Два врача в одно мгновение вскочили на ноги. Старший, мрачный и бледный, выпалил:
— Веди нас к ней.
Если путь до палатки занял столетие, то обратный путь был вечностью. Врачи обогнали его, когда его силы ослабли, но всё было в порядке. Лишь бы они добрались до неё, лишь бы спасли её…
Они перестали бежать.
Элиас резко остановился между ними, отчаянно пытаясь втянуть воздух в свои опалённые лёгкие.
— Что вы делаете? Мы почти…
То немногое дыхание, которое ему удалось собрать, улетучилось, когда он увидел представшую перед ними картину.
Окровавленная трава и талый снег. Залитый кровью валун зловеще озарён светом фонаря. Пустые, выброшенные доспехи.
Она исчезла. Не умерла — исчезла.
Мир ушёл из-под ног Элиаса, ужас впился острыми когтями в каждую его кость. Нет. Нет. Нет, нет, нет, нет, нет…
— Может быть, её нашел кто-то другой, — услышал он свой голос. — Может быть, кто-то нашёл её и отнёс в палатки…
«Или она умерла, — пробормотали его мысли. — Она умерла, и они утащили её вместе с остальными телами. Может быть, она уже горит».
Мир накренился на бок, ещё больше, сильнее…
Элиас рухнул на колени.
ГЛАВА 6
СОРЕН
Иногда, в самые одинокие и тёмные ночи, Сорен снился её отец.
Почти всё о её первой семье было потеряно из-за дыма и времени, её память затуманилась после травм, полученных в ночь пожара. Но она помнила, как его борода царапала её лицо, когда он целовал её, какой высокой она чувствовала себя, когда он нёс её на плечах, и как, если она правильно хныкала, надув губы, могла выпросить разрешение не ложиться спать.
Эти ночи были её любимым временем. Отец прижимал её голову к себе и гладил по волосам, в то время как её веки тяжелели, его голос рокотал глубоко в груди, он бормотал сказки о других королевствах и прекрасных принцессах, пел колыбельные о звёздах и море и о вопросах, оставшихся без ответов.
Все воспоминания, которые она обнаружила, прятались глубоко в её сознании, возвращаясь через сны и смутные мысли. И здесь, в этом тёмном месте между жизнью и смертью, она снова нашла его.
— Папа. Папа. Папа, папа, папа, папа, ты меня слушаешь?
— Я всегда слушаю тебя, Солнечный лучик. Дай мне минутку, и тогда я весь твой.
Сорен ухватилась за край отцовского стола и перегнулась через него, её косы задели свежие чернила, написанные на пергаменте, окрасив края волос в чёрный цвет. Надежда порхала между её рёбер, как нервные бабочки, пока она осматривала беспорядок.
— Это для моего праздника?
Она не могла вспомнить, как выглядела комната, или какой работой занимался её отец, но она никогда не забудет, как утомляла его работа. В тот день он склонился над стопкой конвертов, некоторые из которых были поспешно разорваны, другие отброшены в сторону с неповреждённой восковой печатью. Его густые медно-рыжие волосы были собраны в небольшой узел на затылке, удерживаемый золотой заколкой с изумрудами, которую Сорен отчаянно хотела стащить для своей шкатулки с драгоценностями, а очки сползли на самый кончик носа, угрожая упасть прямо с его лица в письма, которые он читал уже несколько часов.
Он тепло улыбнулся ей, глядя на свою работу, но его карие глаза были прищурены и остекленели. Он всегда щурился, когда уставал.
— Парочка. Но большая часть относится к другим вопросам.
Она быстро вздохнула, изо всех сил стараясь скрыть своё разочарование. Но менее послушная сторона её рта нахмурилась, та сторона, которая уже около года с нетерпением ждала своего дня рождения и очень хотела подарков, которые к нему прилагались.
— Ой. Что тогда?
Он отодвинул свой стул и раскрыл объятия в приглашении, которое она никогда не игнорировала. Сорен вскарабкалась на стул рядом с ним и уселась к нему на колени, вытянув руки поверх подлокотников, а он пододвинул стул обратно к столу. Она не могла видеть его лица, но услышала его улыбку, когда он сказал:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Скажи мне, что ты видишь, Солнечный лучик.
