшно, мы замерзли еще не так чтобы очень, зато здорово устали, и я совсем не помнила, чтобы после Красноярска были еще кемпинги. На дорогу медленно наваливалась ночь. Шоссе вышло куда—то на равнину, по сторонам тянулся лес. Ехали мы с каждым часом все медленнее и медленнее, и ничто не отвлекало от мыслей. Только холод, да запотевшее стекло новенького финского шлема. Наверное, финского. Теперь такое время, что я ни в чем не уверена. Тем более в том, откуда продавцы привезли этот шлем. Он почти точно такой же, какой был у меня до этого — открытый черный шлем с закрывающимся стеклом. Это хороший шлем — он отлично сидит на голове, стекло защищает лицо до самой шеи, есть даже специальные подушечки, которые защищают уши, но все же он не рассчитан для такой температуры.
О шлемах я могу написать монографию. Нет, даже не о шлемах, а о влиянии шлема на физическое состояние, здоровье и жизнь мотоциклиста. Точно. Хотя у меня их было немного. Мотоциклисты обожают друг другу рассказывать о мотоциклах, которыми владели. Для них это сродни хвастовству донжуанов. На меня же рассказы о штампованных японских мотоциклах с труднопроизносимыми названиями наводили скуку. Чего о них говорить? На них ездить надо! Поэтому я могу вспоминать только о шлемах.
Ну да, самым первым был полиэтиленовый черпак. Ездила я тогда осторожно, и поэтому почти ничего не могу сказать о его защитных свойствах — я в нем не падала. Подозреваю, что никаких свойств и не было. Ровно как не было комфорта, и от простуды он не спасал: он просто легоньким ведерком болтался на голове, загораживая обзор и не давая как следует посмотреть вокруг. Кто и когда разработал это чудо советской экипировки, история умалчивает, но я догадываюсь, что главное, о чем думал человек — это о дешевизне.
Потом я себе купила китайский гермошлем. О, это была настоящая мечта! Красный, блестящий, с замечательным синтетическим «фартучком», защищающим шею от дождя и ветра. Ну, конечно же, он был мне велик, и мне пришлось подклеивать вставки из мягкой резины, чтобы он хоть как—то держался на голове! Ну, конечно же, он весил чуть ли не два с половиной килограмма, и однажды, когда где—то в Иркутске на объездной я попала в яму, и мотоцикл тряхнуло, я отчетливо услышала, как хрустнули шейные позвонки. Защищал ли он голову? О, да! А еще при падении он перевешивал все тело, и я падала, тормозя об асфальт именно шлемом! Я помню, когда на нем появились первые царапины! Это была трагедия! Эти страдания никогда не сравнятся с жалкими страданиями владельцев поцарапанных «Лэнд Крузеров» и «Порше», ведь купить такой второй шлем было невозможно! Что я в нем видела? Да, пожалуй, ничего. Мне очень повезло, что я осталась живой в тот сезон — просто шесть лет назад на дорогах еще не было столько машин, и водители как—то более менее уважительно относились к сумасшедшему мотоциклисту, который перестраивался на дороге, как ему вздумается. А как ему надо было перестраиваться, если в китайском шлеме я, словно зашоренная лошадь, видела только то, что было впереди, а зеркалА на моем мотоцикле все время на ходу отворачивались? Я испытала огромное облегчение, когда Андрей подарил этот шлем кому—то из знакомых мотоциклистов — шея у того была покрепче моей.
