– Какая у тебя подруга? – настороженно поинтересовалась тетя Лариса, которой неожиданно пришла в голову тревожная мысль, и эта мысль не давала ей покоя. Племянница, только вчера приехавшая из провинции, сегодня уже прикатила на такси; такое обстоятельство не на шутку взволновало тетю, зародив в ее нежную, детскую, как она считала, душу, семя тревоги за свою квартиру.
– Тетя Лариса, милая, Аленку Топоркову я знаю с детства, учились в одной школе, она на три года старше меня. Инженер-конструктор. Чего вас волнует? Она умная, много читает, думающая, сама пробилась в жизни, никто ей не помогал. У нее есть сила воли и другие человеческие качества.
– Милуша, я знаю женщин, и не радо мне говорить об их уме. – Лариса Аполлоновна пригласила Марию на кухню пить чай. – У женщины, милочка, ум и сила в том – что она женщина. Я прожила свои годы и не знаю ни единого случая, чтобы сила женщины выразилась в другом. Не знаю, не встречала, не видела. Я прожила трудную, можно сказать, героическую жизнь, такую, что мировая война по сравнению с ней – легкая прогулка. Ты меня хорошенько слушай, милочка. Жизнь у меня трагическая! Однажды арестовали моего мужа. За что? Я узнала, что склад обворовали и в качестве улики воры оставили его перчатку. Хотели на мужа бросить тень! Мужа, Григория Тихоновича, три года таскали. Он поседел после того. Пришлось разводиться, думаешь – легко? Спасибо разобрались, освободили его, но инфаркт он заработал. И поняла я, какой силой обладает женщина. Существенная сила! Благодаря ей, если говорить честно, Григорий Тихонович стал генералом. И к нему снова вернулась я. Слушай меня, милочка. Слушай. Иринка не понимает, говорит: у вас своя, у нас, нашего поколения, своя жизнь. Все едино. Для всех поколений – едино. И такого не бывает, что по-разному. Я прожила не один день на земле. Ты что же, милочка, меня не понимаешь и соглашаться со мной, женщиной умной, не желаешь?
– Да нет же, тетя, – смутилась Мария, чувствуя себя неловко под пристальным взглядом Ларисы Аполлоновны.
– Но если говорить откровенно, то люди мне вот по горло обязаны. Буквально все.
– Чем, тетя?
– После всего, что я сделала для вашей и нашей родни, которую я буквально, а это было нелегко, спасла от голода в войну и после, я имею право хотя бы на простое сочувствие и глубокое понимание со стороны детей тех, кого я спасла. Как ты думаешь?
– Имеете, тетя Лариса. Я столько о вас наслышалась, что мне боязно было заходить к вам; я боялась вас, так я вас любила заочно.
В тот вечер Лариса Аполлоновна долго беседовала с Марией. Говорила в основном тетя, стараясь показать себя в глазах племянницы человеком значительным, оказавшим влияние на судьбы всех родственников и, даже больше того, – людей вообще, которые в бесконечном долгу у нее, и только невоспитанность, неблагодарность многих из них заставляет кое-кого забыть ее продукты, деньги, доброту и бескорыстие. Если Мария говорила, что брат ее, Дмитрий, институт закончил, то тетушка Лариса тут же восклицала:
– Знаю, милочка, знаю, руку я приложила, сделала все, что в моих силах.
Со слов Ларисы Аполлоновны выходило, что все хорошее, сделанное людьми, далекими или близкими, – дело ее рук, а плохое – это по причине, что не послушали вовремя ее предупреждений. Лариса Аполлоновна говорила сухим, резковатым голосом, словно даже немного сердилась на то, что ее, спасительницу и благотворительницу, могут не понять, как не понимают многие, и жизнь ее, полная ярких, удивительно кропотливых подвигов, заслуживает лучшего вознаграждения.
– Милочка, я ничего не хочу на этом свете, хочу только одного: чтобы человек меня понимал – это для меня будет такая награда, такая награда, что лучше и не надо, – со слезами на глазах произнесла Лариса Аполлоновна, посадила к себе на коленки Мики и страстно ее поцеловала. – А я нахожу понимание только среди одного достойного существа – собаки! Машенька, ты первый человек во всем мире, который меня понимает.
– Что вы, тетя Лариса.
– Во-первых, не зови меня тетей Ларисой, я не люблю это слово – тетя, зови попроще – Ларисой Аполлоновной. Во-вторых, если будешь меня понимать, поделюсь с тобой опытом, и я тебя выдам замуж за такого жениха, что квартиру, автомобиль и дачу, все удобства, Которые тебе и не снились, получишь сразу, – серьезно проговорила Лариса Аполлоновна, с легкостью привставая, и в тот именно момент, как привстала, ухватилась за спинку, ойкнула. – Ох! Боль меня тревожит в спинушке моей. Потри мне спинушку мою, дорогуша, а то я совсем окоченею.
