— Степа, — напрягается журналистка, — вы что, сталинист?
В былые времена все папины интервью с молодыми журналистками кончались в ресторане. Но сейчас ему уже восемьдесят пять лет. Тем не менее.
— Д-д-деточка, а ты случайно сегодня вечером не с-с-свободна? — спрашивает Степа.
— А что?
— Мне сейчас пора ехать, но мы с тобой могли бы п-п-продолжить этот разговор. Мой внук Антон хозяин «Толстоевского». Это такой клуб. Слыхала?
— Вау, — говорит журналистка.
Светлое золото церковных куполов, темное золото осенней листвы. У подъезда невысокого желтого здания ряды старинных пушек и очень сегодняшние бритоголовые часовые с автоматами. Макс давно не был в Кремле и глубоко взволнован. Макс у нас очень впечатлительный.
— Как во сне, — оглядывается он. — Никогда не думал, что опять это увижу. Папа, а где здесь был кабинет Сталина?
— А черт его знает, — говорит Степа, — я у него никогда не был.
— Но ты же только что рассказывал!..
— Наврал, — равнодушно сообщает Степа.
— Зачем?!
— А чтоб она интереснее написала. Публика любит такие анекдоты. Что ты так на меня смотришь? Не нравится — уезжай в свой Лондон. Тебя здесь никто не держит.
И заходит в подъезд. В руке у папы полиэтиленовый магазинный пакет с его книжками. Макс растерянно следует за ним.
Окна приемной выходит на Соборную площадь. Степа обнимается с секретаршей.
— Ой, Степа, это ж такой удар, — целует его в щеку секретарша. — Его же так все любили, — это она обо мне, — я просто не могу выразить...
— Спасибо тебе, Ленок, за телеграмму, — целует ее Степа. — Вот я для твоей Катьки принес. Моя новая книжка. — Он достает из пакета и подает секретарше книгу в яркой обложке. — Я тут ей слова н-н-написал.
— Ой, — открывает книгу секретарша, — ой, Степа... А почему дочке написал, а мне не написал? Я же тоже буду читать.
— А тебе, д-д-деточка, отдельно.
И достает из пакета еще одну книжку.
— Ой! — секретарша читает надпись и давится от смеха. — Ну, Степа, ты даешь! Ну написал. Ну ты хулиган. Ну, это такой сувенир!
— Ленок, а насчет того, что я просил узнать?
— Пока ничего существенного не было, — говорит секретарша и скрывается за гигантской дверью начальника.
— М-да, — говорит Макс.
— Что «м-да»?
— Что ты у нее просил?
— Да так. У них тут в буфете сосиски бывают такие маленькие, телячьи, совершенно необыкновенные, — говорит Степа.
— Боже мой, — кривится Макс, — тут ничего не меняется.
— Да, Макс, это тебе не Лондон. Это Россия. И я в ней живу. Как умею.
— Почему ты на меня все время сердишься?
— П-п-потому что я кажусь тебе смешным. А смешон ты сам. Что ты корчишь из себя английского аристократа? Передо мной-то!
— Успокойся.
— Степан Сергеевич, Максим Степанович, — выглядывает из кабинета секретарша, — заходите, пожалуйста! Вас ждут!
Спортивного сложения молодой начальник сидит за столом, а мягкого, несколько женственного сложения пожилой начальник идет навстречу. Идет он к Максу.
— Максим, милый! — восклицает он. — Ты меня узнаешь?
— Боже мой! — вспоминает Максим. — Ваня! Боже мой, сто лет прошло...
Сто не сто, а почти два десятка лет они не виделись. А когда-то, в далекие советские времена, Иван Филиппович заведовал театральными делами и Макса идеологически курировал. Они очень даже близко были знакомы. Но сейчас не время для воспоминаний. Сейчас оба начальника сочувствуют горю нашей семьи и изображают деятельное участие. Скорбные взгляды. Качание головами.
Секретарша приносит кофе и беззвучно исчезает.
— Иван Филиппович — помощник губернатора Камчатки, — говорит молодой начальник. — Нам с Иваном Филипповичем поручено контролировать работу следствия. И мы вас пригласили, чтоб ознакомить с нашими выводами.
— Мы с Алексеем Степановичем были очень близки, — говорит Иван Филиппович. — Он был председателем Фонда гуманитарной помощи Камчатке. Вы знаете, у нас бывает, отопление зимой не работает, электричества нет. Школы и больницы закрываются. Люди мрут от холода в собственных квартирах. Полтора года назад Алексей Степанович приехал к нам на премьеру своего фильма, и во время показа погас свет. То есть он это на себе ощутил. И занялся организацией этого фонда. Я пытался ему помочь, но...
— Он был очень упрямый человек, — вставляет молодой начальник.
— Это я знаю, — соглашается Степа.
— Он сам подбирал свои кадры, — говорит Иван Филиппович. — Очевидно, кто-то воспользовался его дилетантизмом. Средства, выделенные государством его фонду, были переведены в наличность и исчезли.
