Он подозвал официанта, и Катю посадили так далеко, что Гера с трудом разбирала посылаемые ей сигналы. Катя напрасно волновалась. Между Герой и Вадиком такая же бездна, сколько песка между плодородными землями в пустыне Сахара.
— Слушай, — Вадик придвинулся, — давай выпьем за встречу.
— Выпьем. Давай.
Он щелкнул пальцами, и официанты принесли марочных вин на выбор; Гера разглядела год изготовления на этикетке одной из бутылок — тысяча восемьсот девяносто седьмой. Официант сперва неторопливо наполнил бокал Гере и только потом обслужил ее кавалера.
— За возобновление дружбы, — произнес Вадик торжественно.
Вино оказалось странным на вкус, но приятным. Гера не заметила, как быстро опорожнила бокал.
— Повторим?
— Повторим.
«Пить больше не буду. Сделаю вид, что глотаю, но к вину не притронусь. Если голова останется светлой, Вадик для меня не опасен».
Вадик ударился в воспоминания:
— Слушай, помнишь, как мы яростно спорили?
— Мы разные, в этом проблема, — она снова глотнула вина и закрыла глаза.
— Нравится? Хочешь, подарю пару бутылок?
— Не откажусь.
Вадик оказывал Гере особенное внимание, и она видела, что дело здесь не в желании восстановить прежнюю «дружбу». Их школьные отношения были натянутыми, никаких нежных чувств с ее стороны. Вадик подкидывал ей такие сюрпризы, от чего у нее возникали проблемы. Мышь в ранце, испорченные тетради с контрольной, выброшенный в окошко учебник — такие «знаки внимания» дружескими не назовешь. Когда перед выпускными он отличился опять — сжег кислотой ее юбку, терпение кончилось. Они подрались в раздевалке для мальчиков.
Раньше Гера считала Вадика человеком с ограниченным потенциалом. Спустя годы он научился производить впечатление, но все равно оставался все тем же мелким засранцем.
И этот засранец сидел напротив нее, как преданный друг.
— Куришь? — он протянул сигарету.
— Только в торжественных случаях.
— А сейчас какой случай?
— Пожалуй, особый.
Он щелкнул зажигалкой, она прикурила. Затянулась.
— Над тобой отличная вытяжка. Работает как пылесос.
Она запрокинула голову. Уходящие ввысь серебристые трубы висели над каждым столом. В их светильнике точечные лампочки располагались по краю, а в недрах трубы слышался гул.
— Батин столик. Мощная вытяжка только здесь, в остальных послабее. Дорогая игрушка. Смотри!
Он оторвал край от салфетки, положил на ладонь, поднял руку — медленно, искоса поглядывая на Геру. Бумага запрыгала, приподнялась над ладонью и пулей улетела в трубу.
— По краю вытяжки детекторы с нейтрализатором запаха, вроде аэрозоля. Аэрозоль нам доставляют из-за границы. В основе всей этой байды — лавандовое масло. Лаванда перебивает многие запахи, — Вадик что-то покрутил, и серебристая конструкция чуть соскользнула вниз. — Оп! Лампу можно поднять или изменить освещение — такое вот изделие номер один.
— Твой отец сидит на марихуане?
Он косо на нее посмотрел:
— Ты что, вчера родилась?
Гера положила сигарету на край низкой креманки с апельсиновым джемом, поданным к мясу. Горстка пепла упала на стол.
Вадик поглаживал ее по спине.
— Сейчас начнется представление. В духе «Голубого огонька» времен застоя, прикалываешься?
— Не успеваю. Но вижу, что ситуация «один-ноль» не в пользу директрисы. И чья это инициатива?
— Требование руководства школы. Как говорится, без комментариев.
Привычный к оргиям клуб превратился в театр абсурда. На сцене до смешного неубедительно смотрелись артисты, исполнявшие песни из репертуара далеких восьмидесятых. Гера понимала: программа одобрена директрисой.
Верхний свет погасили. Зал пронзили тонкие нити; — плитка волшебным образом отражала лучи, наполняя дымную, прокуренную атмосферу мистической аурой.
Звуки становились громче, от ярких вспышек софитов в глазах появились круги. Теперь Гера двигалась резко: предметы двоились, подробности смазывались.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В проходах между столиками танцевали. Люди соединялись, превращаясь в многоруких чудовищ, как будто бы она попала на бал индийских богов. Она протерла глаза.
Откуда-то появилась уборщица и старательно замахала тряпкой.
Или это стриптизерша, танцующая возле швабры?
Или черная колдунья Мамбо?
