Все, буквально все было перевернуто вверх дном: посуда частично перебита, мебель частично переломана, одеяла и подушки валялись на полу, их животы были изрезаны, и пух медленно кружил по комнатам.
В кабинете Минца взломщики устроили побоище. Трудно поверить, на сколько частей, клочьев и обломков были разорваны, разбиты, расколоты, раздавлены приборы, сосуды, банки с химикалиями и ценными биологическими отварами.
Но Минц не рыдал и не звал на помощь.
Он принял случившееся за печальную аксиому: кто-то желал покопаться в вещах всех жителей города Великий Гусляр.
Даже американцам такое не по их синтетическим зубам. Впрочем, за последние двести лет в Гусляре не было ни единой американской дивизии, если не считать шотландского стрелкового батальона, посланного в 1918 году из Архангельска генералом Айронсайдом (Железный Бок) в Вологду для реквизиции велосипедов и закупки каргопольских глиняных игрушек. Но это особая историческая тайна, о ней я расскажу как-нибудь особо.
Может быть, это плачевная затея какого-то олигарха? Они ведь известны своими безобразиями. Беда, правда, в том, что в Великом Гусляре пока еще нет ни одного олигарха, даже приезжего.
Минц опустился на колени и стал сквозь лупу рассматривать осколки приборов, в надежде обнаружить на них отпечатки пальцев или иные следы преступников.
* * *
А вдруг это были пришельцы?..
— ...А вдруг это были пришельцы? — спросила Авдюшечка, внучатая племянница Минца, приехавшая в Гусляр на зимние каникулы из Кинешмы, где она проживает со своей тетушкой.
Авдюшечка ходила пускать ракеты на музейный спуск и потому припозднилась.
Так как Лев Христофорович находился на полу, он поглядел на родственницу снизу и спросил:
— Что за дикие подошвы ты носишь? Девять сантиметров!
— Обычные прикольные бутсы, — ответила девица. — Ты знаешь, что теперь только ленивый так не носит.
Минц сдался. Он умел сражаться с двадцатью научными оппонентами зараз. Он мог отстаивать свою точку зрения в кабинете министра или даже бывшего секретаря обкома, но с Авдюшечкой он терялся. И сейчас, не в силах скрыть раздражения, старый ученый воскликнул:
— Какого черта они тебя Авдотьей назвали? Что, человеческого имени не было?
— Дед, что ты сечешь в социальной мимикрии? — ответила Авдюшечка и закурила сигару. — Интеллигенция, чувствуя свою социальную неполноценность и стараясь примазаться к трудовому народу, принялась называть младенцев сермяжными именами. Ты знаешь, в нашей тусовке уже есть два Пантелеймона, Тимофей Натанович, твоя верная слуга Авдотья Владиленовна и, что меня, дед, поражает, Акакий!
— Его папаша проходил в школе Гоголя, — ответил Минц, поднимаясь с пола. — Это единственное имя, которое он запомнил из школьной программы. Кстати, как тебе показался наш городок в новогоднюю ночь?
— Славный городишко, — ответила Авдюшка и пошла к зеркалу приводить в беспорядок подкрашенный желтым размашистый гребень на хорошенькой головке. — А что за проблемы, дед?
— Тебя ничего сейчас не удивило?
— Не.
— Совсем не удивило?
— Ну что ты вяжешься, старик! У меня в ухе рэп был воткнут. Я ничего не видала.
Эта логика сразила Минца.
Он лишь спросил:
— А в доме ничего странного?
— Надо будет завтра подмести, запустила я твою квартирку, дед.
— А тебе не кажется, что в доме и во всем городе кто-то провел тщательный и беспощадный обыск?
Авдюшка задумалась.
— А что, не исключено, — сказала девица. — Бардак царит страшный, больше чем обычно.
Наконец-то она сконцентрировала внимание настолько, что присмотрелась к разгрому в кабинете дедушки.
— Впрочем, — добавила она, — если бы ты когда-нибудь у нас побывал, то буквально бы озверел. Моя тетка весь месяц сгребает пыль и сор в угол, а первого числа выметает, сечешь?
— Странно, я видел твою тетушку сорок лет назад, в ее детстве, и она производила впечатление аккуратного ребенка.
— Люди меняются, — сказала склонная к философии Авдюшка.
— Как ты думаешь, кто бы это мог сделать? — спросил Минц у внучатой племянницы.
— А мы их видали, — ответила девушка.
— Как так видали?! — Минц был потрясен.
— Мы дворами шли, а они навстречу, — сказала Авдюшка.
— Кто они?
— Они нас увидели, погрозили нам мелким стрелковым оружием и пропустили.
— А вы?