Что ж, это звучало не очень хорошим ответом на её вопрос. Но она прикусила язык и подчинилась, внимательно изучая лежащее перед ней письмо.
— Стимулы, — прочитала она вслух. — Что это значит?
— Стимулы подобны вознаграждениям. Они предлагаются для того, чтобы побудить людей что-то делать или не делать.
Сорен изучила бумагу более внимательно, упершись кончиком языка в щеку. Пока она читала, её глаза сосредоточенно щурились.
— Мм… стимулы для… союза. Союза с кем?
— Таллис. Мы думаем, что они стали бы для нас хорошими союзниками в случае… если что-нибудь случится.
Нервная энергия хлынула по ногам Сорен, и она легонько толкнула их, чтобы высвободить. Она опёрлась локтями о стол, и чернильные косички скользнули по только что написанному письму отца, не обращая внимания на его тихий протестующий стон.
— Я думала, мы с Таллисом уже дружим.
Улыбка исчезла из голоса её отца, когда он ответил, мягко просунув руки ей под локти и отодвигая её прочь от стола.
— Мы дружили. Но недавно мы получили известие, что они прощупывают другие королевства.
Сорен сморщила нос.
— Прощупывают?
Отец обнял её, положив подбородок ей на голову, пряди его бороды выбивались из тщательно заплетённых косичек.
— Они пытаются найти королевство, которое может дать им больше, чем можем мы. Так что мы собираемся первыми предложить больше.
— Почему? Если они не хотят, чтобы мы…
— Никто не хочет союза, Солнечный лучик. Если бы королевства стремились только к союзам, они бы никогда не стали их создавать. Нам нужен Таллис и мы должны показать им, что они тоже нуждаются в нас.
Сорен запрокинула голову и посмотрела на отца.
— Мы им нужны, папа?
Взгляд её отца вернулся к письму, и его грудь поднялась и опустилась во вздохе.
— Я надеюсь на это. Я очень надеюсь.
* * *
Смерть пахла мятой и прохладным ветерком.
Это было неожиданностью. Живя бок о бок с Элиасом, у неё всегда создавалось впечатление, что это место будет огненным или, по крайней мере, он сказал ей, что, если она сделает ещё одно замечание о том, что его задница довольно приятной формы, она почувствует вкус сажи и серы, когда умрёт.
— Стоит того, чтобы увидеть, как ты краснеешь, — весело ответила она, и он простонал что-то о том, что она невероятна.
Но здесь не было огня, хотя он ей снился, где-то за письмами ко дню рождения и голосом отца и резким запахом свежих чернил. Огонь, который ревел, кусал её за пятки и шипел: «Беги, маленькая принцесса, беги», пока густая, как смола, тьма не поглотила его.
Ну, хотя бы, с этим было покончено. Но остатки этой тьмы всё ещё цеплялись за её разум, затягивая её сознание, как будто ещё не была готова выпустить её наружу.
Никакой боли — это первое, что она заметила, когда её разум вернулся к бодрствованию. Там, где она когда-то чувствовала себя рыбой со вспоротым брюхом, было только нежное, покалывающее тепло. Но у неё болели кости, она невыносимо устала, и во рту стоял ужасный привкус, похожий на старое мясо и утреннее дыхание. Смерть, возможно, и пахла приятно, но вкус был ужасен.
Где-то далеко она услышала надтреснутый, задыхающийся стон. Он мог бы принадлежать ей.
Что-то коснулось её лба, рука, успокаивающая и осторожная, пригладила её волосы, как мать, хлопочущая над ребёнком, страдающим от лихорадки.
Она нашла свой язык и сумела прохрипеть:
— Эй, осёл.
Рука на её лбу замерла.
— Прошу прощения?
Это был… определённо не Элиас.
Она никогда не просыпалась после битвы без Элиаса с тех пор, как они принесли свои клятвы боевых товарищей, раненые или нет. Ни разу.
