– Я хожу сюда. Обхожу все вокруг. Здесь я не устаю, мне это не надоедает. И никогда не надоест – настолько мне все здесь по вкусу. Я просто в восторге от этого места, – продолжала она, – и мне совсем не хочется от него отказываться.
– Мне бы тоже не захотелось, если бы мне повезло так же, как вам. И все же, при всем вашем везении, неужели вы на всю вашу…? Неужели вам действительно хотелось бы здесь жить?
– Думаю, мне хотелось бы, – после минутного раздумья ответила бедная Милли, – здесь умереть.
Это заставило его – вот именно! – рассмеяться. Как раз того она и хотела, когда человеку действительно не все равно, такова бывает приятная человеческая реакция, лишенная темных глубин.
– О, он недостаточно хорош для этого! Это требует тщательного отбора. Но разве вам нельзя его себе оставить? Знаете, это как раз такое место, где вас особенно приятно видеть: вы завершаете картину, заполняете ее, населяете людьми – хотя вы здесь одна; и вы могли бы поступить гораздо хуже – я имею в виду, в отношении ваших друзей, – чем видеться здесь с ними некоторое время, три или четыре месяца, каждый год. Но на остальное время – у меня совершенно другое об этом представление. Из вас можно совершенно иначе извлечь пользу.
– Интересно, как можно из меня извлечь пользу? Убить меня?
– Вы хотите сказать, что мы, в Англии, можем убить вас?
– Ну, я вас видела, и я напугана. Вы для меня – чересчур: вас слишком много. Англия переполнена вопросами. А это место более соответствует моей, как вы там выражаетесь, «форме».
– Ого, ого! – опять рассмеялся он, словно желая ее ободрить. – Разве вы не сможете его купить за определенную цену? Можете быть уверены – ради денег они пойдут на все. То есть если денег хватит.
– Я как раз думала, – сказала она, – а вдруг они не захотят? Наверное, я все-таки попытаюсь. Но если я его получу, я уже никуда отсюда не тронусь. – Их разговор был очень искренним. – Этот дворец станет моей жизнью, вот так оплаченной. Он станет моей огромной позолоченной раковиной, так что тем, кому захочется меня увидеть, придется приехать, чтобы меня отыскать.
– Ах, значит, вы будете жить! – заметил лорд Марк.
– Ну, вероятно, не совсем исчезну, но съежусь, ослабею, усохну; стану постукивать здесь, как высохшее ядрышко ореха в скорлупе.
– Ох, – откликнулся на это лорд Марк, – мы, как бы сильно вы ни утратили к нам доверие, все же способны совершить для вас кое-что получше этого.
– В том смысле, что вам кажется, будто мне лучше с этим покончить?
Теперь он явственно выказал, что она его тревожит, и после довольно продолжительного взгляда на нее без очков – это всегда меняло выражение его глаз – он снова водрузил на нос пенсне и стал смотреть на вид за окном. Но этот вид довольно скоро его отпустил.
– Помните ли вы, что я сказал вам в тот день в Мэтчеме – или хотя бы полный смысл недосказанного?
– О да! Про Мэтчем я помню все. Это другая жизнь.
– А как же иначе?! То есть это то, что я тогда хотел представить вам как нечто возможное. Знаете, – продолжал он, – Мэтчем – это символ. Мне кажется, я попытался чуть слишком настойчиво показать вам это.
Она ответила ему с полным сознанием того, что он пытался сделать, – из ее памяти не исчезло ни крошки, ни капли случившегося тогда.
– Я только хотела сказать, что все это, кажется, было сто лет тому назад.
– Ну, мне это вспоминается яснее. Возможно, отчасти я лучше помню все оттого, – развивал он дальше свою тему, – что я тогда четко понимал, что могли бы сказать о моих действиях. Мне хотелось, чтобы вы от меня самого услышали, что я, скорее всего, смогу о вас позаботиться… ну, скажем, несколько лучше других. Несколько лучше, то есть чем, в частности, другие определенные особы.
– Точнее говоря – чем миссис Лоудер, мисс Крой, миссис Стрингем?
– О, с миссис Стрингем все в порядке, – быстро исправил свою ошибку лорд Марк.
Его слова ее позабавили, даже при том, о чем ей теперь предстояло задуматься, и, во всяком случае, она могла показать ему, как мало, несмотря на столетний перерыв, утратила она из того, о чем он упомянул. Фактически то, как он повел себя с нею сейчас, заставило ее так живо вообразить себе тот, другой момент, что чуть ли не вызвало снова те слезы, которые он вызвал тогда.
– Вы смогли бы так много для меня сделать, да, я совершенно поняла вас тогда.
