— Поставить ее на Тверской, бывшей улице Горького — пусть проституток разгоняет! — сказали сразу несколько голосов.
— Там, что, есть проститутки?.. — оживился Берия.
— Да сколько угодно, на любой вкус, — продолжали те же голоса.
— Так зачем же их разгонять? Товарищ Сталин, прикажите товарищу Брунгильде взять их и немедленно доставить сюда. Товарищи, войдите в положение, — заныл Берия, — я ведь пятьдесят с лишним лет, полвека, подумать только! — баб не трахал!
— Помолчи, Лаврентий! Не время сейчас о шлюхах думать. Тут судьба Советского Союза решается…
Сталин повернулся ко мне.
— А что делает здесь наш гость? — ласково спросил он. — Вы ведь художник, товарищ Сюхов? Та-а-к, очень приятно. Искусство в нашей стране принадлежит народу. М-да… Нам нужны художники. Нам нужны новые Репины, новые Саврасовы, Поленовы, Ивановы, Шишкины… э-э-э…
— …Левитаны, Врубели, Малевичи… — подсказал кто-то.
— Нет, Левитаны, Врубели и Малевичи, — оборвал говорящего Сталин, — нам не нужны. Нам нужны новые Васнецовы, Верещагины, Церетели… э-э-э…
— Ркацители, цинандали, твиши… — опять подсказал тот же голос.
— Кто это сказал?! — взвился Сталин.
Толстый Хрущев попытался спрятаться за спину тщедушного Микояна.
— Гляди, Никита, доиграешься. Это тебе не с Лаврентием шутки шутить…
Иосиф Виссарионович вышел из-за стола и подошел к уже знакомой нам картине, ну, к той, на которой он, Сталин, и Александр Васильевич Суворов… Все присутствующие, даже Брунгильда и мертвый маршал, повернули головы в сторону этого, с позволения сказать, произведения искусства.
— Товарищ Сюхов, — опять обратился он ко мне, — расскажите нам о своих ближайших творческих планах, о методе социалистического реализма, которым вы, наверняка, вдохновляетесь при создании своих шедевров… Ну же, мы ждем, аудитория у ваших ног, мы замерли в нетерпении. Нам интересно знать, чем и как дышит современный живописец? Что волнует вас? Что вы как художник ищете?
— Что может искать художник?.. Пожалуй, я ищу истину…
— Ах, вот как! — мгновенно отреагировал Сталин и повернулся к соратникам: — Товарищ Сюхов, если я правильно его понял, только что сказал нам, что он ищет истину. Та-а-к…
И тут он словно с цепи сорвался! Я слышал кое-что о силе сталинского гнева, когда люди, на которых он орал, прямо в его кабинете от страха отдавали Богу душу.
— Как!!! Зачем!!! — таращил страшные глаза Сталин. Он ревел с такой сатанинской силой, что воздух в кабинете содрогался, словно от грозового разряда; члены политбюро угрожающе засверкали очами и, опрокидывая стулья, повскакали со своих мест; Брунгильда охнула и уронила весло на голову покойного маршала, раздался фанерный звук, и мертвец сам собой перевернулся на живот.
— Что он такое говорит, жалкий человечишка! Он ищет истину! Зачем? Какой идиот его надоумил? Он что, ничего не читает? — бушевал вождь, обращаясь к соратникам. — Товарищ Сюхов, вы книги читаете? Читаете?! Не верится… Если бы вы читали, то в Полном собрании сочинений товарища И.В. Сталина — Москва, 1951 год, том шестой, страница двадцать вторая — вы бы прочитали, что истина уже давно найдена. И найдена она нами, большевиками. Возникает риторический вопрос — зачем искать то, что найдено? Я сейчас вам все объясню, — успокаивая самого себя и стараясь дышать ровно, сказал он, — а вы внимательно слушайте и запоминайте. Слушайте и запоминайте! Итак, истина состоит в том, что люди рождаются, живут и умирают. И происходит это все под руководством Коммунистической партии Советского Союза! Ясно? Вот это и есть истина. И никакой такой другой истины нет!
Сказав это, Иосиф Виссарионович в ажитации оглушительно пукнул и, утомленный затянувшейся дискуссией, опустился в кресло.
Члены политбюро, совершенно раздавленные виртуозной концовкой речи, хранили гробовое молчание.
