Стрелки на часах продвинулись, нет нужды ждать дольше, мадам не вернется.
Мимо проезжает автомобиль, я отступаю, пропуская его, прежде чем подняться вверх по улице. Глупый рефлекс! Совершенно необходимо, чтобы меня заметил кто-нибудь. Любой уважающий себя серийный убийца обязан оставлять следы. Эти больные люди жаждут общественного признания. Я другое дело, я не убиваю, повинуясь импульсу — я убиваю во имя моего белого камня. Но полицейским нет нужды о нем знать, я хочу, чтобы они возвели меня на престол в клубе великих психопатов. И именно с этой целью снова стараюсь, чтобы меня засекли.
В мою сторону как раз двигается автомобиль. Я подхожу к обочине, поправляю очки. Водитель притормаживает, смотрит на меня, резко жмет на газ, уезжает. Бинго, есть свидетель! Сможет меня описать: «Раввин, господин комиссар, с большой сумкой». Хотя, конечно, он не сумеет сказать, что в ней было: револьвер и две канистры бензина.
Вилла Брибалей передо мной. За то время, что я наблюдаю за ней, она изучена до последней черепицы. Сколько раз мне доводилось преодолевать ее ограду? И не упомню. Мои глаза следили за тараканом из глубины сада. Ритуал понедельника облегчил задачу. Сегодня памятная дата, мсье оплатит поминальные свечи — своими страданиями.
Как беспечны бывают люди! Брибали начинили свой дом системами безопасности, не упустили ни одного гаджета. При малейшем подозрительном движении взвывает сирена тревоги, чем пользуются все соседи. Снаружи, вдоль тротуара вилла оснащена, чем только можно. Камера на воротах, парк окружен толстой стеной. Высота ее приведет в уныние воров, но с обратной стороны, выше по улице, крутой, как склон горы, ограда значительно ниже. Причиной тому географическое положение квартала: эта часть Бометт расположена на вершине холма. Будь я на месте Брибалей, верх стены в этом уязвимом месте украшала бы колючая проволока. Они об этом не подумали. Тем лучше для меня, через эту брешь я постоянно проникаю в их владения.
Несмотря на возраст, я в хорошей физической форме. Мое тело подготовлено к мести: бег и плавание поддерживают мускулы в тонусе. Влезть на стену для меня — детская забава.
Спрыгиваю внутрь сада, выпрямляюсь — все в порядке — утираю пот…
Как всегда, двигаюсь короткими перебежками, от мандариновых деревьев к фиговым, от лимонных к кустам мимозы, и так до столетней пальмы. Стратегическая пауза: отсюда хорошо видна вся вилла. Шторы не опущены. Гостиная залита приглушенным светом, таракан слушает «Риголетто» в полном восторге. Развалившись в низком кресле, вдали от насмешек, закрыв глаза, он отбивает такт, как болван. Судя по тому, что я слышу, дегустирует третий акт. Гениально! Верди облегчит мне задачу: я знаю, в какой момент застать свою цель во всей красе.
«Un di, se ben rammentomi». Маддалена флиртует с герцогом. До моего появления остается четыре сцены.
Но надо торопиться, герцог уже поет «Bella figlia dell’amore».
В кухню ведет аллея с гудроновым покрытием — удобно расположена для того, чтобы разгружать покупки. Само собой, дверь на запоре. К несчастью для Брибаля, я знаю, как ее вскрыть. Самообучение, книги и инструкции заменили наставника. Имея специальное «образование», я окидываю скважину замка профессиональным взглядом. Тут используется зубчатый ключ. Следовательно, цилиндры замка отпираются отмычкой при помощи электрического пистолета. Под воздействием вибрации штифты соскакивают, система подается, остается только открыть дверь. Операция длится несколько секунд. Это почти как произнести «Сезам, откройся!».
Такой инструмент не продается в гипермаркетах, но это второстепенная проблема, собрать его способен и ребенок. Моя отмычка изготовлена собственными руками. И работает лучше некуда — опробована заранее.
Вот, я цепляю отмычкой ригель. Децибелы нарастают, Риголетто убеждает меня поторопиться: «Venti scudi hai tu detto?». Он прав, развязка приближается.
Великолепно! Электрический пистолет выполняет свою задачу со сверхзвуковой скоростью. Даже жаль, до чего все просто. Но не жаловаться же на это! Самое главное, что я на месте.
Потрясающая кухня! Ощущение, что находишься в лаборатории. Все, включая машинку для открывания консервных банок, приводится в действие касанием пальца. Ладно, хватит исходить завистью. Я прячусь возле холодильника. Кто знает, Брибаль может прийти за стаканом воды.
На улицах Мантуи история стремительно развивается: Маддалена умоляет Спарафучиле не убивать герцога. Мне осталось сделать совсем немногое — и уже таракан будет умолять меня сохранить ему жизнь.
