Нетерпеливо оглядываюсь в сторону сербской обители. Наконец Иван спрашивает о том, что, видимо, интересовало его с самого начала. Московские телефоны известных православных людей. Вынужден разочаровать своего собеседника… Жаль, что сфотографировался с ним. Теперь, наверное, на всех путях своих странствий он будет выдавать меня за своего друга.
Что это за тип такой был? Позже один афонский монах рассмеется: «Иван-паломник? Мы действительно знаем его. Только называем „архисинагогом“».
Афонская неделя быстро пролетает.
«Доам нефереште, Доам милуеште». (Господи помилуй, Господи благослови). Тихая келья Иоанна Богослова, где подвизаются молдаване. Выходишь из храма, и перед тобой как на ладони – Святая Гора с заснеженной вершиной. Эта местность, несколько келий, объединявшихся когда-то в скит, называется Провато. Идти сюда ближе всего от Каракалла. Дорогу мне и показал каракалльский насельник, русскоязычный словак отец И.
Ни старца, ни насельников в келье нет. Только один из братии – отец Варсонофий. Угощает мамалыгой. Раньше я только слышал об этом блюде. Мне нравится. Вкусно! Вечером пьем с отцом Варсонофием чай. Он сетует: «Многих паломников-молдаван на Афон не пускают. Проверив документы, не выдают визы. Молдавия – бедная страна, и в Греции опасаются, что под видом паломников заедут нежелательные гастарбайтеры».
А я обратил внимание: молдаван и румын стало на Святой Горе намного больше. Даже среди таксистов Карее. « – Сколько?» – шевелишь пальцами, чтобы понятно было: вопрос идет о цене. «Пенде» (пять евро), – таксист отвечает по-гречески, но по всему видно, что это румын.
На другой день идём берегом моря. Точнее, большую часть пути – скачем. Через огромные валуны. Удивительное дело – многие из них помечены светлыми крестами. Светлыми на черном фоне. Замечательное природное явление!
Нас ждет еще одна келья. На подходе к ней – роща древних олив. Говорят, многим из них лет по пятьсот. Только представишь себе и поражаешься: чья-то заботливая рука посадила эти саженцы во времена великого князя Василия, отца будущего царя Иоанна Грозного! В убогой келье подвизаются два насельника из России. В идеальном состоянии – только небольшой храм. Он освящен во имя святителя Спиридона Тримифунского. Все остальное, сразу видно, восстанавливается из разрухи медленно, кропотливым трудом, без помощи богатых благодетелей. Возрождается келья с 1992 года. Здесь были практически одни руины. Прежде всего, рассказывают мне, нужно было изгнать отсюда многочисленных крыс и змей. Впрочем, и теперь на кухню приползает иногда двухметровый удав. «И что же он, не опасен?», – спрашиваю я и стараюсь скрыть возникшее беспокойство. «Нет, – отвечают мне, – поймает крысу и уползает на пару недель – переваривать ее»…
Недавно кто-то из афонцев рассказывал мне такую историю. Когда в 70-е годы в Пантелеимоновом монастыре появился первый грузовичок, в темноте на нем наскочили на какое-то бревно. Вышли из кабины и ужаснулись. Оказывается, через дорогу лежало тело огромной змеи – и голова, и хвост ее были в придорожных кустах. Возвращались обратно – чудища уже не было. Видно, жив остался удав. Уполз.
Праздничная трапеза: жареная картошка и салат из одуванчиков. Вот, наконец, и попробую я блюдо, о котором рассказывал мне под Рязанью приснопамятный архимандрит Авель, бывший игумен Пантелеимоновой обители. Он приехал на Афон, когда казалось, что русский монастырь здесь доживает последние дни. Несколько немощных старчиков, запустенье, отсутствие связи с Родиной и бедность. Весной выручал салат из одуванчиков… (1). Что ж, хотя бурая масса и неприглядна на вид, если полить ее смесью оливкового масла и уксуса, то к картошке – очень даже ничего. Я прошу себе вторую порцию. По-монашески, досуха вытираю миску корочкой хлеба. Еще старец Паисий обращал внимание: когда выбрасываешь остатки освящённой пищи в нечистое место – это грех.
С нами за столом – ещё двое русских монахов. Пришли сюда на праздничную воскресную службу. После трапезы – монашеская беседа.
Причастие бывает действительное и действенное. Если священник грешный, то второго может и не быть. Одна старица приняла Святые Дары и сказала: опять священник «пустой» оказался… Я слушаю и молчу. Честно говоря, не знаю, что об этом думать.
Другая тема, которой мирскому человеку также лучше не поддерживать. О том, что знакомый монах, у которого всё было прекрасно – старец, келья, – оставил удел Пресвятой Богородицы и женился. Может, это неправда?