— Ему грозило обвинение в хищении в особо крупных размерах, — поясняет молодой начальник и, помедлив, сообщает главное: — Следствие пришло к выводу, что Алексей Степанович покончил с собой.
— Он что, оставил какую-то з-з-записку? — спрашивает Степа.
— Нет, — говорит молодой чиновник, — но диверсию эксперты исключают. Техническую неисправность тоже. Самолет «ЯК-18» — чуть ли не самый надежный в истории авиации. На нем можно совершить посадку даже при отказавшем двигателе. Он это сделал сознательно.
Пауза. Все смотрят в стол.
— Есть мнение эти факты не разглашать, — говорит молодой начальник. — Алексей Николкин должен остаться в народной памяти фигурой незапятнанной. Причиной его гибели мы назовем все-таки техническую неисправность. Мы пойдем на эту маленькую ложь ради его заслуг перед нашим искусством. И ради ваших заслуг, Степан Сергеевич.
Степа жует губами, думает.
— Он был великим режиссером, — взволнованно говорит Иван Филиппович. — Его фильмы — это же моя юность. — И улыбается Максу. — Его фильмы и твой театр. — И поясняет Степе: — Я же работал с Максом в Ашхабаде. Я был инструктором отдела культуры ЦК комсомола Туркмении.
Степа молчит.
— Максим Степанович — мой кумир, — говорит молодому начальнику Иван Филиппович. — ТЮЗ Николкина. Это же был такой прорыв! Это же было как глоток свободы.
— Этого уже никто здесь не помнит, — говорит Макс.
— Еще как помнят! — восклицает Иван Филиппович. — Это были гениальные спектакли. Мы, инакомыслящие, не пропускали тогда ни одной твоей премьеры.
— Смешно, — вспоминает Макс, — что именно ЦК комсомола дал мне тогда премию.
— А как же! — подхватывает Иван Филиппович. — Я ж ее тогда и пробил. «За воспитание молодежи в духе идей марксизма-ленинизма».
— Точно! — подтверждает Макс, польщенный тем, что его помнят и любят.
— Это была моя формулировка, — сообщает Иван Филиппович. — За спектакль «Как закалялась сталь». А это была гениальная смесь антисоветчины с эротикой! Высочайшая режиссура. Обнаженный юный Корчагин в сцене эротических видений Тони у меня до сих пор перед глазами.
Стоянка у Манежа. Степа и Макс садятся в машину. Степа — за рулем, Макс рядом.
— Я, честно сказать, поражен, — взволнован Макс. — Ванька хоть и был стукачом, но у него были и ум, и сердце. Если б не он, я бы там, в Ашхабаде, не выжил. В нем много, много хорошего.
— Оба они с-с-сволочи, — говорит Степа.
— Почему?!
— Потому что следствие закрыли. Они знают, что это заказное убийство, и не хотят в это влезать. Проще все свалить на Лешу.
— Но следствие же проводилось.
— Ни черта оно не проводилось. Я же при тебе у этой Лены спросил.
— Ты у нее спрашивал про сосиски в буфете.
— Не будь б-б-болваном. Этого буфета давно не существует, и сосиски можно купить в любом магазине. Я просил у нее узнать про следствие.
Машина катит по Садовому кольцу. Водитель Степа неторопливый, осторожный, но неловкий. Соседние машины гудят. Шоферы матерятся.
— Зачем им так сложно врать? — спрашивает Макс.
— Все очень п-п-просто. На Камчатке разведаны крупные золотые месторождения. Кто-то получит концессию на это золото и станет одним из самых богатых людей в мире. И этот твой ашхабадский к-к-комсомолец из аппарата губернатора связан с тем, кто эту лицензию получит. А Алеша к-к-каким-то образом им мешал.
— Это же только твои предположения.
— А ты веришь, что Алеша п-п-покончил с собой?
— Нет. Но...
— Что «но»?
— Девять миллионов, которые у нас вымогают. Зачем это им нужно?
— Чтоб доказать его вину. Чтоб все поверили, будто Леша был связан с криминалом. Украл и не поделился. Но этот твой комсомольский пидер прекрасно знает, что Леша не виноват. И он работает на Левко.
— При чем тут Левко?
— При том, что Пашка Левко и есть тот человек, кто получит эту концессию на Камчатку. Ты же с луны, ты один об этом не знаешь, а у нас об этом во всех газетах пишут. Левко в тесном контакте с администрацией губернатора, и со дня на день он получит это золото.
— Паша Левко? — переспрашивает Макс. — Но у Леши с ним были нормальные отношения.
— Внешне нормальные. Но ты же понимаешь, что действительно нормальных отношений у нас с Левко быть не может. И ты понимаешь, сколько и на каком уровне он заплатил, чтоб п-п-получить такую концессию. Если Леша что-то об этом знал и хотел предать гласности, всем отношениям конец. За это у нас убивают. И даже самые прекрасные отношения во внимание не п-п-п-ринимаются.
