Огромная сосна посреди зала прямо перед праздничным столом, который жена накроет белоснежной скатертью. И будут они встречать Новый год вдвоем. Только вдвоем…
Родион Васильевич приподнял ствол поваленного дерева и стал обтесывать топориком сруб. В уголках глаз что-то защипало, и он оторвался на минуту, чтоб провести рукой по дрожащим ресницам, и пальцы неожиданно стали влажными…
Это была Денискина сосна. Та самая, которую он посадил в день его рождения двадцать три года назад. И щепки, что летели от нее, были столь же колючи и бесполезны, как и слезы.
Очистив ствол от лишних веток, Родион Васильевич взвалил сосну на плечо и, тяжело ступая, направился в дом.
Прихожая тут же наполнилась свежим запахом хвои. Родион Васильевич бережно опустил срубленное дерево на пол и окликнул жену.
Ему никто не ответил. В доме стояла тишина, и только равномерное постукивание маятника на старомодных часах с кукушкой ласкало слух, напоминая о чем-то родном, уютном, знакомом с детства.
— Катя, — снова позвал он.
Не дождавшись ответа, Родион Васильевич скинул сапоги и прошел на кухню.
На плите стояла кастрюля с начищенной картошкой. Рядом на столешнице лежала палка вареной колбасы. Очевидно, жена собралась готовить праздничный ужин, да только подевалась куда-то. Мужчина тяжело вздохнул и вышел из кухни.
Зачем он настаивал на том, чтобы отмечать Новый Год? Их даже не поздравил никто: всем было неловко, все боялись обидеть, задеть ненароком.
Родион Васильевич нашел жену спящей на диване в домашнем халате и тапочках. Видно, Катерина прилегла на минутку, и не заметила, как уснула. Мужчина достал из шкафа теплый плед и заботливо укрыл ее до самого подбородка. Затем посмотрел на часы.
Без четверти одиннадцать. До Нового года оставалась самая малость.
Но будить Катерину он не стал. Пускай спит. Может, так лучше будет.
Родион Васильевич прошел на кухню, открыл дверцу холодильника и взял бутылку коньяка. Шампанского не хотелось. Отвинтив крышку, он налил себе треть стакана — как в тех американских фильмах, и сделал глоток.
Коньяк полился в горло растопленным маслом. Стало легче.
Мужчина вздохнул, вернулся в прихожую и, привалившись спиной к дверному косяку, уставился на сосну. Если бы деревья могли говорить…
Он бы многое готов был послушать. Многое вспомнить. А еще больше — забыть.
* * *
Дениску похоронили недели три назад, а из дома до сих пор не выветрился запах лекарств и той густой черной массы, что рвалась из его горла в последние часы жизни. Казалось, этот запах навсегда въелся в деревянную отделку стен и потолков, сделанную собственными руками Родиона Васильевича. Дениска тоже баловался резьбой по дереву, пока болезнь не свалила его с ног, выела душу и тело.
Три недели. Как три дня. Или три года. Время не имело значения. В комоде по-прежнему лежали его рубашки и джинсы. Чистые. Родион помнил, как Катя спросила, уже после похорон: постирать или…?
Вот он — первый Новый год в полном глухом одиночестве, если не считать спящую жену. Да и та в последнее время с трудом понимала, на каком свете находится. Все выглядывала в окошко, словно ожидая кого-то. А ведь некому было идти.
— Радушка, смотри, — раздался откуда-то сбоку Катин голос, — Над Коленькиной сосенкой звезда горит.
Родион Васильевич вздрогнул от неожиданности и едва не выронил рюмку из повлажневших ладоней. Жена стояла у окна и, отодвинув клетчатую занавеску, смотрела на ночное небо.
— Надо же, — пробормотал он, — Я и не слышал, как ты встала.
— Звезда, большая звезда, — воскликнула Катя и вдруг засмеялась — звонко и радостно, словно юная прелестница. — Звезда!
Она даже помолодела на вид, сбросив лет эдак двадцать-тридцать одним махом. Морщины разгладились, щеки зарумянились, глаза заблестели в приглушенном свете ночной лампы. Родион Васильевич поставил пустую рюмку на комод и шагнул навстречу — как раз вовремя, чтобы подхватить ее, падающую без чувств прямо к нему на руки.
Седые, словно бесцветный лен, волосы рассыпались по плечам, а в уголках глаз переливалась огнями прозрачная, словно хрусталь, и горькая, как полынь, слезинка.
3
Распрощавшись с Ларисой-змеей, которая настойчиво, даже назойливо, приглашала его встретить Новый Год у нее дома, Сашка потопал по залитым ярким светом улицам в сторону городского парка. Возвращаться в свою облезлую и холодную конуру совершенно не хотелось. А в парке должна собраться молодежь. Будет весело — пьяные шутки, песни, пляски и много-много огней.
