другую сторону. – Под коньяк отлично будет. Да, принцесса?
Марьяна фыркает – все эти разговоры обыкновенно скучны.
Она бежит к озеру и находит у кромки седой одуванчик. Аккуратно срывает его под корень и поднимает вверх. Сквозь зонтики семян она смотрит на солнце, которое через мгновение заполняет глаза невидимым белым песком. Дует на круглый шар, и он осколками разлетается по воде. Отец и дядя Семен увлеченно спорят о чем-то, склонившись над стеклянной коробкой.
Тогда Марьяна берет стебель от одуванчика, сжимает его губами – крепко, так, что от млечного сока во рту начинает горчить, и она уже сомневается, что варенье – такая уж хорошая идея. Потом берется за стебель двумя пальцами – большим и указательным, как часто делает дядя Семен, выдыхает невидимый дым и говорит в звенящее вокруг нее пространство:
– Ну что, граждане, не выпить ли нам по рюмашке за Жана нашего Фабра?
8. Драмеди
Через три месяца жизни в Москве отправились с Ольгой в театр. Марьяна билеты купила и тут же к ней: у меня есть лишний билетик. Смотря что считать лишним, конечно. Ольга с радостью согласилась, так и сказала: с радостью. В антракте пошли пить шампанское.
– Хорошо, что ты мне позвонила, – сказала Ольга. – У меня как раз вакансия открылась. Не хочешь попробовать?
В эту минуту Марьяна уже работала на нее – бесплатно и навсегда. Но для проформы поинтересовалась:
– А почему именно я?
– Ну как почему, – улыбнулась Ольга. – Я в тебя верю. Ты же моя золотая рыбка.
И взлохматила ей волосы на затылке, отчего по позвоночнику у Марьяны ток пробежал от макушки до копчика.
Чтобы жить мне в окияне-море, служить тебе и быть у тебя на посылках.
Так и случилось.
Днем Ольга командовала и властвовала, давала ей задания и ругала, как всех, даже, может быть, немного больше – «потому что с тобой я могу быть честнее», – а вечером они садились в такси и ехали в ресторан. Сидели на летних верандах с запотевшими бокалами, Ольга хохотала, прижималась к Марьяне плечом, заглядывала в глаза и спрашивала:
– Ну расскажи, расскажи, о чем ты сейчас думаешь?
Так ей нравилось, что Марьяна ищет приличный ответ и не находит, хоть ты тресни.
В рабочем пространстве их отношения казались дружескими – никто бы и не подумал, что что-то не так, и прежде всего, конечно, Ольга, но Марьяна чувствовала, что их заносит обеих.
Что обе они повязаны, стало ясно довольно быстро, только справлялись с этим они по-разному. Ольга строила жизнь: муж, любовник, карьера. Марьяна свою отдала течению: лежала, зажмурившись и вцепившись в Ольгу, чтобы не пропустить момент, когда она к ней наконец развернется. Но Ольга не торопилась и, не торопясь, тащила Марьяну за собой по кочкам, позволяя ей цеплять по пути, что прицепится. Марьяна оказалась ловкой, умелой и быстрой: даже так, совершенно не пытаясь ничего добиться, добивалась всего.
Ольга любовалась. Марьяна плакала от отчаяния.
Марьяна знала, что это не просто любовь и ориентир – скорее, двигатель, что, останься она без Ольги, забуксует, подвиснет программа, совсем не останется сил.
А что станет с Ольгой, если исчезнет Марьяна? Она не знала, как ответить на этот вопрос – не спрашивать же? Проверять не хотелось.
Никто и не проверял.
Ольга иногда уставала, пропадала на несколько дней, как проваливалась в кроличью нору, не отвечала на звонки, и Марьяна лежала на полу, не в силах поднять головы. В уши ей стекали слезы, остывающие по пути, и она даже не могла пошевелить рукой, чтобы стереть пелену и увидеть лепнину. Потом проявлялась злость. Как вторая стадия отрицания и последняя – перед падением вниз.
В злости Марьяна взрывалась внезапной энергией и жаждой деятельности, будто организм нашел последние силы, опустошил все ресурсы, бросил все мощности в одну только топку – жаркой всепоглощающей мести. В ней Марьяна сворачивала карьерные горы, до боли в коленях драила квартиру отца, покупала красивые платья, заводила короткие, но пылкие романы. Обычно, не доводя до второго обреченного свидания, появлялась Ольга. Царственно взмахивала рукой, приближаясь, писала что-то незначащее: привет, как дела, пойдем ужинать, и Марьяна сворачивала свой бушующий цирк и вновь становилась собой – верной подругой, прозрачной бабочкой, летящей на лампу, бесчувственно сияющую над простыней.
Демьян – короткий, но пылкий роман в пятидневку злости – ты должен был просто исчезнуть с первым сообщением от Ольги. Когда она остановила Марьяну снова на полпути, вернула заблудившуюся звезду на свою орбиту, вытащила ее из оперы, из постели, из завтрака, ужина и твоей мечты – ты должен был сразу это понять, но любовь ослепила тебя.
А Марьяну к Ольге – даже отколовшуюся и вывезенную за пределы страны – всегда будет тянуть, как Луну к Земле. Хорошо быть зависимым – никаких мук выбора.
Что ты со мной сделала?
Для чего я нужна тебе?
Столько лет прошло, я взрослая тетка, которая сбежала от тебя на край Земли, у меня муж и дети, а я все жду твоего одобрения.
Шаг сделаю и сразу: а что Ольга подумает?
А Ольга обо мне не думает вообще.
Валерия считает, что Ольга нужна Марьяне, как героин: нельзя слезть чуть-чуть, понимаете? На полшишечки так. Нужно совсем, окончательно, без вариантов.
– Просыпаетесь, – объясняет Валерия, – и сразу же берите лист и пишите – пишите Ольге. Через полчаса снова. Через полчаса снова. Через полчаса снова. И так неделю, без перерыва. Пока тошнить не начнет. А вы как думали? У вас серьезная зависимость.
– Неделя такой жизни, и я с ума сойду, – говорит Марьяна.
– Ой, – удивляется Валерия, – а вы разве не уже?
И они смеются.
«Все же она очень хороша, – думает Марьяна после сеанса. – Жаль, что я в нее не влюбилась».
9. Перемотка
Марьяна крепко зажмуривается, потом открывает глаза и смотрит на полосы от проезжающих по улице машин. Они медленно плывут к полке с книгами, а после тают, ломаются об острый угол, как льдины.
В щель под дверью дымом тянется мягкий свет – скорее всего, из кухни. Оттуда же слышны голоса – приглушенные и монотонные, чтобы не разобрать. Но Марьяна превращается в слух. Она рысью крадется к двери, прикладывает к стене стакан – донышком к уху, вслушивается, представляя себя охотником за привидениями, черепашкой ниндзя, пионером-героем в сумрачном лесу, полном врагов.
– Наверное, так будет лучше, – вздыхает мать.
– Кому? – спрашивает отец.
