всячески свои силы; твое счастье будет стоять выше прикосновений тех маленьких случайностей, коими жизнь столь досаждает большинству людей. Никогда не будешь ты счастлив, если путь твой пролегает от трудов к трудам; но если ты заслужил признание многих народов и для тебя цветут цветы на границе времени, ты отвыкнешь от своих незначительных страстей.
Однажды оставишь ты свою мечту. Твое теперешнее настроение, слишком рано и слишком крепко проникшее в твои чувства, мне тому порукой. И если ты достигнешь своей цели, тогда остаток твоей жизни вознаградит тебя за скорбные дни.
— Хорошо, отец, но не истощится ли тем временем моя душа под ударами судьбы, чтобы сохранить способность вполне наслаждаться этой наградой, сохранит ли она свою чистоту, свою восприимчивость?
— Несомненно сохранит, если ты будешь неустанно держать свою цель перед собой и утешать себя в мрачные часы созерцанием прекрасных видов, открывающихся вдали. Запомни главное правило умения быть счастливым: когда горесть одолеет тебя, сосредоточься на текущей работе и утешайся сознанием будущего.
— Неужто пастушеская жизнь, в простоте дарующая свою силу живущему на лоне природы, не притягательна и не приносит удовлетворения? Это существование, столь манящее и божественное, где радость попеременно с работой предлагает тебе руку в веренице вечного танца, в которую не проникнет ни единый год печали и раскаяния, и каждый час одаряем цветком от граций? Ты смеешься, мой отец, но прости мне мое вдохновение! Могу ли я пребывать равнодушным? Здесь, где я вдыхаю цветочный аромат, где ветер тихо струится сквозь листву, где венчики цветов полны росы, сияют, покачиваясь в лунном мерцании, где некое тихое создание в священной тьме проникает в мою душу, где я единственно чувствую, кем подлинно являюсь, где прошлое улыбается мне как в неком безоблачном мечтанье и будущее забавляет меня в столь же знакомой грезе! Как сладостно находиться мне здесь, в роще мирной радости, которой ты собственный творец, вкушать от плодов, которые ты сам взращиваешь, жить в тени растений, которые ты сам насадил!
И если ты утомлен, если тихий сумрак леса, спокойное зеркало пруда, если поля и ночь не вдохновляют тебя более, тогда бодрствует еще дух в смене вечных, новых для него образов и явлений, учась простирать свой взор от мелочей к целому, и с собранными сокровищами и умноженной радостью возвращается вновь к себе самому и развертывает из непостижимой ткани Всеобщего вечно новые наслаждения, пока часы протекают незамутненно.
— Я дал тебе выговориться, Карлос, не перебивая. Природа и несколько дней покоя превратили тебя почти в поэта. Я рад этому. Но я боюсь, что со временем это может совершенно прекратиться. Сельская жизнь и труды на земле — слишком новое для тебя удовольствие. Вскоре твои поэтические картины истощатся.
К тому же, Карлос, если обстоятельства и твоя благородная душа тебя, еще столь молодого, влекут к спокойной жизни, которая представляется тебе достойной, ты можешь раскаяться в этом счастье, когда достигнешь цели, твой дух будет все более теряться в осознавании прожитых дней, нежели наслаждаться настоящим. Спокойное течение времени делает радостным краткий миг, но утомительными долгие часы, и, неизменно находясь в том же самом русле, никак не выражая своей силы, не побуждая тебя через преодоление трудностей к более оживленной деятельности, превратится оно в картину скучной медлительности.
Если же пожертвуешь ты большей частью своей жизни, покоем и удовольствием всепоглощающей страсти ради великой цели и ради расширения своего влияния, тогда увидишь ты, как слава и поклонение, о которых ты мечтал в часы усталости, из пределов будущего постепенно приближаются к тебе, становясь реальностью, и какие чувствования возымеешь ты тогда? Твоя пылающая душа пробежит с восторгом те минуты, что когда-то протекли, не принеся удовольствия, и все прошедшее увидишь ты как ряд благородных и славных дел, каждый день его будет осиян совершенным, немеркнущим осознанием; радость и печаль, болезнь и исцеление — все сольется в единую романтическую картину, и у цели твоих возможностей, на ниве грядущих поколений, узришь ты процветание твоего имени и венец бессмертия.
Если же ты и потом будешь иметь склонность к идиллической, уединенной жизни, приди тогда в эту рощу и сокройся в недвижном сумраке прохладных гротов. Посреди освеженной ночной прохладой зелени часто будут поражать тебя воспоминания былых дел; ты переживешь их вновь и вновь не менее отчетливо и в своих добродетелях забудешь о порочности своего столетия. Все сделается воспоминанием, приносящим удовольствие; свиток его будет разворачиваться в твоей памяти, вечно нов и вечно изменчив.
— Вольно тебе пророчествовать, отец; дух мой понимает тебя, но сердцем я не могу понять, что же делает тебя счастливым. Но ты обладаешь опытом, и потому я — умолкаю.
— Ты постигнешь это позднее, Карлос; тогда почувствуешь ты, что радость избегает нас, если мы ее ищем; но она приходит к нам, когда мы ее не зовем, и дарит неожиданно восторги посреди трудов и скуки, однако она ускользает от насилия и притязаний собственника.
— Мне знакомо это чувство.
— Оставайся здесь и стремись к радости. Расчленяй все вещи и исследуй, что они тебе дают. Ничего, кроме скуки и отвращения. Работай против этого. Стремись к познанию. Не старайся предугадать, насколько понравится тебе тесное знакомство с каким-либо обстоятельством, но бросайся ему навстречу не задумываясь. Что не принесет тебе удовольствия во время работы, то окажется прибытком, сохраненным в кубышке, когда ты уже будешь у цели.
Но чем ты наполнишь сейчас свое одиночество? Сумеешь ли ты слить в прекрасное единство те долгие часы, когда обстоятельства будут препятствовать твоему удовольствию? Твой опыт еще не обратился в науку. Потрудись усвоить себе некоторые человеческие познания — и ты почувствуешь, что тебе многого еще не хватает. Но истинное познание есть то, которое дух наш удерживает своей прирожденной силой[174] и которое охраняет наше уединение от недовольства и уныния и сопровождает нас при каждом занятии, неизменно вдохновляя и веселя, и в каждой горести предоставляет нам надежное, всегда готовое нас принять убежище.
— Я чувствую, что ты прав, любезный отец. Все, что я пережил, обусловлено либо случаем, либо необходимостью, и познание еще не выпестовало мой опыт в единое целое. Но стоит ли труда стремиться к страданиям, чтобы обрести науку? Не лежит ли уже теперь подле нас источник прекраснейшего, возвышеннейшего познания?
— Да, это так. Но, чтобы его найти, должен ты прежде научиться исследованию, ведущему к его постижению, должен пройти долгие предварительные упражнения, напрягающие все твои силы, и