Темнолицая Мамбо мечется возле шеста в стенаниях, сыплет под ноги то ли муку, то ли снег. Плачет, поет, взывает к лоа: «Папа Легба, открой ворота! Папа Легба, открой ворота!». Самозабвенно красива сейчас колдунья. Ее лицо разглаживается, светлеет. Руки переплетаются, двигаются в такт барабанным звукам. Мука сыплется перьями убитого петуха, застилая глаза. «Я слежу за тобой», — шепчет ей на ухо Мамбо. — «Я вернусь, чтобы открыть нужную дверь».
Вадик дернул ее за руку, и она очнулась. Вино запросилось наружу.
— Что с тобой? Дать глоток минеральной воды?
— Нет, — она повела рукой, — мне… нужно… носик припудрить!
Не успела она отойти от стола, как к ней подошел невысокий мужчина.
— Потанцуем?
Она узнала Пашу Карпухина — личность талантливую, неординарную, обласканную директрисой. Из-за модной испанской бородки Паша выглядел солидно, хотелось обратиться к нему по имени-отчеству.
— Не может быть! Пашка? Сколько лет, сколько зим!
Паша обнял Геру за талию, и они заскользили по кругу.
— Как поживаешь?
Одноклассник вежливо отозвался:
— Неплохо. Как ты?
— Работаю. Не замужем.
— А я женат. У меня две дочери-погодки: четыре и три года.
— Как летит время. Где ты работаешь?
— Я психиатр. Приходится работать с такими необычными типами!
— Почему ты выбрал психиатрию? У тебя же красный диплом был — открытая дорога в МГУ.
— Психиатрия мне интересна.
— Чем?
Павел охотно углубился в дебри вопроса:
— Как ты думаешь, почему люди воспринимают реальность по-разному? И где та грань, переступив через которую становишься нашим клиентом?
Гера пожала плечами:
— Никогда не задумывалась. Это повод для размышления.
— Вот! — он с размаха сжал ее плечи. — Нужно задумываться о жизненных гранях. Чужие судьбы — они, как одежда. Ничто не мешает тебе видеть мир чужими глазами. Сравнивая себя с кем-то, ты учишься взгляду со стороны. Но главное даже не это. Фотографы знают: правильный ракурс обеспечивает им успех фотоснимка. Но как это — правильно? Из положения лежа? Подбородок задавит. А если подняться повыше? Ага! Открылись прекрасные глаза, нежный лоб и чудесные ушки. Каждый из нас видит то, что хочет увидеть. То же самое с чувствами. Вот как ты представляешь себе сожаление?
Гера включилась в игру:
— По-моему, это ощущение неудобства. Потеря комфорта, утрата.
— Это твое восприятие. И не факт, что Вадик с тобой согласится. Один из моих пациентов утверждал, что сожаление — это ветер.
— Необычно и красиво. Но непонятно.
— Представь себе ма-аленький смерч. А теперь представь, что этот смерч уносит все сожаления. Чувства, унесенные смерчем — красиво? Жизни, отобранные человеком, который не сожалеет — красиво?
«Как бы перевести разговор на что-то другое?»
Она со вздохом сказала:
— Не хочу, чтобы ты разглашал врачебную тайну. С меня хватит историй.
Но Паша искренне рассмеялся:
— Всего одна поучительная история. Поступает к нам на днях больной с паранойей. Убедить пациента, что он болен, нельзя; скорее он убедит окружающих, и ему, к слову, поверят. Отсутствие самокритики — характерный признак болезни. Началось все с обычной простуды. Казалось бы, поболеешь и выздоровеешь? У нашего больного все протекало сложнее. Быстро вернуться к здоровой жизни не получилось: не помогли ни аспирин, ни антибиотики. Больному стало казаться, что его заболевание неизвестно современной науке и вылечить его обычными средствами невозможно. Кто-то посоветовал лекарство, стимулирующее иммунитет, чтобы выздоровление состоялось быстрее. Тут и произошел перелом. Он убедил себя, что вирус спрятался в клетках, вызвал мутации, и что скоро он станет сверхчеловеком. К тому времени простуда у человека прошла. Он стал ходить на работу, встречаться с женщинами — намеренно «заражать» их. Только представь — намеренно. Чтобы укрепиться в догадках! Но и настоящая, психическая болезнь не дремала. С каждым днем наш пациент убеждался, что его сверхспособности уже проявились; подтверждением этому стали изменения во внешности тех самых женщин — он их видел иначе. Я опускаю тот факт, что, с его слов, повторное заражение ведет к дальнейшим мутациям; все это лирика, Гера.