– Тетя Лариса, миленькая, мне не надо от вас ничего, и я так вам за все благодарна, – проговорила растроганно племянница, которой вдруг стало невыносимо жаль заплаканную тетю, чья жизнь, несмотря на внешний блеск и благополучие, действительно, как ей показалось, не удалась.
В спальне тетя легла на кровать, а Мария принялась натирать ей спину, и, пока она это делала, с той стороны дверей спальни, словно предчувствуя какую-то беду, лаяла собака.
– Вот видишь, – сказала кряхтевшая Лариса Аполлоновна, и в ее голосе прозвучала нотка удовлетворения собакой. – Думает, что ты со мною плохое творишь. Умная, всем бы людям ее ум. Если б у меня был такой верный человек, я бы его озолотила, все отдала, лишь бы иметь и располагать его дружбой. Отдала бы золотые и брильянтовые кольца. Главное в жизни, милочка, – преданность.
Лариса Аполлоновна прервала свою речь, услышав звонок, во всю прыть побежала отворять. Все двери в квартире имели одну особенность – были вооружены глазками, даже дверь в ванную. Уж тут Лариса Аполлоновна не поскупилась, потому что глазков приходилось ставить девять. Даже в кладовке имела скрытный глазок, который сразу и не заметишь. Лариса Аполлоновна «проблему глазка» решила комплексно, научно обосновав место для каждого, с таким расчетом, чтобы, наблюдая в него, можно было обозревать довольно большое пространство, а лучше всего – всю комнату, а в случае открытой, например, двери из спальни видеть и гостиную. Система глазков – своего рода оборонная линия Ларисы Аполлоновны, ставившей перед собою цель «сберечь накопленное тяжким трудом» имущество. Мария посмотрела в глазок из спальни в тот момент, когда в гостиную входила Ирина с высоким, худощавым парнем. Парень не дождался приглашения и тут же сел в кресло. Ирина что-то ему сказала, и они ушли в ее комнату.
Тетя Лариса вернулась в спальню расстроенной и всплеснула руками:
– Опять новый! Каждый третий день – новый субъект! Скажи, что мне делать? Дочь меня совсем не слушается, вышла из повиновения еще в шестом классе. Каюсь, говорит, а остановиться ни на ком не могу. Милочка, что же будет дальше? Наш замечательный мир, когда я начинаю думать, рушится, уходит из-под моих ног. Как же так? Один – хам, другой – грубиян, третий – циник просто, а все вместе, которые ходят к ней, – страшные люди, которым нужна квартира, и не больше. Она говорит – это последний; он – кандидат наук. Да он просто кандидат дурацких наук!
В дверях появилась Ирина и, когда мать стала изливать ей свои воззрения на нового кандидата, сказала:
– Перестань впадать в истерику, поставь лучше чай, завари покрепче цейлонский.
– Матери нельзя слова сказать, – обиделась Лариса Аполлоновна.
– Не ворчи… хуже будет! Маша, пойдем, я тебя с ним познакомлю, презанятный типчик. Кандидат наук, вообще погляди на него со стороны. Очень ласковый, милый. Очень добрый, Маша. Редкость.
Парень курил сигарету, откинувшись в кресле, а Ирина засмеялась, глядя на его серьезное лицо.
– Познакомься с моей сестрой, Олег.
Он повернул лицо к вошедшим и, оглядев скользящим, но бесцеремонным взглядом Марию, сказал:
– Очень приятно. Весьма. Оболоков.
– Мария.
– Она моя сестричка, двоюродная лисичка, – проговорила Ирина. – Так что мы – сиротиночки с ней, отцы наши умерли. Ушли навсегда.
– Всем нам уготовлено место в том мире покоя, и они не исключение. Но безусловно то, что за место на том свете идет борьба в реальном мире. А вы, Мария, неверующая?
– Да.
– Дело в том, что в период освоения наукой жизненного пространства, по причине, внешне необъяснимой, многие ищут бога, а найти пока что не могут. Так сказать.
– Ладно, будешь чай или кофе? – прервала его Ирина. – А ты, Машок, садись, он не кусается. Вообще у него десять «не», которые обеспечивают ему сносное прозябание.
– Среди человечества, – продолжил ее мысль Оболоков с самым серьезным видом.
Лариса Аполлоновна, войдя, поставила чайник на журнальный столик, расстелив предварительно четыре салфетки, и присела с видом обреченной, точно для нее вся дальнейшая жизнь потеряла какой бы то ни было смысл.
– Вот ты высказала мысль непризнания, – обратился к Ирине Оболоков, принимаясь за чай. – Сосредоточенность на самом себе – характернейшая черта Оболокова, а все происходящее вне его – суть внешние раздражители, которые он должен заглушить в себе. – Кстати, в одной старинной книге написано: «Он сказал: «Нет пророка, принятом в своем селении. Не лечит врач тех, которые знают его». Вот и говори о непризнании. Эти слова повторяли потом все писатели, поэты, мыслители.
