Зайндин Муталибов
ПИСЬМО{30}
(С чеченского)Мне нужны твои письма, как хлеб, как оружье,Как решимость подняться над страхом своим.Я такой же, как все. Я не лучше, не хуже.Только письма твои — мне нужны, а не им.
Ночь посеяла в землю бесплодные зерна металла,Чтоб с рассветом они дымом нового боя взошли.Я сижу в блиндаже, я пишу тебе это усталоНе из дома, как раньше. Не с земли. А из-под земли.
Лягу срезанным колосом в утреннем поле железномИли до ночи буду идти сквозь железо — живой?Это знать не дано. А гадать бесполезно;Но пока, до рассвета, я все еще твой.
Не тоскуй. Я и так за двоих нас тоскую,За два тела воюю и за две души.Эта ноша тяжка. Но я выбрал такую.Только письма пиши мне. Пиши мне. Пиши.
Доржпалам{31}
(С монгольского)«Если пуля тебя ранит…»
Если пуля тебя ранит,Только ранит — не убьет, —Эту рану врач зашьет,И она болеть не станет,Пока дождик не пойдет.
Если друг тебя обманет,Не убьет, а только ранит,Только в сердце попадет, —Время рану не затянет,Врач иголкой не зашьет.
«Ходит смерть круг за кругом…»
Ходит смерть круг за кругом,Рвет сердца и аорты…«Был он другом, был другом», —Повторяем про мертвых.
Но приходится туго, —И смертельное слово:«Был он другом, был другом…»Говорим про живого.
Назым Хикмет
ВЫЙДЯ ИЗ ТЮРЬМЫ{32}
(С турецкого) УтроТы проснулся. Где? Дома.Но дома отвык просыпаться ты.Верный признак тринадцати лет,Проведенных в тюрьме.
Кто лежит с тобой рядом?Одиночество? Нет, жена. ОнаСпит, как ребенок. Как идет ей беременность!Сколько времени? Половина шестого, —
Вы знаете, что до вечераБеспокоиться нечего.Есть полицейское правило —Засветло не арестовывать.
Вечерняя прогулкаТы вышел из-за решетки тюремной.Ты вышел. Вы вместе. И жена твоя беременна.Взяв тебя под руку,Она гуляет с тобойПо кварталу.И легко, словно даже и не устала,Несет свою священную тяжесть.Ты горд собой и ею горд.Вечерний городОстывает, как будто пальцы ребенка озябли,И кажется, надоВзять и согреть в ладонях эту прохладу.Коты квартала у дверей мясной сошлись, как поклонники.А на втором этаже, грудью на подоконнике,Жена мясника, завитая, скучая и тая,Вечера созерцает картину.Небо чисто. Как раз там, где его середина,Первая вечерняя звездаБлестит, как налитая в стакан вода.В этом году бабье лето.Абрикосы уже пожелтели,А инжир еще зелен.Дочь молочника Георгия с наборщиком АхметомВышли гулять, и в тени пальцы их сплетены,И ты видишь это.В бакалейной лавчонке Сурена загорелись огни.Он армянской резни не забыл.Он убийцам отца не простит до конца, до смертной черты.Но он любит тебя, потому что и тыНе простил тех, кто помогНа лбу Турции выжечь это клеймо.Все чахоточные квартала, те, что уже не встают,Смотрят на вечер сквозь стекла.В кофейне — пьют, а околоМожно видеть печальную спину безработного сына прачки Фатьмы.Радио Осман-бея передает вечерние известия,И ты с женою вместе попадаешь в Корею,Где желтолицые люди сражаются с белым дракономИ куда грязным законом загнаны четыре тысячи Ахметов,Чтобы убивать своих братьев.Ты багровеешь от гнева, слушая это,И от бессилья вернуть их обратно.И печальНе вообще, не чья-то, какая попало,А именно твоя собственнаяБеснуется со связанными руками, как будто жену твою толкнули так, что она упалаПри тебе животом на камень. И ребенка уже не будет.Или как будто тебя опять судят,И снова в тюрьме, за решеткой, перед твоими глазамиПо суткамКрестьянеВ жандармских курткахБьют просто крестьян.Свалилась ночь. Пора и домой,Полицейский автомобиль, пахнущий тюрьмой,Дотерпев дотемна, выезжает из-за угла, светя на камни.— Не к нам ли? — шепчет жена.
Час ночиНа синей домотканой скатертиОблюбовавшие для жилья наш домНаши храбрые книги стоят с открытым лицом,Не желая ни трусить, ни лгать. О моя мать!Я вернулся домойИз-за крепостной стены, построенной, чтобы нас сломать,Врагами нашей страны в сердце моей страны.Час ночи. Мы не гасим света.Рядом со мной лежит жена.Она беременна. ЭтоПятый месяц знаем я и она.Но мне все еще не верится. И вот я кладу руку на ее животИ слушаю, как ребенок все шевелится и шевелится:Листок на ветви деревца,Рыбка в струе ручья,Ребенок во чреве.Мой ребенок!
Мать моя для моего ребенкаСвязала розовую распашонку,Она такая крошечная, что страшно трогать, —В мою ладонь вся длина,А рукава — вот такие, с ноготь!Я хочу, если это будет девочка —Так чтоб в мать, с головы до ног!А если мальчик — чтоб ростом с меня, чтоб со мною сравняться мог.Мой ребенок!Если это будет девочка, — чтоб была кареглазой, красивой.А если мальчик — пусть просто взгляд будет синий.Мой ребенок!Я не хочу, чтоб моего ребенка в двадцать на войне убивали,Если это будет мальчик.А если девочка — я не хочу, чтобы бомбы рватьсяСтали ночью над ней, погребенной в подвале!Мой ребенок!
Мальчиком или девочкой, кем бы он ни былИ до скольких бы он ни дожил лет, —Я не хочу, чтоб от него тюрьмой закрыли небоТолько за то, что он за мир! за правду! за свет!
Но я знаю, что если запоздает то, что люди зовут рассветом,Ты должен, ты будешь бороться, каким бы тебе ни грозили концом.Да, как видно, сейчас нелегкая должность эта,Должность — быть отцом.Час ночи. Мы не гасили огня. Я прислушиваюсь. Может, через минуту,А может, под утроОни выберут миг, ворвутся в мой дом и уведут меняВ храброй компании наших книг.И в кругу полицейских, готовых ринуться,Все-таки я повернусь и увижу с дороги,Как моя жена стоит на пороге,Как колышется платье ее и лицо ее светится,И как в ее животе, тяжелом от материнства,Мой ребенок шевелится и шевелится.
РождениеЕго мать родила мне мальчика.Мальчик белокурый, безбровый, дышит теплоСветящийся шар в голубых пеленках —И весит три кило.
Когда мой мальчик родился,Родились дети в Корее,Похожие на подсолнечник, но рукаМакартура срезала их поскорее,Пока они не попробовали материнского молока.Когда мой мальчик родился,Родились дети в застенках Греции.Их отцов убили,Решетки были первым в мире,На что им дали смотретьИ около чего греться.
Когда мой мальчик родился,Родились дети в Анатолии,Они были синеглазые, черноглазые, кареглазые.Но вши их покрыли сразу.И я не знаю, со сколькими из нихСлучится чудо — остаться в живых.
Когда мой мальчик родился,Дети родились в самой великой странеИ окунулись в счастье, котороеДать всем детям хотелось бы мне.
Когда моему мальчикуБудет столько лет, сколько мне,Я умру. Но земной шар уже сможетСтать огромной колыбелью с шелковой постелью,Где будут наравне баюкать всех детей всех цветов кожи!
Юлиан Тувим{33}
