«Она весной была бледна»
Она весной была бледна и взгляд рассеяней не хотелось ничего такого, простовесной трава сосала из нее для ростаалоэ соки, витамины «бэ-двеннадцать».Он делал ей уколы в попу, протираяследы от точек ватой, полной влагой водкиа ночью в дреме, вся в поту она кричала:«Навоходонасэр!»И вот, однажды, посреди сырой дорогипред ней как вкопанные джипы-носорогиостановились — три машины, а за нимив носилках стройный, полуголый Царь Египта.И эвкалиптовою ветвью прикрываясьступил на землю он, вонзил копье ей в попу!Она бежала долго, вроде полевропыИ люди вслед коричали ей:«Навоходонасэр»!И в этом месте над Россией расцветалифиалки, пурпурные маки и тюльпаныв прожилках желтого, бордо, слегка индигоа по краям фламинго розового цвета.И на воде виднелись ушки носорога.
«Заверните меня в плащеницу…»
заверните меня в плащеницупусть проявятся хвост и копытцазаверните меня в лист капустныйпусть в прожилках пустоты хрустнутзаверните меня в фотопленкупусть проявится плач ребенказаверните меня за уздечкуу кобылицы сегодня течка.В млечный путь, моя подруга, в млечный путь!Дай нам воли — мы покатимся как ртуть!От порога до пологой до горыДогорать на пепелище у звезды.В млечный путь, моя подруга, в млечный путь!Дай нам водки — мы отправимся тонутьОт извилистой реки до дна по грудьИ взболтаем горя илистую муть.В млечный путь, моя подруга, в млечный путь!Добеги одна, до Веги добеги!А я буду вслед губами ветер дуть!В млечный путь, моя подруга, в млечный путь…На имя не иди, на отклик — кайся.На спину впереди не опирайся.На волю не играй, играй на долю.Настойку не давай из крови пролитой.На имя не иди, не одевайся.Придет Она сама. Ты кайся, кайся…Ангел это девочка с корзинкой,Банджо это воля диких прерий.Верь мне — это мысли из материйА любовь — побег за паутинку.Вот. А бывает там. Догорает то.Год. А бывает так. Добывают зло.Врет. А бывает нет. Но всегда кричит.Лед. А бывает жгет. А бывает — спид.Вот! Не бывает так! Чтобы вдруг без драк!Жмот! Он мне дал пятак! Обещал сто лет!Плод! Он не твоя смерть! Она утром спит.Бог — это не костел из рам! Это крик и стыд.Но бывает так. Полыхает то. И вон там стоит
«Бо-бо…»
…Светит солнышко, снежокпод ногой моей хрустит,под второй комочком стихзастревает как ледышка!Я упал, смеюсь, лодыжкабольно; надо мной толпамолодых совсем девчат!Жалко, шубки их до пят!Вот согреет землю лето,я с ледышкой повторю!Упаду, прочту стишоки уткнусь в траву с цветами,чтоб не видеть стройных ног,чтоб не чувствовать разрывамежду школьницей и мной.А потом пойду домой,расскажу об этом «маме»,что зовет себя женой,посмеемся водки выпьем,я ей деньги все отдам;или нет не все — на дамтратить деньги не прилично,я на книжки их потрачу,выйду в парк — и на скамейку!Мимо — школьницы, я — мрамор,подойдет девчонка в «мини»,если спросит почемукверх ногами я держукнижку Пушкина — отвечу:Пушкин летом так любилпознакомиться. Поэтамнадо видеть мир не так,и не этак — изнутримолодой, большой любви…Пушкин мне спасибо скажет,что держал его лицомк юной фее; с синякомпод большим красивым глазомвыйду утром на работу,сослуживцам передамопыт свой ошибок трудных:не встречайте ваших мамесли в парке вас обнялитри девчонки попросяпочитать стихтворяи побыть стихотворенкомв Новый год, на рождество!Будет вам потом бо-бо,Или глазу, или членуСП[2] Пушкина читать…
«Прощай, любимая, прощай…»
… Прощай, любимая, прощайя улетаю с облакамипрощай им — падшие на камнислезами.Прощай, любимая, прощайя облетаю пустоцветомпрощай и… скушно этим летомбыть фиолетовым.Прощай, любимая, прощайя заплетаю ленты в косыпрощай им шляпки из соломкии в ведрах — росыШампани!Прощай, любимая, прощайлежи комочкомв обьятьях-щупальцах у строчек…ОН — ХОЧЕТ!(смотрит вниз)Тебя, любимая. Прощай.На камень!
