Далее путь Эгиля пролёг через Британию. Вместе с братом Торольвом он громил там беспокойные полчища скоттов. Поначалу свирепствовал Торольв. Но когда из леса метнули несколько копий, прозванных за их неимоверную толщину «кол в броне», он не сумел увернуться. Тогда валькирии удесятерили силы Эгиля, и его мечи разили врагов, пока бой не превратился в бойню.
Эгилю-воину не уступал в заносчивости Эгиль-скальд, и врагов они наживали наперегонки. И среди них — Эйрик Кровавая Секира, устлавший трупами дорогу к трону, с женой Гуннхильдой, обучавшейся ведовству у лопарей Финнмарка. Эгиль на поединке убил их сына. Эйрик отлучил его от права, Гуннхильда накликала на него злых духов. Впрочем, Эгиль и сам умел лечить боль, вырезая священные руны, и, творя на них заклинания, прорицать. Как-то, оказавшись при норвежском дворе, он сочинил Эйрику хвалебную песнь. Издеваясь над капризами вдохновенья, он сложил её в одну ночь пьяного угара. Она называлась «Выкуп за голову», и наградой ему была жизнь.
Вдохновение приходило к Эгилю и неожиданно. Короткий Атли, Атли-хвастун, не уступал ему в искусстве брани. После того как у копий надломились ясеневые древки, после рубки на зазубрившихся мечах, Эгиль ударом кулака свалил противника и впился ему в горло. Успокоился он, только когда перегрыз его. А после, выпрямившись, алыми от крови губами провыл:
Меч мой закалённыйОт щита отпрянул, —Атли Короткий сделалСталь клинка тупою.Воина болтливогоСокрушил я всё же.И не жаль зубов мнеДля такой победы.
Поэтические иносказания: «морской конь» — корабль, «змея ран» — меч, а битва — «гром железный», — вкраплены в незатейливый слог саги. Они напоминают о герое, который победил ни в одном состязании скальдов.
Однажды Льот Бледный, одинокий волк своего заснеженного острова, сразивший уже многих, посватался к дочери приятеля Эгиля. Жених не был по нраву, но приятель не смел отказать. И драться с Льотом вызвался Эгиль. Они сошлись на заре медвяного цвета, когда выпала роса и смолкли птицы. Вокруг ставили на бешеного Льота, который кусал в нетерпении щит. Он казался хищником, увидевшим добычу. А когда острый, как скалы Исландии, меч отсёк ему ногу, долго хрипел, прежде чем отправился в чертоги Фреи.
Сага повествует и о том, как Эгиль схватился сразу с восемью, отчаянными и храбрыми. «Что говорить об этом бое, — меланхолично продолжает она, — кроме того, что он убил всех восьмерых».
Свояченица, вдова Торольва, стала женой Эгиля. О наложницах сага стыдливо умалчивает. Когда море, эта могила отважных, поглотила горячо любимого первенца, Эгиль жаждал смерти. Запершись, он отказывался от пищи, сосредоточившись на горе, как сосредотачивался в бою. Никто не смел его потревожить, его воли не согнуть, как копья Одина. Тогда, рыдая под дверью, его дочь спросила: кто сочинит поминальную, достойную брата, если Эгиль умрёт? И он сложил «Утрату сыновей». Двадцать пять сохранившихся строф пронесли его скорбь сквозь столетия:
Тягостно мнеНеволить язык —Песню слагать,Одина мёдМне не даётся.Трудно словаИз горлаИсторгнуть.
Остаток дней Эгиль провёл на своём хуторе. Беспощадна старость-великанша, сам Тор, сражаясь с ней, припал на колено. Мёрзнувшего, с кровью, вяло тёкшей по жилам, его теперь не пускала к очагу ничтожная стряпуха. Путаться под ногами — удел всех стариков, и Эгиль его не избежал. Желчный, совершенно ослепший, он ещё пытался замкнуть на себе круги времени, он ещё не смирился с их разбеганием. Жестокая шутка, о которой он мечтал, должна была надолго врезаться в память. Он хотел рассыпать со скалы сундуки серебра, чтобы с демоническим хохотом насладиться дракой при дележе. Ему не дали этого сделать, и он утопил богатство в болотах.
Как-то раз он обжёгся, поставив ступни слишком близко к огню. Холод заставлял дрожать громадное тело, слепота делала его неловким:
Еле ползётВремя. Я старИ одинок.Не защититКонунг меня.Пятки мои,Как две вдовы:Холодно им.