Ещё удивительная деталь. Недавно в келью зашёл молодой болгарин с необычной татуировкой на плече. Оказалось, эта арабская вязь – знак Османской империи. Болгарин говорит: мой прадед был управляющим при турках. Мы тогда отлично жили. Лучше подчиняться туркам, чем Евросоюзу… Нет, старец Иосиф Исихаст говорил другое. «Говори Господу так: «О возлюбленный мой, сладчайший Иисусе Христе! Кто обо мне Тебя попросил и кто помолился, чтобы Ты привел меня в этот мир и чтобы я родился от родителей, добрых и верных христиан? Ибо столь многие рождаются у турок, католиков, масонов и евреев, и язычников, и прочих, которые не веруют, но суть как бы и не родившиеся совершенно, и вечно мучаются». [25, с. 273]. В ответ на такие нетолерантные слова болгарин только машет рукой.
…После утренней службы – чай и сухари. Неужели даже оливок нет? – удивляется один из гостей. «У нас – по зографскому уставу, – отвечают, – поскольку в оливках содержится масло, то в постный понедельник их вкушать не благословляется».
Мне показали дорогу к одной заброшенной келье. Крохотное помещение, сложенное из валунов, скреплённых глиной, почти развалилось. Остатки стен храма (он датирован 1196 годом), стянуты стальными тросами. Здесь подвизался священномученик Евфимий, который впоследствии стал последним болгарским патриархом перед Османским игом. Возможно, именно в этой келье, где-то около 1360 года, монах Евфимий перевёл «Диатаксис Божественной литургии» патриарха Филофея. Так возникла новая редакция славянского Служебника, быстро распространившегося во многих странах.
Патриарх Евфимий был повешен османами на вратах Великого Тырново. Нет, не всем вольготно жилось при турках.
«Христос Воскресе, из мертвых смертью смерть поправ и сущим во гробех живот даровав…» Хорошо здесь молиться! Удивительно благостно на сердце. Кругом никого нет и, видимо, давно уже не было, но не чувствуешь себя одиноким. Ощущаешь присутствие. Бывшего здешнего насельника? Священномучениче Евфимие, моли Бога о нас.
Вот и всё. Спешим в аэропорт. Взмываем над древней землёй Халкидики. Седмица пролетела как единый день.
ПРИМЕЧАНИЕ
1. Незадолго до смерти бывшего настоятеля Свято-Пантелеимонова монастыря архимандрита Авеля (Македонова) мне удалось расспросить его об Афоне 70-х. Часть нашего разговора, состоявшегося в Иоанно-Богословском монастыре под Рязанью, предлагаю вашему вниманирю.
«После того как отец Никодим (Ротов) был начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме, он возвращался в Москву и побывал в Греции. Приплыли в афонский порт Дафни. Греки очень волновались, что гость посетит Пантелеимонов монастырь. Пугали: не советуем, не гарантируем вашей безопасности. Тогда отец Никодим позвонил русскому игумену – схиархимандриту Илиану, который подвизался на Святой Горе с 1904 года. Тот сразу приплыл на лодке и рассказал, в каком состоянии пребывает обитель.
Потом, когда установились контакты с Родиной, в монастырь на собственной яхте приплыл некий миллионер, украинец. Кажется, его фамилия была Симоненко. Что-то в этом роде. Он упрекал отца Илиана: зачем вы связываетесь с красной Россией? Все необходимое мы вам дадим! Игумен ответил: а что вы нам можете дать? Доллары? И что мы с ними будем делать? Обклеивать стены? Так их крысы погрызут. А Россия – наша родина. Она всегда давала нам все необходимое и главное – монахов. У вас ведь монахов нет. Ты пойдешь в монахи? Нет? Да ты и не годишься…
Патриарх Алексий I благословил владыку Никодима сделать доклад на заседании Священного Синода. Как раз тогда (это был 1960 год) я приехал к владыке Никодиму. Он говорит:» – Знаешь, старец (по старой памяти обратился, так он в детстве меня называл), а я на Афоне был».» – Во сне?»» – Въяве». Тогда он и рассказал, что после доклада на Священном Синоде принято решение сформировать группу из восемнадцати монахов для пополнения Пантелеимонова монастыря.» – Какие счастливые!» – вырвалось у меня. Владыка пристально посмотрел мне в глаза и спросил: «Ты искренне это говоришь или, чтобы разговор поддержать?» «Как же не искренне, – отвечаю, – каждый православный монах почел бы за счастье быть в Уделе Матери Божией».» – Завтра я иду к патриарху и буду просить внести тебя в список». На другой день он возвратился сияющий:» – Едва я заикнулся о тебе, святейший тут же благословил включить тебя в список».