«Мурка, Мастер и Маргаритта»
Спица, воткнутая в мозгне удержитв положении прилежномсмоляных копну волосМаргариттыКолокольчик на пупкене умножитэмбрион вождя до рожиистопного у печиМастераБанка денег за хвостомне на кормиткилькой тонущую кошкуведь мелодий не набулькаетМуркаВодки выпей и садись на своюсивку-бурку…
«Я ЖЕЛАЮ НАМ ЛЕГКОЙ СМЕРТИ!»
Я желаю нам легкой смертиу свечи, в посторонней церкви,на деньгах и на мокрой постели,на стихах, или с криком «верю!»,с Моисеем, в ногах гирейв той пустыне, на лысой горе,или в зоне, с кайлом в руке,а может рядом с пьяным погонщиком,или в форме с новым погончиком…Я желаю нам легкой смертировно в полночь в своем кабинетерядом с дьяволом на львиной охоте,а может в Питере, на болоте…Я желаю умереть на вздохеу седьмой по счету пройдохив ее красной мягкой постели.Я желаю нам легкой смертина чужой красивой планете,на пороге желтого Домаили в жуткой пьяной канаве,а если повезет — в колоннена пыльной прямой дороге,или в покошенном стогеглядя в глаза молодой волчицеили от птицы желаю смертиили от жара горчицыили от сотни выпитых банокапперетива «Бьянки»,от анекдотов «Анки»,я желаю нам легкой смертитостуя за жизнь, за гранки,во время беседы у Богаполучая ножиком в сердцея желаю нам легкой смертиот недостачи в банкеот песен сибирской Янкиили от съеденной мертвечиныза стальной Кремлевской стеной.Я желаю нам легкой смертиот подарка своей дорогойи ненаглядной теще,от осенней коварной лужиили от фразы «кому ты нужен?И что есть причина смерти?А может ты просто — упал и умер?Или совсем уже полоумен?Или обманут собственным другом?Или другим поэтом контужен?Или звуком твой мозг нагружен?..»В общем, ясно: в Бога не веряпокидая свою купелья желаю нам легкой смерти(в России вечная цель…).Впрочем, каюсь, солгать не могуя желаю нам полной жизни,когда кровь и слюна брызнетот прочтения этой строчкитой последней своей ночьюа потом отойти желаюот желанного мне краяи вкусить пару новых строчек,и бежать от стихов, где прочеркВместо боли в конце точеки упасть на луга в пропастьгде мы кушать и спать просими в начале «НЕ Я» восклицаемтянем жилы и жалим, ставимзнак вопроса нерукотворныйпод словечком простым «покорным»…Вольно! Почесть дана. КаюсьВыхожу из себя, таю,Не рожден, но уже умираюв глубине своих лучших лет…Коченею, колюсь костьюмерзну, жду, открываю гостье,реверансы, поклон, на пол,Хруст в спине, в животе, на кон,Ставим голые мысли в образ,А затем пустота, голос. И отсчет:— раз, два, три, готовы?! Взлетаем!— Но куда?— А так, черкнуть слова.И в словах умереть. Слегка…Впереди еще много слов….Да простит меня, Бог — верю!Пока…
«И дверь открылась»
На белом, бледном полотне стояло блюдо.На нем — два яблока, лимон; и край салфеткиЕдва заметный плавный реверанс соседкеБутылке тонкой, налитой до края,Исполнил кружевами. Пламя,Едва ли видное чьему-то глазу,Слегка кольнуло по хрустальной вазеС цветами. Они своими тонкими шипамиГотовы были указать обидчице на место,Но кресло, своим пустующим и одинокомВидом удерживало время, и обидуЯблока, готового скатиться на пол.Его придерживал графин — на бледной,Матовой от камерного холодаХрустальной стенке замерла слеза. ПчелаПыталась окунуть свое коротенькое жалоВ бокал из старого каленого стекла,Присыпанного пудрой по овалу.Но тщетно — глубина событий не давалаПчеле достать до дна, окутанного пылью.И замерла она. Под абажуром.Иголки света, растопыренною горсткой,Сквозь дырочки материи из шелкаДержали потолок под заданным углом.Втроем они стояли у окна. И ждали вечность.А кресло ждало одного. Его.И дверь открылась…
«Сыну»