«E amabile invero cotal giovinotto».
Джильда слышит их разговор. Ее молитвы сливаются с решением Спарафучиле и Маддалены, мощь оркестра нарастает. Минута наступила, я вхожу в гостиную.
Какое убожество, кошмар! В этой буржуазной роскоши все помпезно и претенциозно: картины, безделушки, обстановка. Оскар за самый плохой вкус, мадам повесила шторы с розовыми помпонами. Стоит дорого, выглядит безобразно.
Сидя в кресле, таракан с блаженным выражением на лице изображает Тосканини[11].
Соло на флейте — он взмахивает воображаемой палочкой.
Трели альта — я врываюсь, держа ствол в руке.
Удар тарелок — он в ужасе вздрагивает.
Fortissimo — я стреляю.
Окровавленная рука падает, голос дрожит от ужаса:
— Ааа!!! Вы сумасшедший! Что вам надо?
Второй выстрел — вторая рука в клочки.
Вопит — жалкий глагол. Брибаль лает, как свора собак. Боль невыносимая, пот заливает лицо, тощее тело корчится в кресле. Любопытно, из головы вон, что он ростом под два метра. Ни дать ни взять Валентин Бескостный[12].
Пытаясь сохранить достоинство, он поднимается мне навстречу. Я позволяю ему это сделать: не придется тащить его на ковер. В этот раз разряжаю обойму в его ноги. Таракан катается по полу, надрываясь от крика, не забывая осыпать меня проклятиями между хрипами. Пусть проклинает, сколько хочет, я не верю больше в дьявола.
Пока он ревет, Риголетто слышит пение герцога. Потрясение! «La donna e mobile» ошеломляет его: как, этот соблазнитель все еще жив?! Тогда чье же тело находится в мешке, который он собирается сбросить в реку?
Несчастный отец обнаруживает в нем Джильду. Ад и проклятия, Спарафучиле зарезал его дочь!
А таракан сменил репертуар. Он больше не оскорбляет меня, звучит речь защитника, словно в суде. Нет человека, который бы любил евреев так, как он. Он восхищается Израилем, кибуцами и Эйнштейном! Эта история — какая-то ошибка, моя рука ошиблась мишенью.
Я не отвечаю, он тоже подохнет в неведении.
«V’hoingannato»… Риголетто прижимает к себе дочь. Невинная жертва агонизирует. Шут плачет, бичует себя, просит у нее прощения.
Сотни раз звучал этот отрывок во мне и для меня.
Он исторгает у меня слезы.
Риголетто — это я…
Поставим точку. Аккорды Верди прекрасно подойдут для заключительной сцены.
Бензин воняет смертью…
Я обливаю таракана. Как и клещ, он понимает, что я сожгу его живьем. Впадает в панику, умоляет, я слышу повторяющееся «Пощадите!». Странно, что он знает о существовании пощады, сам он никогда к ней не прибегал.
Джильда умирает. Опера оканчивается криком Риголетто: «Проклятие!».
Его я и жду, чтобы швырнуть свой «Зиппо».
Таракан вспыхивает. Последние вопли. Огонь мгновенно распространяется по гостиной: оплавляются картины, занимаются розовые помпоны.
Ite exsequiae est. Конец погребальной службе, идите с миром.
Моя машина припаркована внизу квартала Бометт. Я сажусь в нее с легким сердцем.
Глава 8. Прусак
Площадь Часов, которые никогда не бьют. Жаль. Если бы били, двенадцать ударов заглушали бы крики отчаяния людей, позабытых ангелами.
Полночь — благословенный час забулдыг без семьи, которым алкоголь помогает изрыгнуть существование, лишенное любви.
Полночь — проклятый час для тех, кто ложится в постель один на один с самим собой и говорит, что все загублено.
Полночь — час начала следующего дня, похожего на предыдущий, наполненный тревогой и валиумом.
Полночь — нулевой час, пустота звездных суток, словно небытие жизни.
Полночь, полночь, полночь…
«Полночь — картина, затемненная нашими неудачами… А еще время, когда прусаки выползают из своих щелей. Ни один закон не мешает блюстителям порядка охотиться за ними… до того дня, пока не возникает новый, ограничивающий преследование. В стране, которая поливает грязью свою полицию, можно ожидать всего».
Тассен, пригород Лиона. Сидя в засаде в «рено» напротив местного бара, Антония снова и снова возвращалась к своим невеселым мыслям.
«Термин «реакция» был введен санкюлотами[13]. Реакционерами они называли дворян, противников изменений. Фашисты, те хотели, чтобы в умах людей жила одна-единственная мысль. В демократах они видели опасных людей, отклоняющихся от верного пути. Голоса несогласных заглушались огнем и мечом: разъяренное человеческое стадо слышало только свой голос».
