пойду. Удачи тебе! Не серчай. Не поминай лихом…
Он мучился оттого, что допускает ошибку, не удерживая её, он точно, бесповоротно знал, что это ошибка и никаких оправданий у него нет, но всё же ничего не предпринял, чтобы она осталась с ним в этом ресторане, хозяева которого всерьёз убедили себя, что он бельгийский.
Он ещё немного побыл в состоянии, когда всё внутри окаменело, всё кажется лишним и надо где-то брать силы, чтобы встать и куда-то пойти, чтобы никого больше не обременять, в том числе и себя самого.
Запах духов Светланы, который не долетал почему-то до него, когда она сидела рядом, теперь витал вокруг. И когда он вышел на крыльцо, пряный цветочный аромат не рассеивался, словно давал ему ещё один след – слабый, безнадёжный, последний.
Каменноостровский проспект вытягивался.
Небо везде было серое и только в дальней перспективе немного светлело.
Воспоминания, увидев его беззащитность, яростно накинулись и творили с ним всё, что хотели.
Сперва в сознание ворвалась давняя сцена из последнего класса школы. Ему нравилась одна девочка из параллельного класса. Ничего плотского в этом увлечении не было. Девочка по имени Аня походила на ожившую куклу с белыми волосами, синими глазами с почти всегда распахнутыми ресницами, высокой шеей. Её образ совпадал с тем образом, что юноши обыкновенно создают в себе сами и называют идеальным. Артём испытывал жгучую робость и опасался даже заговорить с ней на переменах. Однажды он решил, что пойдёт за ней после школы и уж по пути, когда не будет лишних глаз, попробует с ней о чём-нибудь поболтать. Так он на почтительном расстоянии и следовал за ней, впереди маячила ровная спина, белые волосы плясали по плечам в такт уверенным шагам.
Когда она вошла в арку дома, где жила, он перегнал её и как ни в чём не бывало спросил, как настроение.
Она остановилась, какое-то время с любопытством смотрела ему в глаза, потом отчеканила:
– Ты меня преследовать вздумал? Дурак! Мне это неприятно. Понял?
Поражённый Артём так и остался стоять, а в ушах отбивался болью каждый её шаг, пока не осталось никаких звуков, только ужас и стыд. Пару дней он переживал чудовищно, всерьёз считал себя самым худшим из людей, но потом всё рассосалось. Зачем это вспомнилось сейчас? Может быть, потому что стыд, который ему достался вчера, когда он отдавал деньги Ахмеду, был сродни тому давнему, подростковому?
Он всё время собирался повернуть на какую-нибудь отходящую от Каменноостровского улицу, но никак не мог выбрать и в итоге упорно шёл прямо.
Пересекая площадь Льва Толстого, он вспомнил, как прогуливался здесь несколько лет назад с Леной, той самой библиотекаршей из Твери, с которой завершил отношения из-за её слишком явных намёков на то, что им будет хорошо вместе всю жизнь.
Теперь память, словно издеваясь над ним, выволокла её образ и вопрошала: и за что ты так озлился тогда? Она ведь была честна с тобой. Может быть, как никто.
Детали их краткого романа сейчас слетались к нему из небытия, куда он их давно и, как сам полагал, безвозвратно отправил. Они вопили, как чайки, кружились, что-то пытались донести до него, утомлённого, безразличного, бессильного.
Впервые они увидели друг друга на заседании библиотечной секции культурного форума. Она выглядела всё время чуть недовольной, словно все присутствующие её немыслимо раздражали. Это привлекло Артёма. Во время кофе-брейка они разговорились. Оказалось, у неё есть два билета на спектакль в Александринке. Македонский театр играет «Фауста». Она, ни секунды не сомневаясь, предложила ему составить ей компанию, благо театр находился на той же площади, что и библиотека, где проходило заседание.
Всю вторую часть библиотечных радений они переписывались о всякой чепухе, проклиная скучных докладчиков, а потом и вовсе сбежали. До спектакля оставалось ещё некоторое время. Они зашли в «Крик» на Невском. Разговор катился легко, но она несколько раз вскользь упомянула о муже, видимо, защищаясь этим на всякий случай.
В театре он поставил свою ногу вплотную к её ноге, она не отодвинулась. Ему бешено хотелось обнять её, но он сдержался.
Со сцены говорили, кричали, пели на македонском языке. Декорации, как и весь модернистский спектакль, возбуждали мысли самые смелые.
В антракте он повёл её в буфет, они пили шампанское, очень сухое и холодное, и Лена становилась всё беззаботнее.
Когда они шли к гардеробу, она будто невзначай взяла его за руку.
Ноябрь в тот год в Петербурге выдался тёплым, мягким, лиственным. Они гуляли по центру, она рассказывала что-то очень важное для неё, но не важное для Артёма, однако он всё равно внимательно слушал.
Тогда они, так же как он сегодня со Светой, перешли Троицкий мост и пошли по Каменноостровскому. Было уже очень поздно, на площади Льва Толстого Лена предложила вызвать такси, но Артём, сам не ведая почему, сказал, что лучше поехать на метро.
На эскалаторе он легко коснулся губами её губ. Она не ответила, но и не возмутилась. Он не продолжил.
И тут что-то нарушилось между ними. Разговор занесло в какой-то невообразимый кювет.
Около хостела «Друзья», где небогатая тверская библиотека сняла для Лены жильё, она спросила его зачем-то, как он собирается встречать Новый год. Он хмуро сообщил, что праздник этот не любит и ничего особенного не планирует. Посидит с родителями и спать ляжет. (Мама и папа тогда ещё были живы.) Лена мечтательно прищурилась: она обожает Новый год, все его атрибуты, мандарины, гостей, оливье. Потом она вдруг посмотрела на него с некоторой грустью, остановилась и произнесла: «А как бы ты хотел Новый год отметить, если бы было всё можно?» Артём думал недолго… Париж, бар и чернокожая проститутка – ему страшно хотелось позлить спутницу.
Лена изменилась в лице, выдавила из себя что-то типа «фи» или «фу».
Наконец они дошли до подъезда, ведущего в хостел.
Всё обещало прощание формальное, вежливое, она уже почти отпустила в ночной воздух слова: «Спасибо за приятный вечер», – как он весьма бесцеремонно опередил её: «Я очень замёрз, погреюсь у тебя и побреду к себе». Когда они поднимались по лестнице, она тихо-тихо заметила: «Это же просто уловка». Он в ответ сильно замотал головой, ликуя, что она его уже не прогонит.
В крошечном номере умещалась только кровать и маленький столик. Она долго не отдавалась ему, хотя он чувствовал, что желание в ней неудержимо нарастает.
Когда всё кончилось, она стыдливо натянула платье и отправилась в душ, что находился в общем коридоре.
К себе в гостиницу на
