о многих, не сохранившихся, мы узнаем из свидетельств участников революции и Гражданской войны, встречавшихся по разным поводам с главой правительства и партии, обожавшим фиксировать просьбы, команды, распоряжения и прочие повелительные и просительные действия на бумаге. Никто и никогда не прибегал к такой форме общения столько раз, как он.
Рассказал посланец завода «Эриксон» о постигшем рабочих горе. И получил в ответ записку: «Сим уполномочен Семенов привести в ВРК комиссара Менжинского». И подписался — член ВРК Ленин.
Почему выбор пал именно на комиссара Менжинского? А потому, что именно он был комиссаром большевиков в Госбанке и Министерстве финансов, их предстояло вот-вот взять. Между прочим, другой приставленный партией к финансам комиссар, Яков Ганецкий, имевший до революции ближайшее отношение к самым сокровенным финансовым операциям партии, оставил свидетельство о характере записок Ильича:
«Во время моего пребывания в Народном (бывшем Государственном) банке мне часто приходилось беседовать с Ильичом о нашей работе и получать от него указания. Многие инструкции получались в письменной форме. Но в большинстве случаев это были не „казенные“ бумаги, написанные на машинке с тремя подписями, с номером, регистрированные в канцелярии, а маленькие записки, лично Ильичом написанные… Где они теперь?»
Записка № 1 не сохранилась, как сказано в Биохронике.
Была она не одна, полученная товарищем Семеновым после того, как пришел в Смольный с комиссаром Менжинским. Записка № 2 гласила: «Немедленно выдать т. Семенову 500 тысяч рублей для раздачи жалованья рабочим завода „Эриксон“». И подписывает ее — Ленин. Ни печати, ни штампа, ничего, что должно помещаться на документе, где речь идет о такой крупной сумме, не было. Такую команду дал Ильич еще до того, как стал главой временного рабоче-крестьянского правительства — Совнаркома, пренебрегая всяческими формальностями. У кассира, как вспоминал А.С. Семенов, забрали 450 тысяч рублей, а по записке Ленина получил завод 500. В тот день Ильич твердо знал, что отныне сможет распоряжаться всеми суммами Госбанка и всех других российских банков, как бы они ни назывались, кому бы ни принадлежали.
Граждане России не подозревали, что лишатся вкладов, лишатся большей частью и тех вещей, которые находились в ломбардах, ссудных кассах. Своей рукой написал Ленин «Тезисы банковой политики», и по этим тезисам все частные банки становились отделением единого Государственного банка, переименованного в Народный! Более десяти тысяч рублей никто не мог снять со своего счета. И это еще не всё. Автор «Тезисов» предложил меру, невиданную в истории всех времен и народов. Девятый параграф гласил: «Надлежит принять меры к тому, чтобы население держало все деньги, не безусловно необходимые на потребительские цели, в банках». Следовало подготовить закон и начать практические шаги «к принудительному осуществлению этого принципа».
Все это Ленин продумал детально сам, никому не передоверяя составление «Тезисов». Своей рукой написал на документе — «Публикации не подлежит», все обдумывалось и решалось тайно от народа, которого большевики намеревались принудительно осчастливить.
Если по первой записке из банка выдали полмиллиона рублей, то по другим запискам выдавали сотни миллионов. По ним можно составить картину повседневной жизни, что пошла по плану творца «Государства и революции», лишая людей привычного быта, вынуждая бежать из собственных домов, квартир, тесниться, уступая большую часть жилища непрошеным соседям.
Немногие, те, кто чем-то был любезен, полезен или нужен, получали «Охранные грамоты» в виде записок. Ими счастливчики ограждали себя от вмешательства всевозможных комиссаров, уполномоченных и прочих охочих до чужого добра, шаривших по всем домам.
Приходит Ильич на прием к зубному врачу, кому доверял, старому члену партии, в Архангельский (затем Телеграфный) переулок, где тот жил у Чистых прудов в большом доме, занимаясь частной практикой, принимая больных. И узнает, что сей дом намерены реквизировать. Причем делается это в масштабах всей «красной столицы», по директивам и по согласованию с вождем. Но ведь доктор Дауге свой! Его трогать нельзя. И пишет записку: «Коменданту д. № 7 по Архангельскому переулку. В квартире № 13 ввиду того, что в ней проживает только член коллегии Народного комиссариата здравоохранения тов. Дауге со своей семьей, описи производить не следует. Москва, 27 октября 1918 года. Предс. СНК В. Ульянов (Ленин)».
Назначает Ильич встречу известному архитектору Жолтовскому в Кремле, чтобы он, как знаток, познакомился с прибывшими из Берлина книгами по искусству, предназначенными для библиотеки. Его рекомендовал Ленину нарком просвещения Луначарский как самого известного мастера. Жолтовский докладывал Ленину проект первого Генерального плана советской столицы, над которым трудился. Занимал архитектор особняк в Большом Чернышевском переулке, где до него сотни лет живали известные и состоятельные москвичи. Вот его-то и велено было потеснить некими несведущими местными большевиками, не знавшими, на кого они подняли руку. Пришел Иван Владиславович в назначенное время и, как человек воспитанный, заявил, что выполнить поручение, познакомиться с книгами не может, поскольку его выселяют, требуют немедленно освободить квартиру. Предлагали это сделать не ему одному, а буржуазии: всем архитекторам, профессорам, артистам, адвокатам, инженерам, врачам, всем, кто располагал многокомнатными квартирами, особняками.
Ну а что дальше? По словам архитектора, «возмущенный Ленин тотчас же продиктовал своему секретарю текст отношения (оно хранится у меня и поныне) с просьбой приостановить выселение. В этом документе, между прочим, сказано: „Если это потребуется, просьба будет поддержана тов. Лениным“». Ушел взволнованный зодчий домой с запиской, оную берег всю жизнь (и правильно делал, потому что «уплотнить» его могли не раз и позднее).
А вот великий зодчий Федор Шехтель, спроектировавший до революции Ярославский вокзал, Художественный театр, дворцы для Морозовых на Спиридоновке, в Горках, ставшие «Ленинскими». И для себя построил особняк на Садовом кольце. Его пришлось срочно освобождать, оставляя в нем замечательную, уникальную, выполненную по эскизам хозяина дома обстановку. Шехтель не смог пробиться к вождю.
Через несколько лет больной архитектор перед смертью молил советское правительство позаботиться о его дочери-инвалиде, просил для нее пенсию, предлагая взамен бесценные гобелены и другие коллекционные вещи, оставшиеся у него после переезда из особняка в квартиру дочери.
Через несколько месяцев правления рабоче-крестьянского правительства экономика, государственный механизм расстроились до такой степени, что вмешательство вождя, его записки, устные команды требовались для решения самых элементарных бытовых вопросов.
— У меня здесь находится товарищ с Путиловского завода, — говорил по телефону председатель Совнаркома коменданту Николаевского вокзала, — ему нужно завтра быть на заводе. Прошу вас устроить ему одно место в скором поезде! — И товарищ А.В. Иванов, радостный, ощутив на себе отеческую заботу, спешит на Николаевский вокзал, его сажают в вагон.
И огород без протекции главы государства стало не получить. Врачам Солдатенковской больницы повезло. Доктор Розанов лечил вождя после выстрела Каплан.
