— Не строй из себя фрейфею. Решила, что можно не отвечать?
— Разговор закончен. Простите, — она собралась оставить глупую затею с визитом, приготовилась уходить.
— Закончен! Слышали? — Фонтан стал нехорошо смеяться взахлеб, но потом, остановившись, добавил: — Значит так, соска, непонятливым объясняю. Когда я спрашиваю тебя, ты отвечаешь. Если меня игнорируют, я спрашиваю в другом месте. Сечешь?
— Он был… он был…
— Ну?
— Никаким, — честно ответила Гера.
— И ты слиняла поэтому?
— Поэтому.
— Допустим, — Фонтан раскачивался на каблуках, перемещая тяжесть тела с пяток на мыски и обратно. — Какой он любовник, я знаю. Не соврала. Вот если бы ты соврала, значит, что-то скрываешь и совесть твоя нечиста.
Фонтан был так близок к истине, что задай он провокационный вопрос, Гера сразу бы раскрыла все карты. Но от повел себя по-другому.
— Послушай, — он погладил ее по руке как животное, которое хотят приручить, — ты видела Вадика крайней. Наверняка что-то приметила. Может, мимо кто-то прошел или показался тебе подозрительным?
— Рядом не было никого, кроме парней из охраны.
— Допустим, — Фонтан снова задумался, краем глаза приглядывая за ней. Было заметно, что он ей не верит. — Так ты пришла, чтобы Вадика навестить? Так его полюбила?
— Ну, в общем… Мы же вместе учились.
— Ладно, соска, идем.
Перед Фонтаном открылась дверь, и они двинулись по коридору в отдельную палату. По пути Гера заметила, что в просторном холле лежат пациенты, и что у каждой кровати есть капельница. За столом возле входа дежурил врач. Медсестра ставила капельницу старику, который не подавал признаков жизни.
Геру подтолкнули в прибранную, отремонтированную палату с работающим телевизором на стене. Справа стояла кровать, в которой грузно, с провисом, спал Вадик.
— Вот твой любовник, соска. Не комплексуй.
Гера понимала, что нужно реагировать на происходящее: кинуться к Вадику на грудь, рыдать, а лучше биться в истерике. Но она не двинулась с места.
Фонтан по-отечески обнял ее и вежливо пропустил вперед.
— Видишь, что эта тварь сделала с сыном?
— Вижу, — она словно остолбенела.
Вадика было по-человечески жалко: глаза, нос и рот утонули в синюшном отеке, руки покоились в гипсе на надежном каркасе. Правая нога устойчиво застыла в воздухе, придерживаемая тонким тросом с противовесом. Напрасно она вспоминала, когда успела так его отходить.
— Знаешь, что я сделаю с той тварью? — шепнул ей на ухо Фонтан.
— Н-нет…
— Сдеру с него кожу и буду отрезать по кусочку мясо… и тут же при нем зажаривать. Чтобы он видел все, тварь, чтобы он все видел! — Фонтан сжал кулак, демонстрируя, что ни одна особь не избежит правосудия. А под конец подытожил: — Значит так, соска, если это ты его… хм… я тебя из-под земли достану.
Гера быстро выскользнула из-под пристального взгляда Фонтана; больше незачем здесь находиться. Ей вообще ни к чему было являться в больницу, только осложнила свое положение.
Возле выхода из больничного корпуса кто-то схватил ее за руку.
— Стой. Нужно поговорить.
Это был первый лемург, которого она видела не в зеркале. Красивые вытянутые глаза, будто специально подведенные карандашом. Приятная, подобная леопарду физиономия. Блестящая шерстка. Она с первого взгляда влюбилась в него.
— Прости, что тебя напугал. И тогда, возле аптеки.
— Я приняла вас за…
— Сумасшедшего? Понимаю. Ты же видишь меня, как лемурга?
— Вы очень… — она покраснела.
— Давай «на ты», хорошо?
Переходить «на ты» с человеком, в которого внезапно влюбилась, все равно что сблизиться с ним. За последствия она бы не поручилась.
— Как мне тебя называть?
— Никита.
— Гера.
Мы пожали друг другу мохнатые лапы и рассмеялись.
— Вдвоем как-то радостнее быть лемургами, не находишь?
Нечего и возражать. Он действительно милый: инопланетный странник в кошачьем обличье, нежное божество, которому хочется поклоняться.