Он, Сашка, в костюме Деда Мороза, а стало быть, внимание со стороны девушек ему обеспечено. Хоть на этот вечер, когда на душе праздник, и так хочется забыть про насущные проблемы, познакомиться с кем-нибудь, посмеяться и тут же расстаться, не испытывая ничего, кроме легкого сожаления.
В животе недовольно заурчало, и Сашка завертел головой по сторонам: не стоит ли где бабка, торгующая хот-догами с прилавка. Еще можно купить бутылку пива, или даже две. Праздник все-таки. А больше он не мог себе позволить. Впереди голодный январь, когда все стопорится, люди отходят после праздников и не слишком вникают в дела.
В январе никаких заработков, а за комнатку, что он снимает у дряхлого дедушки-еврейчика, платить следует исправно. Иначе дедуля выставит его на улицу и пустит других квартирантов. Он уже не раз грозился, хотя Сашка вел себя тихо и смирно, не доставляя хлопот. Что поделаешь, парень он видный, девки соседские у подъезда караулят, по телефону звонят. Вот и внучка еврейская все чаще стала захаживать, глазенки свои узенькие, словно щелочки, строить. Дедуля мигом просек, куда ветер дует, да и рубанул всю эту петрушку на корню.
Внучка перестала захаживать, а Сашке обидно сделалось. И не нужна она была ему вовсе — вобла эта сухопарая с лисьим взглядом. Да только горестно было сознавать, что отовсюду ему от ворот поворот: ни жилплощади законной, ни родителей, да и в карманах поди навсегда прописался суховей.
Образования у Сашки не было, а без него хорошего места днем с огнем не найти. Те гроши, что он зарабатывал чернорабочим, напрочь съедала плата за жилье, оставляя лишь чуток на продукты и дешевую китайскую одежду.
Можно, конечно, было жить у бабушки, да только старая карга недолюбливала внука, всячески тыкая этим в лицо. С самого детства он был для нее «ублюдочный», и даже после смерти мамы лучше для бабки не стал.
— Эй, Дедушка Мороз! — крикнул кто-то, — Где подарки? Где мешок?
— Там сзади Снегурочка в санях едет, — весело отозвался Сашка, — С нее и спрос.
По улицам спешили запоздалые прохожие с огромными пакетами в руках. Труженики, коротающие жизнь за рабочим столом, вырвавшиеся, наконец, на волю — отпраздновать за бутылкой шампанского, копченой курицей, крабовым салатом и бисквитным тортом со сливочной елочкой самый долгожданный день в году. А послезавтра — опять на работу: грызть рутину, заедая придирками вечно недовольного начальства.
Сашка взглянул на часы: еще только одиннадцать. До Нового года ровно один час. Сколько еще шляться ему зимним городом, мерзнуть в холодных сапогах и хмуриться от спазмов голодного желудка! Может, заглянуть минут на десять к отчиму домой, поздравить сестру, а заодно и выхватить парочку бутербродов? Новая жена отчима Сашку жалела, всегда приглашала к столу, чему тот, кого Сашка еще три года назад величал «папой», был очень не рад. Едва на гроб умершей горячо любимой жены упали первые комья рыжей глинистой почвы, отчим вычеркнул пасынка из своей жизни напрочь. А только тому стукнуло восемнадцать — и из квартиры тоже.
«Нет, — приказал себе Сашка, — нечего ради куска колбасы на хлебе в ножки кланяться да взгляды косые терпеть. Гордость нужно иметь».
И он с преувеличенной бодростью зашагал к обочине. По ту сторону проезжей части виднелось городское новогоднее чудо — гигантская елка, собранная из целого вороха огромных сосновых веток, втиснутых в металлический каркас. Украшения были довольно скудными, однако это с лихвой компенсировалось обилием разноцветных огоньков гирлянд, обвившихся вокруг зеленого ствола и тянувшихся от самой елки через всю площадь. На электричество в новогоднюю ночь местная власть не скупилась.
Нога уже коснулась белой полоски перехода. Сашка мельком посмотрел по сторонам, и вдруг увидел, как над городской елкой зажглась звезда. Не на самой елке, нет, намного выше. Небесное светило горело столь ярко, что Сашке пришлось зажмуриться.
— Ну, это уже переборщили малость, — усмехнулся он и, прикрыв ладонью глаза, снова взглянул на чудо-звезду сквозь неплотно сомкнутые пальцы.
Звезда, между тем, сорвалась с места и стала медленно плыть по небу, разливая слепящий свет далеко вокруг. Сашка перестал обращать внимание на резь в глазах и уставился на небесное чудо, разинув от удивления рот. Звезда плавно скользила в ночной темноте, и остановилась прямо над Сашкой.
