тех пор как бабушка и дедушка живут с нами, меня гнетет тишина, тишина, обретающая голос, когда все вокруг молчат, когда речь дедушки прерывается на полуслове, когда бабушка раскладывает воспоминания на скатерти, по соседству с апельсиновой кожурой, но достучаться до него не может. Лучше бы я оглох и не слышал такой тишины.
Всего лишь бутерброд
– Можно к тебе?
Бабушка заглядывает в комнату. Я сижу на кровати. Оглохнуть мне не удалось, и я онемел. Я киваю головой. Она заходит, закрывает дверь и садится рядышком.
– Это всего лишь бутерброд. Не расстраивайся.
– К тому же сегодня он был невкусный.
– Могу себе представить.
– Надеюсь, хоть завтра он ничего не забудет.
– Он и сегодня ничего не забыл. Это я, растяпа, отправила его в школу с пустыми руками, ясно?
Я молча киваю. Я опять онемел.
– Так что же, может быть, покушаешь еще? Пойдем со мной на кухню…
Я молча качаю головой. Бабушка встает и медленно-медленно уходит. Она так долго закрывает дверь, как будто в этом таится нечто такое, чего я еще не понимаю. Как в дедушкиных словах.
Домашнее задание
Дверь, так неспешно закрытую бабушкой, я открыл с трудом. Казалось, она весит целую тонну.
Бабушка в столовой читает, не глядя в книгу. И тут я понимаю, почему дверь была такая тяжелая: от бабушкиного взгляда.
– Будешь сегодня делать уроки?
Я киваю в знак согласия.
– Давай-ка тогда садись, занимайся, а то вот-вот мама придет.
И я делаю домашнее задание, не глядя в тетрадку. А бабушка не смотрит в книгу. А дедушка в газету. Все мы прячемся за бумажной стеной, ведь скоро вернется мама.
До чего тут тихо
Мама пришла в том же хорошем настроении, в каком была с утра. Наша королева Гвиневра открыла дверь в прихожую, как ветерок, треплющий волосы зевак. Я крепко ухватился за тетрадку.
– До чего тут тихо!
Дедушка с бабушкой покосились на меня.
– А, ты все еще делаешь уроки?
Я кивнул. Похоже, бабушка безмолвно просила меня помолчать, укрывшись за книгой. И вот клоники заперлись на кухне, а дедушка так пристально уставился в газету, что колонка новостей окрасила его в грустно-серый цвет.
Серый цвет
К тому времени, как мама и бабушка вышли из кухни, я уже трижды перепроверил домашнее задание по математике. После разговора они тоже стали грустно-серыми. Но тут входная дверь распахнулась, и в нее влетел новый цветной вихрь. Это был наш король Артур.
– До чего я проголодался! А что у нас на ужин?
Оказалось, что на кухне ничего не булькает, и кипят только страсти клоников.
– Тогда, ребята, наделаем бутербродов со всякой всячиной!
Похоже, что от нас с дедушкой аппетит убежал к папе.
Черная бутифарра
Мама и бабушка вместе наготовили целое блюдо колбас и сыров, стоя рядом в уголочке у кухонной столешницы. Они нарезали их неторопливо и складывали ломтик к ломтику, а папа намазывал хлеб томатом, поливал оливковым маслом и посыпал солью с охотой, какой хватило бы на нас троих. Мы с дедушкой молча накрыли на стол.
– Приятного аппетита, мои дорогие!
Все еще сияя, как разноцветный фонарик, папа соорудил себе бутербродик с белой и черной бутифаррой[6]: в его руках он казался необычайно вкусным.
– Жан, тебе положить кровяной колбасы?
– Он ее уже кушал после школы, правда, сынок?
И мне показалось, что кусочки колбасы на блюде – как черные дыры. Одна за другой, они исчезали в животе у папы.
Вспять
Сегодня мне снится сон, в котором время идет вспять. Я у бабушки с дедушкой, в маленьком домике, где всегда пахнет пылающими в печке дровами, даже летом. Дедушка сидит у себя в мастерской, пытаясь починить непослушный будильник, не желающий отсчитывать время. Бабушка чистит картошку. Папа с мамой ушли на террасу на крыше загорать и читать книжки. А я их всех вижу, но меня там нет, или я там, но меня не видно, и я все смотрю и смотрю на дедушку и на часы, на бабушку и на картошку, на родителей под жарким солнцем и не могу надышаться, насытиться резким запахом пылающих в печке дров. И вдруг я у всех на виду, я будильник, отказывающийся отсчитывать время в руках у деда, и мне больно, очень больно, потому что он пытается закрепить у меня в животе новое колесико, круглое, как буква О.
6. Вилаверд
Дрова
Как-то раз в выходные я поехал с Мойсесом погостить у его бабушки и дедушки. Они живут в поселке рядом с морем, Сан-Антони-де-Калонже, в доме с бассейном, и целыми днями ходят в купальных костюмах и в шлепках.
– Мы из воды почти не вылезаем, только разве чтобы поесть и поспать! – радостно сообщил мне Мойсес.
– А как же запах дров?
– Каких еще дров?
– У дедушек и бабушек всегда пахнет дровами, пылающими в печке.
– Да ты что! У моих бабушки и дедушки дома пахнет морем.
Так я узнал, что дома у дедушек и бабушек запах всегда особенный, но не везде один и тот же.
А у бабушек, у самих бабушек, тоже есть свой аромат, уникальный и неповторимый. Бабушка Мойсеса пахнет кремом для загара и петрушкой из рыбной лавки.
– Что это такое? – Каждое застолье сопровождалось для меня открытием нового вида рыбы или морепродуктов.
– Устрицы. Ты никогда их не видел? А мы их просто обожаем!
Дедушка Мойсеса, сеньор Роберт, положил устрицу на ладонь, сложенную чашечкой, взял другой рукой половинку лимона и вылил из нее на устрицу несколько капель лимонного сока, потом отправил в рот скользкое содержимое этой корявой шершавой створки и, прикрыв глаза, стал смаковать ее, выразительно и не совсем благопристойно причмокивая.
– Давай, попробуй, Жан! – стал подначивать меня Мойсес, уже хватая устрицу с блюда, которое бабушка поставила на стол.
– А какие они на вкус? – спросил я, чтобы оттянуть время, прежде чем нечто подобное окажется у меня во рту.
– Как море! – хором сказали все трое.
Бабушка Мойсеса, Фина – «что ж ты зовешь меня сеньорой, как старушку!» – взяла одну устрицу, чуть-чуть побрызгала ее лимонным соком и протянула мне:
– Бери, Жан, не бойся.
Я положил ее в рот, закрыв глаза, для того чтобы не видеть, как это происходит, а не для того, чтобы аппетитно проговорить «ммм!», как сеньор Роберт, и понемногу
