— Ты, Женечка, лучше водки! — хохотнул Леха.
— Ага, разбежалась! Мы все-таки на работе!
— От работы кони дохнут.
— Смотри Леха, а то вколешь иной старушке вместо папаверина какую-нить ерунду, — усмехнулся Виктор.
— А не вколю. Во-первых, кроме папаверина нам только анальгин дают. А во-вторых, колоть-то будет Настенька, ага?
Отшучиваясь, коллеги прошли в дежурную комнату, где медсестры уже ворковали вокруг незадачливого Деда Мороза. На столе стояла раскрытая коробка «Птичьего молока», а на подоконнике — новая бутылка шампанского.
— Эх, ребята, — проворчал Виктор, — Управы на вас нет.
— А ты не зуди, что старик, — возразил Леха, — Шампунь лучше открой.
Виктор усмехнулся и взял бутылку в руки.
«Советское» игристое — все как обычно, с незапамятных времен. Не хватало только мандаринов да бутербродов с красной икрой. Пробка с шумом вылетела и ударилась о потолок.
Золотистая пузыристая жидкость шумной струйкой потекла по пластиковым стаканчикам.
— А Деду Морозу, наверное, не наливать? — горлышко бутылки замерло над пустым стаканчиком.
— Наливать, — сказал Дед Мороз, — Хуже точно не будет.
Виктор заулыбался, услышав молодой голос. Совсем еще пацан. Молодость… Что может быть прекрасней молодости, когда все еще можно начать сначала.
Дед Мороз между тем приспустил бороду и стянул с головы шапку. Медсестры разочарованно загудели, на что парень возразил, что жарко ему в шапке с локонами, голова вспотела.
Леха отпустил какую-то сальную шуточку насчет Дедов Морозов, тающих от вида девушек в белых халатах. Виктор с любопытством посмотрел ему в лицо. Ему показалось, что где-то они уже встречались.
— Мы знакомы? — неожиданно спросил парень, и в больших карих глазах его блеснули искорки.
— Возможно, — кивнул головой Виктор.
— Саша Аверкиев, — представился фальшивый Дед Мороз.
Воздух словно разорвала молния. Бутылка выскользнула из мгновенно обледеневших пальцев и гулко ударилась о пол. Она была сделана из прочного зеленого стекла, что разбивалось, только если нарочно бить, например, о край стола. Вот и сейчас она целехонькая покатилась куда-то в сторону, разливая по пути остатки шампанского.
На крошечном экране древнего черно-белого телевизора появилось лицо Президента, поздравлявшего страну с наступающим Новым годом. Медсестры уставились на него во все глаза, ожидая, когда же, наконец, можно будет выпить шампанское.
В соседней комнате запищал телефонный аппарат, и дежурная телефонистка даже подпрыгнула от неожиданности.
— Вот зараза! — возмущенно вскрикнула она и помчалась отвечать на звонок.
— Кто-то уже допраздновался, — покачал головой водитель «скорой».
— А может, поздравить хотят, — предположила медсестра по имени Настя, — Ведь было же в прошлом году. Прям за две минуты до Нового года.
— Так, ребята, на Красноармейской, пять, женщина рожает, — сообщила дежурная.
— Вот тебе и крушение последней надежды, — пробормотал водитель, надевая шапку, — Пошли, что ль?
— Да погоди ты, — оборвал его Леха, — Рожает — не умирает. А Новый год по-человечески встретить надо. Чтобы, как говорится…
Он опасливо покосился в сторону Виктора, ожидая, что тот станет возражать, говорить, что, мол, это безответственно и противоречит врачебной этике, про клятву Гиппократа ересь нести. И, что греха таить, надеялся Леха, что Аверкиев предложит вместо него поехать. Он и сам понимал, что уже хорошо поддатый, и в сон клонит, какой из него сейчас врач?
Но Виктор Аверкиев странно молчал, уставившись в одну точку, и тяжело дышал. Лицо его было молочно-белым, а на щеках проступили ярко-алые пятна.
— Сынок, — прошептал он одними губами, но Саша понял и робко шагнул поближе.
— Значит, мне не снилось, — шепотом спросил он, — Что у меня когда-то был отец?
— Почему был? — с трудом выговорил Виктор, — Я и сейчас есть. Только вот твоя мать не хотела, чтобы мы общались.
— Мама умерла, — опустив глаза, сказал Саша.
Виктор положил руку ему на плечо, пробуя, насколько крепкими и сильными стали некогда хрупкие детские плечики. Потом одним махом привлек к себе и порывисто обнял, совершенно не по-мужски, словно ребенка, как когда-то в прошлом, давно ушедшем из жизни, но не из памяти.
