Небо над деревьями приобрело медно-золотистый оттенок. Розовые тучи расступились в стороны, освещаемые снизу ослепительно яркими лучами света. Когда сияние немного угасло, небо стало кроваво-красного цвета с алыми полосами. И надо всем парило темное грибоподобное облако с проступающими красными искорками, словно из его глубин вырывались всполохи внутреннего пламени.
— О Боже, — пробормотал я. — Холмс, вы должны посмотреть на это!
Но если его уши также адски болели, как и мои, он вряд ли расслышал меня.
Темное облако разрасталось, заслоняя собой небо и устраивая нечто вроде затмения. К этому времени и другие, увидев, что со мной ничего не произошло, встали и принялись смотреть на поразительное явление. Лошади, из которых, к счастью, ни одна не пострадала, тоже поднялись на ноги. Глаза мои постепенно привыкли к свету, хотя я все еще видел темные пятна — следы яркой вспышки.
Я повернулся к Холмсу, который улыбался все той же хмурой улыбкой, которую я заметил у кургана.
— Ах, Уотсон, — сказал он. — Мы дураки… идиоты! Теперь я все понял. Я, наверное, поглупел, возясь с пчелами. Этот чертов Мориарти! Проклятая душа. Семнадцать лет как в могиле и все еще мстит.
Я вопросительно смотрел на него.
— Все здесь, старина, — сказал Холмс, помахав документом. — Когда Мориарти был практикующим астрономом, он наблюдал распад кометы и вычислил точные орбиты ее кусков. Он узнал, что один из них столкнется с Землей, и тщательно рассчитал время и место. Он, по всей вероятности, долго держал эти сведения при себе. Когда он понял, что в последней схватке он может и не победить, то заранее составил грандиозный и гениально простой план мести. Какой-то его приспешник прибыл сюда, в район Тунгуски, и соорудил курган.
— Но зачем он оставил там ящик? — спросил я.
— Это всего лишь демонстрация его патологических чувств. Чистое самолюбование. Я конечно же не знал, что мы найдем под камнями, но когда увидел, что курган воздвигнут не более чем двадцать лет назад, то начал понимать, чего нам следует опасаться.
Убийство Долгоруких было частью этого хитроумного плана. В должное время его последователь передал Надежде фальшивое письмо ее отца и кольцо. Они даже подстроили так, чтобы она прочитала ваши рассказы, и, возможно, убеждали ее мать вернуться в Англию. Ах, Уотсон, должен признаться, до чего же это восхитительный фокус!
И он рассмеялся таким громким и долгим смехом, какого я прежде никогда не слыхал.
Вонда Н. Макинтайр
Шерлок Холмс и теорема поля
Холмс смеялся, словно сумасшедший, сбежавший из Бедлама.
Удивившись такому взрыву веселья, я опустил «Таймс», в которой мое внимание привлекла статья о новом геометрическом рисунке, обнаруженном на полях графства Суррея. Я еще не решил, стоит ли показывать ее Холмсу.
— Что вас так забавляет, Холмс?
В последнее время ему не попадалось ни одного интересного дела, и я беспокоился, как бы от скуки он снова не прибегнул к кокаину.
Холмс замолчал, и улыбку на его лице сменило выражение задумчивости. В глазах его я не заметил апатии, свойственной человеку, принявшему наркотик.
— Меня позабавили иллюзии, которые питает род человеческий, Уотсон, — сказал Холмс. — Вроде бы это забавно, но при размышлении становится грустно.
Я ждал объяснений.
— Можете ли вы определить причину моего веселья, Уотсон, и моей грусти? Мне кажется, она совершенно очевидна.
Я подумал. Если ему на глаза попалась юмористическая заметка то он, несомненно, не обратил бы на нее внимания, так как она для него так же бесполезна как трактат об орбитах планет. Описание жестокого убийства его отнюдь бы не позабавило. Упоминание о деятельности Мориарти повергло бы его в гнев или печаль.
— Ах, — сказал я, будучи уверен, что отгадал загадку. — Вы прочли описание преступления, то есть, прошу прощения, описание расследования преступления и нашли ошибки в его анализе. Но, — заметил я, обеспокоившись безразличием Холмса к моему рассуждению, — это предполагало бы арест невиновного человека, Холмс. Наверняка вы бы не стали смеяться, а прореагировали как-нибудь по-другому.
— Конечно, не стал бы, — сказал Холмс. — Но ведь это и не описание преступления.
При этих словах он потряс газетой.
— Здесь напечатаны комментарии Конана Дойла по поводу недавнего представления Гудини.
— Да, оно было довольно зрелищным, — сказал я. — Очень волнующим, я бы сказал. А сэр Артур тоже нашел его впечатляющим?
