Ох, она знала, что он – знает. Но ведь она сама на это напросилась – или почти напросилась. И все же она заговорила вполне доброжелательно:
– Думаю, мне нужно, чтобы меня не очень беспокоили.
– Вам нужно, чтобы вам поклонялись. – Наконец это было высказано прямо. – Ничто не будет беспокоить вас меньше, чем это. Я хочу сказать – то, как поклоняюсь вам я. В этом все дело, – твердо продолжал он. – Вам не хватает любви.
– Не хватает – для чего, лорд Марк?
– Чтобы вполне познать все хорошее, что она несет с собой.
Ну что же, в конце концов, она ведь его не высмеивала.
– Я понимаю, что вы имеете в виду. Это «все хорошее» заключается в том, что человек оказывается вынужден отвечать на любовь любовью. – Она уловила смысл сказанного им, но все-таки колебалась. – Вы полагаете, я могу быть вынуждена полюбить вас?
– О – «вынуждена»…?! – Он был так тонок и опытен, так чуток ко всему, сколько-нибудь комичному, и принадлежал к тому типу людей, кому так мало приличествуют изъявления страсти, – он настолько воплощал в себе все эти черты, что сам не мог не отдавать себе в том отчет. Так он и поступил, выказав это лишь интонацией, вполне элегантно. И тем снова понравился Милли: он нравился ей такими нюансами, нравился настолько, что ей было горестно видеть, как он сам портит ее отношение к нему, и еще более горестно, что она вынуждена думать о нем как об одном из малых очарований бытия, от которых, как она моментами со вздохом вспоминала, ей придется отказаться. – Вам немыслимо даже представить себе, что можно было бы попытаться?
– Попасть под ваше благотворное влияние?
– Поверить мне. Поверить в меня, – произнес лорд Марк.
Милли снова заколебалась.
– Попытаться в ответ на то, как пытаетесь вы?
– О, мне это делать не потребуется, – поспешно заверил он.
Быстрый, словесно точный ответ, его манера пренебречь ее вопросом были, однако, лишены должной выразительности, как сам он тут же, беспомощно, с пониманием некоторой комичности происходящего, осознал: тем более что этот провал в следующий момент был подчеркнут смехом Милли, от которого она не смогла удержаться. Как предложение излечивающей и духоподъемной страсти, его ответ действительно оказался недостаточно убедительным: он не способен был воздействовать на них с такой силой, чтобы захватить и увлечь их обоих. А красота и элегантность лорда Марка выразились в том, что даже в процессе убеждения – убеждения самого себя – он смог понять это и поэтому сумел выказать понимание, сочтя наилучшим переключиться на беседу о более благоприятных обстоятельствах. То, что Милли позволила ему увидеть, как она на него смотрит, имело целью не оставить ему даже надежды на возможность оказывать ей небезопасные услуги, что само по себе ставило его в положение, значительно отличавшее его от других, чего до сих пор не бывало, – во всяком случае, до сих пор он не мог этого сознавать. Рожденный парить в поддерживающей его атмосфере, он впервые столкнулся с суждением, сформированным в зловещем свете трагедии. Сгущающиеся сумерки ее личного мира предстали перед ним в ее взгляде такой стихией, в какой напрасно было бы притворяться, что он чувствует себя там как дома, настолько она насыщена угнетением духа и обреченностью, ледяным дыханием невезения. Почти не требовалось, чтобы она заговорила снова, просто из-за того, что практически ничто не могло бы достойно заменить ощущаемую им напряженность, лорду Марку пришлось, с помощью Милли, осознать, что он боится; боится ли он фальшиво протестовать или – всего лишь – боится того, что со временем может опостылеть в компромиссном союзе, – этот вопрос имел уже слишком малое значение. Милли полагала, что поняла – наша чудесная девушка! – лорд Марк никак не ожидал, что ему придется настаивать или протестовать по какому-либо поводу вне пределов потребных ему природных удобств – более, скажем, чем допускали его склонности, его привычки, его воспитание, его moyens[13]. Поэтому столь затруднительное положение никак не могло прийтись ему по вкусу, но Милли охотно простила бы ему это, если бы он сам себя в него не поставил. Она прекрасно сознавала, что никакой мужчина не смог бы без неудовольствия услышать от нее, что он недостаточно хорош для того, что она могла бы назвать своим реальным миром. Ей не потребовалось слишком много дополнительных усилий, чтобы суметь увидеть, что он способен намекнуть – если бы заговорило его глубоко сокрытое чувство, – что было бы уместно, в его интересах, кое-что приуменьшить, кое-что принарядить в этой оскорбительной реальности: он пойдет такой реальности навстречу, но и эта реальность должна пойти навстречу ему. То, каким оказалось восприятие этого самой Милли, которая была так явственно, так прочно финансово обеспечена, но не могла или не желала принять его, минуту спустя отразилось на его лице, словно горящий след пощечины. Это обозначило последнюю минуту, когда он еще мог показаться ей трогательным. Но далее он все же снова попытался настаивать и совершенно перестал ей таким казаться.