— А мы обхохотались! Мужики здоровые...
— Но кто они были?
Авдюшка задумалась.
— Мы их всерьез не приняли, — сказала она наконец. — Пижоны как пижоны. У нас такие в Кинешме в райотделе работают.
— В каком райотделе?
Авдюшка сделала большие глаза и прошептала:
— Чекисты! Неужели тебе объяснять надо?
— Ты хочешь сказать, что это они перевернули весь наш город?
— А кому еще это нужно? — удивилась Авдюшка. — Может, у них практика на природе?
— И куда они пошли? — Минц выпрямился. Справедливое возмущение этой карательной организацией, которая и сегодня не устает вмешиваться в дела простых гуслярских тружеников, овладело им. — Я должен их допросить.
— Ну и дела! — ахнула девушка. — Да тебя, дедуля, они сами допросят. Это их специальность.
— А вот мы посмотрим!
Минц схватил в углу половую щетку и принялся стучать ее ручкой в потолок, вызывая Корнелия Удалова. Уже десятки, а то и сотни раз в своей жизни Корнелий Иванович спускался к Минцу по такому зову.
— А ты, ребенок, — сказал Минц, — идешь с нами и показываешь, где они укрылись.
— Может, не стоит, дедуля, — сказала Авдюшка. — Ты подумай, во всей стране Новый год, люди прыгают и танцуют, водку принимают, а ты будешь чекистов гонять. Знаешь, что они сделали с Паулем Валленбергом?
— Я им не шведский гуманист, понимаешь! — совсем другим, властным, решительным голосом заговорил профессор. — Я здесь родился и вырос во дворе и в коммуналке. Я у них добьюсь правды!
Спустился Удалов. Он был расстроен и несобран.
— Ты чего? — спросил он. — А я уже ко сну начал отходить.
— И не мечтай! — оборвал его Минц.
— Что случилось?
— Многое случилось. В том числе в истории человечества и нашей личной истории. Авдюшка с друзьями их видела.
— Кого?
— Разбойников, которые перевернули вверх дном наш тихий городок.
— И где они?
— Отступают огородами в сторону реки. Там и будем их брать.
— Народ поднимать? — спросил Удалов. Он был человеком конкретного действия и быстрых решений, отчего не раз бывал бит (в переносном смысле).
— Нет, — ответил Минц. — Идем в разведку. Он обернулся к Авдюшке: — У тебя есть верные тинейджеры?
— Они все верные.
— В случае чего сможешь поднять?
— Даже на байках.
— Добро, — сказал Минц.
— Какие еще байки? — спросил Удалов.
— Мотоциклы с прибамбасами, — ответил Минц.
— Тогда пошли, — сказал Удалов. — Куда?
— Я покажу, — сказала Авдюшка.
Они шли по разоренному опрокинутому городу. Среди мусора встречались растерянные, подавленные гуслярцы, из домов доносились скорбные крики.
— Вообще-то дело безнадежное, — говорила по пути Авдюшка. — Пришьют они нас. Но я с тобой, дедуля, иду, потому что в твоих действиях есть справедливость. Хватит делать из нас безмолвных скотов! Хоть погибну со смыслом.
— Ну это ты перестань, — возразил Удалов. — Мы женщинами и детьми в бою не прикрываемся. Останешься в тылу.
Но сделать этого они не успели, потому что у замерзшей реки, под обрывом, где днем катаются на санках самые смелые из городских детей, они увидели колонну боевых машин пехоты и защитного цвета джипы командования. Колонна готовилась к отходу.
— Вот они где, голубчики, — сказал Удалов. — Как же мы их раньше не заметили.
— Не заметили, потому что мы этого не желали, — послышался голос за спиной Удалова. — Попрошу предъявить документы.
— Хорош, блин! — произнесла с вызовом Авдюшка. — Мы по своему городу документов не берем.
— А с тобой никто не разговаривает! — прикрикнул на нее солидный мужчина в штатском, которое сидело на нем как военное.
— Ребенка не трожь, — сказал Удалов. — Ребенок ни при чем.
— Как так ни при чем! — обиделась Авдюшка. — А унижение? А то, что мой си-ди плейер разломали?
— Спокойно. Соблюдать тишину и порядок, — произнес военный мужчина в штатском. — Попрошу не привлекать к нам излишнего внимания.
— Вот именно в этом и состоит наша цель, — возразил Минц. — Привлечь и разоблачить.
— Нельзя!
— Можно!
— Мы вас уничтожим! Разве не видите, на какую силу вы пытаетесь поднять свои лапки?
— Но зачем? — не выдержал Удалов. — Зачем вы это сделали?
— Ради справедливости и всеобщего согласия.