— Конан Дойл, — сказал Холмс с какой-то мрачной враждебностью, — приписывает все достижения Гудини, — тут Холмс фыркнул, — его мистическим способностям.
— Но его трюки действительно могут дать повод для подобных размышлений, — сказал я добродушно.
— Ха! — воскликнул Холмс. — В этом-то и все дело, Уотсон! Разве бы вы стали платить за то, чтобы увидеть, как ему не удается выбраться из заколоченного гроба?
— Пожалуй, нет, — признался я.
— Если бы Гудини объяснил вам свои методы, то вы бы сказали: «Как просто! Любой может так сделать — при помощи вашего метода!»
Так как Холмсу очень часто приходилось выслушивать подобные заявления, то я начал понимать причину его вспышки.
— Я бы так не сказал. Я бы сказал, что в результате долгих упражнений он возвел технику сценических фокусов в ранг точной науки.
Холмс выслушал мои слова с улыбкой, так как я часто говорил нечто подобное о его практике расследования преступлений.
— Но ведь это правда, Уотсон, — сказал Холмс, снова принимая серьезный вид. — Ведь действительно любой бы смог повторить его фокусы, если бы всю жизнь посвятил изучению и совершенствованию методов! Вот почему это так просто.
Когда Холмс снисходил до того, чтобы объяснять изумленным наблюдателям цепь своих рассуждений, реакция была неизменна: его методы оказывались «совершенно очевидными»; любой, в том числе и наблюдатель, мог бы с легкостью повторить это рассуждение.
— Конан Дойл претендует на дружбу с Гудини, — продолжил Холмс с раздражением, — и тем не менее оскорбляет своего друга. Он отрицает его трудолюбие и упорство. Несмотря на все отговорки Гудини, он продолжает приписывать его способности влиянию потусторонних сил. Как если бы сам Гудини вовсе ничего не смог бы сделать! Какой же глупец этот Конан Дойл!
— Полегче, — сказал я. — Сэр Артур умный и образованный человек. Он отважный и вдохновенный человек. Его воображение может посоперничать с воображением Уэллса! Его истории о профессоре Челленджере достойны «Войны миров»!
— Я не читаю художественных произведений, — заметил Холмс. — Может, это и в самом деле недостаток, за который вы меня всегда упрекаете. Но если бы я даже и читал литературу, то вряд ли стал бы тратить время на псевдонаучные сочинения, которые вы находите такими захватывающими. Не интересны мне и фантазии безумного духовидца! — хмуро добавил он сквозь густое облако табачного дыма. — Человек фотографирует фей у себя в саду.
— Вы неисправимый материалист, Холмс, — сказал я. — Я собственными глазами видел необъяснимые явления в Афганистане…
— Древнее искусство ловкости рук. Дрессировка змей. Фокусы с веревками! — он снова рассмеялся, на этот раз без прежних истерических ноток. — Ах, Уотсон, завидую я вашей наивности.
Я собирался оспорить его утверждение, но он остановил меня, подняв руку.
— Миссис Хадсон…
— … с нашим чаем, — сказал я. — Не так уж и трудно догадаться, ведь слышны ее шаги, а сейчас все-таки время пить чай…
— … хочет сообщить нам о прибытии клиента.
Миссис Хадсон, наша домохозяйка, постучала в дверь и открыла ее.
— К вам джентльмен, мистер Холмс, — сказала она. — Вам подать еще одну чашку чая?
За ее плечами показалась фигура человека, стоящего в тени.
— Благодарю вас, миссис Хадсон, — сказал Холмс. — Это было бы очень любезно с вашей стороны.
Миссис Хадсон положила визитную карточку на поднос возле двери. Холмс поднялся, но не стал утруждать себя ее чтением. Когда посетитель вошел, я тоже поднялся и собирался было поприветствовать его, но Холмс меня опередил.
— Как я вижу, доктор Конан Дойл, — холодно произнес Холмс, — вас сегодня неожиданно вызвали в поля, и все утро вы вынуждены были заниматься тайной испорченного урожая. Можно также добавить, что расследование ни к чему не привело. Неужели появилась новая «теорема поля»?
Конан Дойл от души рассмеялся; его могучая грудная клетка, сотрясаясь, издавала мощные раскаты зычного хохота.
— Так, значит, вы меня уже представили, Джон! — обратился он ко мне. — Вы, вне всяких сомнений, смотрели в окно и видели, как я приехал. Не такая уж и мудреная дедукция, — тут он улыбнулся Холмсу, а затем сморщил нос и снова повернулся ко мне. — Но как вы узнали, что я только что приехал в город, и как догадались, что я занимался «теоремой поля»?