К этому времени Милли отвернулась от окна, у которого они стояли, чтобы сменить обстановку; она провела лорда Марка по другим комнатам, взывая к внутреннему очарованию дворца, зайдя с этой целью даже так далеко, что снова подчеркнула свое собственное заключение: если у человека в полном владении есть такой дом и если человек его любит и почитает, дом отплатит ему сторицей, укроет его от вреда в своих стенах. Лорд Марк сразу же, на четверть часа, ухватился за протянутую ему соломинку, то есть ухватился одной рукой, тогда как другая, как чувствовала Милли, крепко держала его собственную путеводную нить: он ни в коей мере не был ни настолько обижен, ни настолько глуп, чтобы не сделать вида, что ничего не случилось. Одним из его достоинств, которому она тоже отдавала справедливость, было то, что его врожденное и благоприобретенное представление о должном поведении опиралось на неизбывное убеждение, что ничего – ничего такого, что может роковым образом все изменить для него, – никогда не произойдет. Это, в общественном смысле, был вполне работающий взгляд на вещи, как любой другой, он легко провел их через бо́льшую часть их теперешнего приключения. Очутившись снова внизу, в преддверии окончания визита ее гостя, Милли опять заметила след пощечины на его лице, тем более что он возник вместе с ощущением странности в новом, вполне возможно совершенно искреннем, упоминании о ее здоровье. Вероятно, лорд Марк увидел, каким образом он сможет выказать обиду из-за того, что она пренебрежительно отнеслась к его столь утонченно выраженным попыткам благотворительности.
– Знаете, все равно это правда. И меня вовсе не задевает, что вы обдаете меня таким холодом. – Казалось, он, бедняга, изо всех сил старается показать ей, насколько это его не задевает. – Всем известно – любовь замечает то, чего не видит равнодушие. Я знаю, что поэтому-то я и замечаю все.
– Вы уверены, что правильно понимаете это? – улыбнулась девушка. – Я скорее бы думала, что любовь, по общему мнению, слепа.
– Слепа к недостаткам, не к достоинствам, – поспешно отреагировал лорд Марк.
– Что же тогда, мои глубоко личные переживания, мои сугубо домашние осложнения, мельком взглянуть на которые я вам позволила, можно считать моими достоинствами?
– Да, для тех, кто вас любит, о вас тревожится, – как все и каждый. Все, что есть в вас, – достоинство. Все в вас – прекрасно. Кроме того, мне не верится, – заявил он, – что то, о чем вы мне сказали, серьезно. Слишком нелепо, чтобы вы беспокоились о чем-то таком, с чем невозможно как-то справиться. Если уж вы не сможете сделать то, что необходимо, кто на всем белом свете сможет, хотел бы я знать? Вы – первая из молодых женщин своего времени. Я знаю, что говорю. – И надо отдать ему справедливость, он выглядел так, будто и впрямь знает: не пылким и страстным, но определенным, просто, в данной ситуации, вполне компетентным сравнивать, так что его спокойное утверждение обрело силу не столько должного комплимента, сколько прямого свидетельства. – Мы все влюблены в вас. Я так скажу, отбросив все личные притязания, если вам так будет легче. Я говорю от имени нас всех. Вы рождены не ради того, чтобы нас просто мучить. Вы рождены дарить нам счастье. Поэтому вы должны нас выслушать.
Милли медленно, как всегда, покачала головой, но на этот раз с необычайной мягкостью:
– Нет, я не должна вас слушать – как раз этого я никак не должна делать. Причина в том – поймите, прошу вас, – что это меня просто убивает. Я должна быть так расположена к вам, как вам этого хочется, теперь, когда вы столько о себе рассказали. В ответ я отдаю вам все доверие, на какое способна, всю веру в то, что могло бы… – Тут она чуть помедлила. – Я отдаю, отдаю и отдаю – вот вам, пожалуйста! Не оставляйте меня, держитесь поближе, если хотите, и увидите, так ли это. Только я не могу ни слушать, ни воспринимать, ни принимать – не могу согласиться. Я не могу заключить сделку, в самом деле – не могу. Вы должны мне поверить – принять это от меня. Вот и все, что я хотела вам сказать, так почему это должно что-то испортить?
