Перед войной подростки и юноши улицы Подгорной вечерами собирались возле подъезда «Дома Дико». Все они учились в одной школе, которая располагалась ниже на улице Артиллерийской. Многим из них предстояло через год идти в армию. Мальчишки тайком курили, но вели себя довольно прилично. Разговаривали на нормальном русском языке. Я не слышал от них матерных слов и блатного жаргона. Верховодил там мой двоюродный брат Валентин Мухин по кличке «Каторжанин», прозванный так за то, что был острижен под ноль, ему должно было исполниться 16 лет. В годы войны он окончил Высшее военно-морское училище и в мирные дни был самым молодым командиром подводной лодки на Северном флоте. Среди них был тихий и умный еврейский мальчик Боря, щуплый и чернявый. Он жил в этом злосчастном доме и чудом остался живым после взрыва. Вскоре после начала осады города его призвали, он попал в разведку, о чем писал в письме брату. Здесь же под Севастополем он был убит. Мой брат тяжело перенес известие об его гибели. Помню, сутки пролежал, не вставая, на диване, уткнувшись лицом в подушку. Другой известный мне паренёк из этой компании, Коля Могила, тоже был призван и когда пришел к нам прощаться, то моя тетя разрешила ему и брату, как взрослым, выпить водки. Когда он уходил, я играл на улице. Подозвав меня, он подхватил под мышки, высоко поднял над головой и поцеловал. В это время я увидел слезы у него в глазах. Потом, опустив меня, сказал: «Ну, Жорка, живи долго!». Их всех можно было понять, ребята уходили на верную смерть. Коля остался жив и спустя долгие годы приходил к брату в чине капитана пограничных войск.
5. Хлеб наш насущный
Когда исчезли продукты, да и сами магазины, точно не помню. В первый месяц блокады все полки магазинов были заставлены синими консервными коробками с крабами «Снатка». Больше ничего. Пусто. Скоро и этого не стало. Вспоминается, что в годы застоя достать к празднику этот деликатес означало на порядок повысить праздничность, значительность стола и хозяев. Вот когда вспоминались эти полки магазинов. Неужели такое могло быть?
Основная пищевая поддержка шла за счет того, что отец, не годный по здоровью к военной службе, был оставлен в мастерских, которые обслуживали непосредственно фронтовую технику. Ну а остальное – это все то, что могли достать все члены семьи в бесконечных очередях за всем, что можно употребить в пищу. Например, за географическими картами, так как клейстер, соединявший бумагу с марлевой подложкой можно отделить с помощью воды, а дальше делай, что хочешь: ешь так, пеки оладьи на рыбьем жире, делай затирушку для супа.
Помню, в январе тётя Татьяна пришла с базара и сообщила, что в продаже только бочковые огурцы, а за ними несусветная очередь. Но и огурцы закончились. Тогда смеялись: немецкая листовка сообщала позже, что жители города питаются только солеными огурцами. А их-то уж и не было. Пропаганда опоздала! Кстати немецких листовок было много. Размером с тетрадный лист, на тонкой бумаге голубоватого или желтого цвета. Большинство начинались крупными буквами с призыва: «Штык в землю!», они призывали бить комиссаров и жидов и переходить на сторону немецкой армии. Далее в ней объяснялось, как сдаваться, используя эту бумажку как пропуск. Были листовки с карикатурами на наших вождей. Запомнилась листовка, где во весь лист изображалась голова человека, тонкая шея которого была сдавлена со всех сторон лучами шестиконечной звезды.
Под нами, улицей ниже, находилась мукомольная мельница. В неё попало сразу несколько зажигалок. Мельница давно не работала – не было электричества. Какие-то остатки зерна внутри еще были. Среди набежавшей толпы, и это под постоянным обстрелом, нашим женщинам удалось наскрести среди пыли какое-то количество полусгоревшего ячменя. Зерно потом провеяли и мололи на старой ручной кофемолке. Дело это было долгое и очень нудное. Поочередно мололи все члены семьи. Мне это по причине физической слабости от недоедания давалось особенно трудно. Вкус лепешек с едким запахом дыма и с горечью золы могу припомнить и сейчас.
Однажды средь бела дня ворвалась взволнованная соседка с известием: «Над нами, в степи, только что убило снарядом лошадь!». Стремительный рывок и нам что-то достается. За многие месяцы в доме пахнет мясной пищей. Мне не удается разжевать ни одного кусочка мяса, такое оно жесткое. С котлетами проще, но специфический запах конины не по нраву генетическому европейцу. Эпопея с поеданием этого продукта стерлась из памяти. Люди окраин города бедствовали не так сильно – выручало подсобное хозяйство.