Куранты на экране телевизора начали громко отсчитывать секунды до Нового года. И в этот единственный редкий миг все желания и мечты вдруг отошли на второй план, и стало совершенно неважно, что за чудеса готовит наступающий год.
— Пойдем домой, — предложил Виктор.
Саша едва заметно кивнул и взволнованно нахлобучил на затылок нелепую красную шапку с кудрями. Пожалуй, он не отдаст ее Лариске-змее, а оставит себе на память. Как талисман.
10
Родион Васильевич торопливо вскочил с кушетки, заслышав быстрые легкие детские шажки. Навстречу ему выбежало взъерошенное, раскрасневшееся то ли от волнения, то ли от стремительных перелетов по лестничным ступенькам, чудо и замерло, переводя дыхание и глядя настороженно, чуть исподлобья.
«На Коленьку вообще не похож», — промелькнуло в голове старика, — «Вылитый Дениска. Даже глаза такие — зеленые с рыжими крапинками».
Родион Васильевич расставил было руки, однако мальчуган не двинулся с места, очевидно, не решаясь броситься в объятия к незнакомому мужику. Что ж, им еще предстоит познакомиться.
— Ну, здравствуй, — сказал Родион Васильевич и протянул раскрытую ладонь для пожатия.
Мальчишка робко просеменил навстречу, и вот уже его детские нежные пальчики с обкусанными неровными ногтями осторожно сжали грубую мужскую ладонь. Родион Васильевич улыбнулся, не в силах произнести даже слово. Горло перехватило от нахлынувших чувств, просочившихся глубоко-глубоко в трещины измученного сердца, и боль понемногу утихла, стала не такой сильной.
«Мой мальчик», — подумал Родион Васильевич, опускаясь на корточки и заглядывая в смешливые и немного испуганные зеленые глаза, — «моя радость, моя старость, моя единственная кровиночка…»
— А вы кто? — спросил Олег, окидывая взглядом седеющие волосы и морщинистый лоб.
— Твой дедушка, — ответил Родион Васильевич, — Надевай шапку, пойдем на улицу, погуляем.
— И вы заберете меня с собой? — все еще не веря своему счастью, спросил Олег.
— Да, заберу. Только документы оформят — сразу поедем домой. Бабушка обрадуется.
— А родители у меня есть?
— Они умерли. Давно, — скрепя сердце, солгал Родион Васильевич. Впрочем, разве это была ложь?
Олег поспешно натянул на непослушные вихры простенькую вязаную шапку и взял деда за руку. Родион Васильевич с трепетной радостью ощутил давно забытое тепло детского тела в своей ладони и повел своего уже такого взрослого внука во двор.
Они шли, осторожно ступая по скользкой земле: маленький детдомовский мальчик, вдруг ставший кому-то очень нужным, и пожилой мужчина, дни которого еще совсем недавно бесцельно догорали, словно жалкий и бесполезный огарок свечи. И жизнь уже не казалась утратившей смысл. Наоборот, впереди был только свет и много-много планов на будущее.
* * *
Далеко-далеко в небе, за тяжелыми серыми тучами, скрытая тусклыми лучами холодного январского солнца, улыбалась на прощанье звезда. Она появлялась над землей лишь тогда, когда кто-то очень хороший «сильно-сильно» хотел настоящего чуда. Верил в него, надеялся и ждал…
Постскриптум
Из воспоминаний о дедушке
Новоалександровка, 1940 г.
…Маленький Володя покидал сиротский приют почти вприпрыжку, то и дело дергая за руку совсем уже дряхлого деда. Он все еще не верил в то, что больше никогда не увидит приютских стен. Но радость и ликование уже рвались наружу, забивая все остальные чувства.
Старый Василь улыбался и морщинистые уголки его бледно-голубых, выцветших с возрастом глаз, слегка подрагивали, когда он вспоминал Машу, единственную дочь. Теперь он отказывался от нее — так же как она когда-то отказалась от маленького сына.
Что сказать?..
Будет нелегко. А что делать? Василь сам воспитал такую дочь…
Володя вдруг остановился и прошамкал почти беззубым ртом:
— А мы пойдем на речку?
— Конечно пойдем, постреленок, — ответил Василь и провел по снежно-белым волосам мальчишки…
А впереди была война. Голодные годы, наполненные скитаниями, тяжелым трудом и лишениями. Мальчонка еще не знал, что дедушки после войны не станет, и подростком ему снова придется вернуться в приют, а потом — к любимой, но нелюбящей матери…
Но маленький Володя не думал о плохом. В его сердце навсегда поселилось чувство уверенности, что он кому-то нужен, и сознание того, что в этом мире всегда найдется место для любви. Это чувство он перенес через годы, поколения, и передал, словно святыню, своим детям, а потом и внукам.