– Видите ли, – продолжал он объяснять, несмотря на то что она ему ответила, – мне хотелось привлечь ваше доверие, то есть, понимаете ли, к должному объекту.
– Должна сказать, лорд Марк, вам это удалось. Оно теперь, совершенно точно – я имею в виду мое доверие, – находится там, куда вы его тогда привлекли. Единственная разница заключается в том, что оно мне теперь ни к чему – я никак не могу им воспользоваться. Кроме того, – продолжила она, – мне кажется, я начинаю ощущать, что вы настроены поступить так, что это может мое доверие несколько подорвать.
Лорд Марк пропустил мимо ушей ее слова, словно она их вообще не произносила; он лишь наблюдал за ней, будто бы в каком-то новом озарении.
– Вам и в самом деле угрожает опасность?
На это Милли, со своей стороны, тоже не обратила внимания, поняв, что его озарение было в какой-то степени озарением и для нее.
– Не говорите, даже не пытайтесь сказать ничего такого, что было бы невозможно. Есть гораздо лучшие вещи, какие вы могли бы для меня сделать.
Он взглянул на это прямо, затем – свысока.
– Это просто чудовищно, что человек не может, как друг, спросить вас о том, что он так хочет узнать.
– А что, собственно, вы так хотите узнать? – спросила Милли довольно жестко, словно ее настроение вдруг изменилось. – Вы хотите знать, тяжело ли я больна?
По правде говоря, звучание ее слов, хотя Милли не повышала голоса, придавало этой мысли пугающий смысл, хотя испуг возникал лишь у слушающих.
Лорд Марк поморщился и покраснел, явно не в силах справиться с этим, однако сохранил присутствие духа и заговорил с небывалой дотоле живостью:
– Неужели вы полагаете, что я смог бы видеть, как вы страдаете, и не произнести ни слова?
– Вы не увидите, как я страдаю, – не бойтесь! Я не стану нарушительницей общественного спокойствия. Вот почему мне так по сердцу это место: оно так прекрасно само по себе, и в то же время оно в стороне от больших дорог. Вы ничего ни о чем не будете знать, – добавила она. И затем, как бы решительно подводя все к концу: – И вы не знаете! Даже вы.
Все время, пока она говорила, он глядел на нее, пытаясь сохранить неизменное выражение лица, и Милли увидела совершенно ясно – это он-то?! – что он растерян; это заставило ее подумать, да не оказалась ли она слишком недоброй к нему? Она будет доброй – раз и навсегда, и делу конец.
– Я больна. Очень тяжело.
– И вы ничего не делаете?
– Я делаю все. А все – это вот это. – Милли улыбнулась. – То, что я теперь и делаю. Невозможно ведь сделать ничего больше, чем просто – жить.
– Чем жить так, как следует? – конечно, нет. Но это ли вы делаете? Почему не спросите совета?
Лорд Марк оглядел элегантное рококо вокруг так, словно оно не могло дать Милли до полусотни вещей, ей необходимых, и поэтому он срочно предлагает ей то, что наиболее вопиюще отсутствует. Однако она встретила его предложение с улыбкой:
– Я получила самый лучший совет на свете. И действую в согласии с ним. Я следую ему, вот так принимая вас, так разговаривая с вами. Невозможно сделать больше, как я уже сказала вам, чем просто жить.
– О, живите! – воскликнул лорд Марк.
– Ну, для меня это колоссально. – Она наконец заговорила как бы шутя; теперь, когда она произнесла о себе правду, когда он услышал эту правду из ее собственных уст, как до сих пор никто другой, ее душевное волнение утихло. Она все еще была здесь, но казалось, что она уже никогда больше не заговорит. Она лишь добавила: – Я ничего не упущу.
– С какой стати вам что-то вообще упускать? – (Как только прозвучали его слова, Милли поняла, на что он за эту минуту решился.) – Вы – одна на всем свете, для кого такое менее всего необходимо, для кого такое, можно сказать, фактически невозможно, для кого пропустить что-либо, несомненно, потребовало бы невероятных усилий неверно направленной доброй воли. Поскольку вы доверяете советам, ради бога, примите мой. Я знаю, что вам нужно.
Ох, она знала, что он – знает. Но ведь она сама на это напросилась – или почти напросилась. И все же она заговорила вполне доброжелательно:
– Думаю, мне нужно, чтобы меня не очень беспокоили.
– Вам нужно, чтобы вам поклонялись. – Наконец это было высказано прямо. – Ничто не будет беспокоить вас меньше, чем это. Я хочу сказать – то, как поклоняюсь вам я. В этом все дело, – твердо продолжал он. – Вам не хватает любви.
– Не хватает – для чего, лорд Марк?
– Чтобы вполне познать все хорошее, что она несет с собой.