Сталин долго, тяжело, с присвистом старого курильщика вздыхал, задумчиво смотрел на сплоченные ряды своих верных соратников, которые, он знал это, предадут его при первой же возможности, потом задержал дыхание, напрягся и… И пукнул повторно! Как бы в назидание и в подтверждение сказанного.
Покрывая свои же громовые аплодисменты, члены политбюро слаженно заревели:
— Слава! Дорогому и любимому вождю мирового пролетариата великому товарищу Сталину слава! Ура! Ура! Ура!
И запели, дураки, бараньими голосами "Интернационал"…
Труп же легендарного маршала, как бы повинуясь скрытому императивному импульсу, сам собою встал, спотыкаясь, сделал с закрытыми глазами несколько шагов в направлении кадки с фикусом, на миг замер, левой рукой отдал честь; правая рука его тем временем привычно скользнула в карман галифе и извлекла оттуда миниатюрный, сверкнувший в солнечных лучах браунинг.
Члены политбюро вжались в спинки стульев. Труп, как бы в раздумье, поднес руку с пистолетом к виску и со словами "Да здравствует товарищ Сталин!" застрелился. В сиреневой лысине появилась еще одна дырка, труп упал и бодро покатился в излюбленный угол — под столик со старыми газетами.
Члены политбюро с облечением перевели дух.
— Однако!.. — обращаясь к революционной компании, озадаченно проговорил Сталин, покрутил головой и объявил расширенное заседание закрытым.
…Я так и не понял, зачем Поскребышев приволок меня в сталинский кабинет?..
Глава 4
…Мне был нужен совет. Совет человека опытного, искушенного в житейских делах, совет друга, к которому я мог бы склонить на грудь свою непутевую головушку и пожаловаться на невзгоды.
Надвигался Новый, 20** год.
К Полховскому я поехал с Лидочкой. О Лидочке речь пойдет позднее.
О Полховскому же — незамедлительно.
Боренька Полховский — художник. Художник он известный, модный и богатый, но далеко не всегда он был таким преуспевающим и обласканным сильными мира сего.
В эпоху развитого социализма, на которую, к сожалению, пришлась большая часть его туманной, гулевой молодости, он, талантливый, голодный и своенравный, пропадал в южном областном городе, пробавляясь случайными заказами.
В один прекрасный день, на счастье или несчастье, он был замечен местным партийным божком, который, пресытившись скучными провинциальными развлечениями, решил по соображениям не совсем понятным всецело отдаться меценатству.
Меценатство божка проявилось своеобразно: он предложил Полховскому приступить к созданию картинной галереи, которая должна была состоять исключительно из портретов членов областного партийного актива. Начать он, божок, скромно рекомендовал с себя, вернее, со своего поясного портрета.
Торга как такового не было — божок в масштабах области был всесилен. С его властью можно было сравнить только тираническое правление какого-нибудь бухарского эмира или самаркандского падишаха в те времена, когда в мусульманском мире бесчинствовали веселые проходимцы вроде Ходжи Насреддина.
Вскоре мой приятель приступил к работе.
Позировал божок, он же первый секретарь обкома, всего один сеанс. Затем самолетом отбыл в Карловы Вары латать продырявленные водкой почки, наказав перед отъездом моему приятелю трудиться не покладая рук. Что мой приятель и сделал. Я видел это художество — в отсутствии фантазии автора не упрекнешь.
Вся картина была наполнена натуралистическим динамизмом такой невиданной мощи, что становилось ясно — живописец при создании сего шедевра вложил в него без остатка всю свою поганую душу, о чем позже я и сказал автору, то есть Полховскому. На что он, глумливо осклабившись, дал следующий ответ:
— Душу вложил, верно. Вложил. Но с эпитетом "поганая" решительно не согласен! Да и дело стоило того. Эх, Андрюшенька, иногда на меня такое снисходит!.. И потом, видел бы ты эти рожи…
— Я всякие рожи видел. Твою, например… А на тебя, Боренька, не "снисходит", а находит…
— Нет-нет, Андрюшенька, у них, у этих партийных, такие рожи! Я просто не мог удержаться…
После отъезда хозяина области Полховский действительно трудился не покладая рук.
Но, Господи, какой бес его попутал, когда он остался один на один с холстом, кистями и красками?
Ведь вместо дежурного портрета заурядной личности в темном костюме при скромном галстуке в ленинский горошек его гениальная рука нарисовала такое, что требует самостоятельного рассказа.