Никита пригласил ее в ресторан Останкинской телебашни, чтобы показать Москву лемургов. Оказалось, что лемурги не только иначе друг друга видят, они, как сложно выразился Никита, «…способны по-новому впитать реальность, открывая невидимые грани Вселенной». Он не стал уточнять, как выглядят эти «грани» с его точки зрения, предоставив Гере право самой сделать выводы, ведь что может быть лучше свежего взгляда на вещи.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она зажмурилась.
— Тебя ожидает сюрприз, — предупредил он, — не подсматривай.
Кончиками пальцев она чувствовала дрожание его теплой ладони. От него исходил мощный поток импульсов ожидания, или ей это только казалось?
Гера знала, что впереди панорамное стекло, а за ним — головокружительный городской пейзаж. Она даже представила, как он может отсюда выглядеть: крыши домов, улицы, поток транспорта — автомобили, фургоны, грузовики, спешащие из одной точки пространства в другую. Похожий пейзаж открывался с колеса обозрения «Москва-850», только там не было так высоко.
— Можешь смотреть.
Сперва она не увидела тех самых «граней», о которых Никита говорил с восторженностью, несвойственной зашоренному горожанину. Детали терялись в дымке автомобильного смога. И все-таки взгляд вскоре настроился на восприятие другой реальности; из хитросплетения улиц сложилось, как складывается в калейдоскопе, нечто нездешнее и для Москвы нехарактерное.
Когда-то, в пору раннего детства, мама подарила Гере переводные картинки — незатейливые рисунки, нанесенные на специальную бумагу. Картинку нужно было подержать в воде, а потом осторожно приложить к обложке тетради и аккуратно сместить верхний слой, и тогда изображение проступало. Картинка переводилась в тетрадку, книжку или в альбом. Гера помнила этот детский восторг, когда в альбоме появлялись переводные цветы или красочные птицы-колибри.
Сейчас она переживала ощущение заново — ситуация повторялась. Только вместо тетрадных переводных картинок перед глазами проявились длинные прямые туннели, словно поверх Москвы — ее зданий, переулков, проездов — кто-то нанес искусственное изображение. Взял и умелой рукой прочертил едва заметные трассы.
Эта сеть полупрозрачных туннелей, не прерываясь, тянулась через дома, ныряла в Москву-реку, углублялась в метро, шла параллельно улицам и проспектам.
Никита обнял Геру за плечи. Наверное, он опасался, что от неожиданности она упадет.
— Впечатляет. Как будто «дежа вю» наоборот.
— Это Транспорт — кротовые норы вселенной. Телебашня — подходящее место, чтобы оценить масштабы явления.
О кротовых норах она знала из книг, которые находила под кроватью у матушки. В книгах шла речь о черных дырах, квазарах, нейтронных звездах и других космических объектах, включая такое выдуманное явление, как «червоточины», способные соединять отдаленные точки пространства. Автор предполагал, что если попасть в такую «нору» с одной стороны, то выйдя с другой, можно увидеть себя же, входящего. Раньше Гера думала, что эти «норы» — лишь сухая теория и никаких доказательств. Оказалось, что их не существует в представлении обычных людей, для лемургов это привычный способ перемещения.
В Транспорте было что-то неуловимо зловещее, будто окружающий мир соскользнул в иную реальность — параллельное измерение, как у Стивена Кинга во «Мгле». Словно паутина туннелей проступила из неизвестных миров для того, чтобы предостеречь, уберечь от ошибки.
Ник объяснил ей, что не каждый может увидеть туннели. Людям эта функция в принципе недоступна. Даже некоторые лемурги могут быть ее лишены. Это как талант; если нет слуха, правильно не споешь, как ни старайся. Если особое зрение лемурга не развилось, эволюцината считают «невызревшим», и не факт, что он когда-то «дозреет».
— И много в среде лемургов недозревших? — спросила она.
— Хватает. Конечно, они не изгои, но и пересекаться нам негде — интересы не те. Невызревшие образовали отдельную общность. Там в ходу кухонные разговоры, зависание в социальных сетях; и темы перетираются одни и те же — кто им враг, а кто нет — между собой разобраться не могут. По природе своей к людям они ближе, чем мы. Зато у таких лемургов отлично развито обоняние или, как они говорят, чутье. Феномен коллективного разума, знаешь ли.