На девятом десятке, пресытившись кровью и брагой, пережив друзей и врагов, Эгиль умер. Его мятежная душа отправилась в Хель, его кости, изъеденные червями, погребены на краю кладбища. Уже после крещения страны один пастор попробовал топором разбить его череп, необычайно тяжёлый. Но железо оставляло лишь белые отметины.
Таким через триста зим увидел Эгиля сочинитель саги. А когда я перекладывал её, то мне чудилось, что передо мной вот-вот мелькнёт на мгновенье настоящий Эгиль.
«ТВОРЕЦ-РОБОТ», НЕОКОНЧЕННЫЙ РОМАН АЛЕКСАНДРА ФРОМЕРА
Что мешает Вселенной быть другой? Этот вопрос составляет космологическое доказательство Божественного существования. Он относит выбор Вселенной, кажущейся нам необустроенным домом, на совесть Создателя. И всё же заставляет искать иные ответы. Одни, вслед за Уайтхедом, утверждают, что вселенских законов нет, что закон — не более чем временная привычка природы[14]. Другие довольствуются заменой Бога на Случай — это изобретение нашего невежества. Говоря о логической бессмысленности Вселенной, Вайнберг шутит, что миром правят законы, которые выдумывают на небесах умершие физики. Юм, описывая мертворождённые, испорченные Вселенные, отвергает это единственно возможное порождение человеческого разума.
Однако воображение продолжает их настойчиво рисовать.
«Фантастические миры, множество утопий и антиутопий, являются лишь чучелами нашей Вселенной. Их делали на Земле, реальность которой торчит из-под них, как нижняя рубашка. — Эти строки принадлежат Александру Фромеру, таланты которого не ограничивались литературой. — Успех фантастики предопределён тем, что она реалистична. Создать же свой мир, особый и причудливый, можно лишь во сне или в бреду. Но как передать кошмары? Как выразить Вселенную, не похожую на нашу?»
Дошедший в чудом сохранившихся черновиках, роман Фромера, название которого перекликается с книгой Винера «Творец и робот», и есть эта дерзкая попытка. Его фабула, несмотря на всю оригинальность, проста. Эпоним Фромера создаёт Вселенную, существа которой пытаются осознать себя и своё место во Вселенной (а находятся они на кончике пера, которым водят по бумаге). Содержанием романа становится описание этой Вселенной (Фромер использует латинизированное «Универсалия»). Изощряясь в средствах выражения, изобретая неологизмы и прибегая к разного рода трюкачеству, автор решает эту трудную задачу.
На его замысел повлияло создание Вселенной физиками из ничего, из случайных колебаний вакуума. Вот что мы находим в его дневнике: «Гут утверждает, что наша Вселенная могла возникнуть в лаборатории учёного из другой Вселенной. А если в чужом сознании? Тогда населяющим её не преодолеть барьер, отделяющий «нечто» от «ничто», не ответить, почему Творец отдал предпочтение той, а не другой Вселенной. Подчиняясь воображению, этого не знает и сам Бог — поэтому он молчалив». На трон мироздания Фромер таким образом возводит безротого Карпократа.
Идея написания замкнутого в себе романа, романа-Вселенной, родилась у Фромера из наших разговоров. Я помню коммунальную квартиру, которую он редко покидал, скудно меблированную комнату с паутиной на окне и пылью, которая росла по углам. Его соседкой была сварливая старуха, запомнившаяся мне нечёсаными, пахнущими рыбой волосами и глухим раздражением, которое прорывалось, когда к Фромеру приходили гости. Однажды Фромер призвал забыть место человека, которого он низводил к роботу, и примерить роль Бога. Я подумал, что прежде понадобилось бы забыть убожество его жилища. А вслух высмеял тождество создателя и марионетки. Этим я прорвал плотину. Я хорошо помню, как, освещённый вечерним солнцем, могущественный Фромер, Фромер-бог, размахивая руками, с маниакальной одержимостью рисовал картины созданного им мира. (Чтобы разобраться позже в устройстве его Вселенной, мне пришлось изучить полтысячи листов, исписанных мелким почерком.)
Покорные его фантазии, куклы Фромера разделяются на три касты. Первые, «аукающие», занимают «ау-пространство», в котором соседствуют не в смысле географии, ибо расстояние во Вселенной, сосредоточенной в точке, отсутствует, а в смысле виртуальных связей. Они постоянно контактируют, что делает их единым организмом, вроде сгустка бактерий. Близость достигается непрерывным «ауканьем», взаимным улавливанием, которое отвечает сразу и зрению, и слуху, и осязанию. «Ау-пространство» — это их информационное поле, их коллективный разум, их общая тюрьма. Изгнать оттуда — означает убить[15].