Запомнился странный случай. Одна из моих многочисленных тетушек работала в торговом управлении города. Звали её тетя Надя. Недавно было отбито очередное наступление немцев, наступило кратковременное затишье. И вот эта тетя приводит к нам (почему-то не к себе домой) трех мужчин в военной форме, но не военных. Все немного подвыпившие. Мужики лет по 30–40. Очень быстро накрывается стол, и появляется такая еда, от которой кружится голова, течет слюна. Всего этого мы не видели несколько месяцев. Да и до войны не очень часто. Здесь разные колбасы и сыр, масло и яйца, большая копченая рыба с потрясающим запахом. Уже на сале жарится картофель, а на столе быстро сменяя друг друга, булькают бутылки водки с сургучной пробкой, которую лихо ладонью дядьки выбивают за один раз. Пьют быстро и много. Хорошо жрут. Из разговоров удается понять, что они снабженцы, бывшие сотрудники горторга. Еще, что они только что вышли из окружения. Самый старший из них, типа вожака, достает из кобуры милицейский наган и, потрясая им, сообщает, что видел немцев близко в лицо и стрелял в них. Они пьяны, наглы, рисуются героями и храбрецами, но что-то их беспокоит, что-то тревожит, не чувствуется завершающей уверенности. Начал крепнуть мат, и тетка Татьяна, моя крестная мать, вывезла мена на санях на улицу в тающий и смешанный с землей снег. Сани не ехали. Было сравнительно тихо. Бабахало иногда на Северной стороне. Видно, немцам дали хорошо и отогнали прилично подальше. Вышла мама. Вокруг было сыро, слегка капало. Был виден весь полуразрушенный родной мой город, местами дымки тлеющих пожаров. Давили низкие облака. За Северной стороной небо было фиолетовым с дальними электрическими сполохами. Был слышан почти ровный гул дальнего боя.
Бабушка в наше отсутствие собрала все со стола и вместе с узлами выставила всю компанию в направлении неопределенном, но ясном. Мы вернулись в хату. Что это были за люди? Что они здесь делали, когда все мужчины Севастополя на войне? Не мог я представить, кто же может в такое лихолетье так себя вести. В воспоминаниях позже подумалось, так это же были дезертиры!
По левому боку нашего дома стоял каменный, окнами на улицу, дом, повыше и побольше нашей глиняной мазанки, стало быть, Подгорная № 18. Хозяйками дома были две пожилые сестрички, очень тихие, очень скромные, интеллигентные (возможно, из «бывших»). Я бывал у них во внутренней комнате несколько раз, по приглашению подобрать книжку для чтения. Поразило то, что стен у комнаты (в обычном представлении) не было. Вместо стен – от пола до потолка стояли полированные, застекленные шкафы с рядами книг в невиданных обложках, тесненных золотом. Свободными от шкафов были только маленькое окошко и такая же узкая одностворчатая дверка. У них были годичные подшивки старых дореволюционных журналов, некоторые из них сестры давали почитать брату Валентину. Кажется, я уже тогда знал, что журналы эти запрещенные, а читать их преступно. Очень надолго остался у нас громадный блок подшивки журнала «Русская иллюстрация». Почему, станет ясно дальше. Какие там были литографические рисунки во всю страницу! Фото с полей Первой мировой войны. Портреты царствующих особ и их челяди. Замечательные иллюстрации к литературным произведениям, которые там печатались, и которые я взахлеб читал, иногда ни черта не понимая. Там на толстой глянцевой бумаге, которой я никогда не видел, вершились события неведомой мне жизни, такой красивой, такой светлой и материально достаточной. Рассматривание картинок притупляло чувство голода.
Так вот, эти милые женщины сдавали большую комнату своего дома, с тремя окнами на улицу, чете Толобовых. Сам Толобов военный водолаз был, вероятно, известным на флоте человеком, жена его Сара – подруга моей тети Тани, сын Алик, в последующем военно-морской офицер. Они рано эвакуировались, все остались живы и жили долго.
Плата за квартиру была единственной материальной поддержкой сестер. Когда жильцы эвакуировались, этот источник доходов исчез. Вероятно, сестры первое время перебивались продажей или обменом вещей. Книги были никому не нужны. Это понятно.
Бабушка, зайдя к ним по соседским делам, увидела, что бедные сестрички варят суп из мелких черных зернышек, семян паутели, (дети называют их цветки грамофончиками), которая летом вилась по стенам двора. На керогазе варилось в черной, как тушь, воде это подобие пищи из семейства бобовых. Бабушка попробовала и посоветовала вылить. Истинно православный человек, моя дорогая бабушка, Мария Васильевна, конечно же, чем-то съедобным поделилась с ними и, сдается мне, что и в дальнейшем поддерживала их чем могла. Прямое попадание, судя по воронке, тонной бомбы, разнесло домик в прах. Гибель несчастных была мгновенной. Громадная груда земли стала их могилой. Это случилось в те времена, когда уже никакие спасательные и поисковые работы не велись. У нас снесло сарай и проломило стену в первую комнату. Дом, который располагался левее, завалило веером от воронки. Там уже никто не жил. Очень жаль ни имен, ни фамилии погибших я не знал. Царствие им небесное!
